Мурат чертыхнулся про себя. Должно быть, вид у него такой мрачный, «прокурорский», на всех тоску нагнал, вон даже Изат головы не поднимает... А в чем может быть вина Айши-апа и Гюлыпан? Что Сурэчки выпустили? Так все равно рано или поздно надо было выпустить. Не
сегодня, так завтра с этой тварью что-нибудь могло случиться... Жаль, конечно, козу,— можно сказать, последняя надежда была...
Айша-апа думала о том, почему могла уйти Сурэчки. Раньше, бывало, увязывалась за однорогим, но прошлым летом никогда далеко не уходила, сама возвращалась в загон с наступлением сумерек. А тут в первый раз выпустили, и сразу исчезла. Почему? Назойливо вспоминался ее крик, когда зарезали последнего козленка. Неужели Сурэчки поняла, что скоро может прийти и ее черед? Может быть, не так уж и непонятна любая скотина... Интересно, что она могла бы сказать, если бы аллах наградил ее голосом? О, тут Сурэчки многое могла бы припомнить... Наверно, в ее понимании все люди — существа безмерно жестокие. Мало того что выдаивают все молоко, предназначенное для ее козлят,— еще и убивают каждый год ее детей, и вывешивают их шкуры, чтобы она видела, вдыхала запах родной крови... О многом могла бы рассказать Сурэчки, если бы вдруг заговорила человеческим языком. О том, например, как больно бывает, когда у нее выдергивают пух, как холодно после того, как остригут наголо, как бьют за всякую провинность... «Хорошо, что мы, люди, не можем слышать голоса животных,— думала Айша-апа,— но это не значит, что они совсем ничего не понимают...»
— Что?! — переспросила она, не сразу поняв, что Мурат обращается к ней.
— Я говорю,— повторил Мурат, внимательно глядя на нее,— Сурэчки могла уйти в сторону Боз-Ала. А я как раз туда пойду, по пути поищу ее.
— Хорошо,— кивнула Айша-апа.— Бог даст, найдется. А нет — что ж, на все воля аллаха.
— Я на Боз-Ала заночую,— продолжал Мурат,— и завтра к вечеру вернусь. Сегодня ведь двадцать девятое? Праздник обязательно встречать будем вместе.
— Вот хорошо! — радостно заулыбалась Изат.— А если бы еще Тукун-аба приехал...— мечтательно протянула она.— Привез бы пшеничных лепешек, конфет...
У Мурата сжалось сердце. Когда Изат последний раз видела конфету?
— Вот, наверно, он удивится, когда узнает, что я умею читать и считать. Я бы ему всего «Коджоджаша» прочитала... нет, рассказала бы наизусть,— говорила Изат.— Дядя Мурат, а ведь он может приехать к нам на праздники, да? Может быть, он уже едет сюда?
— Родная ты моя...— Айша-апа прослезилась.— Пусть
все будет так, как ты хочешь... Ведь говорят же, что желания младенца исполняются... О аллах, сделай для нас милость!
Мурат резко встал из-за стола:
— Мне пора.
Айша-апа как-то испуганно взглянула на него слезящимися глазами, робко попросила:
— Муке... Погода еще не установилась... Может, подождешь еще неделю? Ведь еда у нас еще есть...
— Нет,— хмуро отозвался Мурат.— Пойду. Нельзя ждать до последнего. Не беспокойтесь за меня. Я же сказал — вернусь завтра к вечеру.
Гюлыпан подала ему заранее приготовленный узелок с провизией. Вышли во двор. Мурат тщательно проверил берданку, кожаную пороховницу, попрощался с Айшой-апа, кивнул Гюлыпан и в последнюю очередь протянул руку Изат, улыбнулся:
— Ну, пионерка, до свидания...
Но Изат руки как будто не заметила, сказала серьезно:
— Я провожу тебя, там и попрощаемся.
«Ишь ты,— слегка удивился Мурат,— совсем как взрослая... Наверно, она и в самом деле считает себя джигитом...»
За станцией Мурат остановился.
— Дальше я один пойду.
Изат обеими руками ухватилась за него, смотрела на него снизу вверх не по-детски серьезно, встревоженно.
— Значит, завтра, дядя Мурат?
— Ну конечно, я же сказал.
— Не задерживайся, ладно?
— Нет, конечно.— Мурат все больше недоумевал: «Что так могло встревожить Изат?» — Ну, давай прощаться.
Он поцеловал ее в лоб и пошел вверх по тропе. Не оглядывался, а чувствовал — Изат не уходит, смотрит ему вслед. И у самого как-то неспокойно на душе сделалось.
Он все-таки обернулся — и точно, Изат стояла на том же месте и смотрела на него. Встретившись с ним взглядом, она неуверенно шагнула к нему — и, сорвавшись, побежала, крикнула на ходу:
— Может, не пойдешь, дядя Мурат?
Он подхватил ее, внимательно вгляделся в наливающиеся слезами глаза.
— Почему?
— Но ведь апа говорит...
— Апа не все знает,— мягко сказал Мурат.— Погода вполне нормальная.
— А то останься, а? — просила Изат.— Давай после праздника...
— Нельзя, родненькая... Возвращаться с дороги — плохая примета. Удачи не будет.
— Ну, если так...— Изат попыталась улыбнуться, но слезы брызнули из ее глаз.— Я тебя очень люблю, дядя Мурат! — с каким-то отчаянием выкрикнула она. — Я тебя очень прошу: если с тобой что-то случится, обязательно позови меня. Я услышу!
— Конечно.— Мурат с нежностью смотрел в ее заплаканные глаза.— Обязательно позову, родная моя... Кого же мне звать на помощь, если не тебя? Но со мной ничего не может случиться, ты слышишь?
— Да... Но ты помни...
— Я запомню... А теперь иди.
Он легонько подтолкнул ее, и Изат медленно побрела по тропе, оглянулась около станции. Мурат помахал ей рукой и пошел вверх.
Он хорошо знал эти места, до войны не раз охотились здесь вместе с Дубашем и Тургунбеком, и шел спокойно, машинально отмечая взглядом знакомые ориентиры. Впрочем, и тогда удача не часто сопутствовала ему... Видно, не родился охотником. Странно, стрелял ничуть не хуже, чем Тургунбек, и лучше Дубаша, но не умел так же осторожно, как они, скрадывать зверя, плохо «читал» следы, не хватало у него терпения часами сидеть в засаде, а главное, наверно,— не было у него того азарта, без которого не может быть настоящей охоты... И слишком уж жалел он убиваемых им зверей, и не радовала его добыча... Да, родился он явно не охотником... Кем же тогда? Не пахарем-хлеборобом, не воином... Метеоролог-недоучка, даже не понимающий смысла тех данных, которые изо дня в день, из года в год заносит в журналы. Да еще — «защитник-кормилец»... Защитник, не сумевший сберечь жизнь Дарийке и Сакинай, кормилец, не способный накормить двух женщин и ребенка... Ведь если он и сейчас вернется с пустыми руками... Нет, этого не должно быть... Он будет идти, карабкаться, ползти, но вернуться ни с чем он просто не имеет права...
Чем выше поднимался он, тем сильнее кололо в груди, трудно стало дышать, появились хрипы. Сказывается высота? Да нет, вряд ли... Ведь раньше он просто не замечал ее. Видно, доконало его второе воспаление легких. И постоянное недоедание, особенно последняя голодная зима. Одно дело — пройти триста метров от дома до станции, да и то он замечал —
стоит чуть ускорить шаг, как сбивается дыхание, легкие подступают к горлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
сегодня, так завтра с этой тварью что-нибудь могло случиться... Жаль, конечно, козу,— можно сказать, последняя надежда была...
Айша-апа думала о том, почему могла уйти Сурэчки. Раньше, бывало, увязывалась за однорогим, но прошлым летом никогда далеко не уходила, сама возвращалась в загон с наступлением сумерек. А тут в первый раз выпустили, и сразу исчезла. Почему? Назойливо вспоминался ее крик, когда зарезали последнего козленка. Неужели Сурэчки поняла, что скоро может прийти и ее черед? Может быть, не так уж и непонятна любая скотина... Интересно, что она могла бы сказать, если бы аллах наградил ее голосом? О, тут Сурэчки многое могла бы припомнить... Наверно, в ее понимании все люди — существа безмерно жестокие. Мало того что выдаивают все молоко, предназначенное для ее козлят,— еще и убивают каждый год ее детей, и вывешивают их шкуры, чтобы она видела, вдыхала запах родной крови... О многом могла бы рассказать Сурэчки, если бы вдруг заговорила человеческим языком. О том, например, как больно бывает, когда у нее выдергивают пух, как холодно после того, как остригут наголо, как бьют за всякую провинность... «Хорошо, что мы, люди, не можем слышать голоса животных,— думала Айша-апа,— но это не значит, что они совсем ничего не понимают...»
— Что?! — переспросила она, не сразу поняв, что Мурат обращается к ней.
— Я говорю,— повторил Мурат, внимательно глядя на нее,— Сурэчки могла уйти в сторону Боз-Ала. А я как раз туда пойду, по пути поищу ее.
— Хорошо,— кивнула Айша-апа.— Бог даст, найдется. А нет — что ж, на все воля аллаха.
— Я на Боз-Ала заночую,— продолжал Мурат,— и завтра к вечеру вернусь. Сегодня ведь двадцать девятое? Праздник обязательно встречать будем вместе.
— Вот хорошо! — радостно заулыбалась Изат.— А если бы еще Тукун-аба приехал...— мечтательно протянула она.— Привез бы пшеничных лепешек, конфет...
У Мурата сжалось сердце. Когда Изат последний раз видела конфету?
— Вот, наверно, он удивится, когда узнает, что я умею читать и считать. Я бы ему всего «Коджоджаша» прочитала... нет, рассказала бы наизусть,— говорила Изат.— Дядя Мурат, а ведь он может приехать к нам на праздники, да? Может быть, он уже едет сюда?
— Родная ты моя...— Айша-апа прослезилась.— Пусть
все будет так, как ты хочешь... Ведь говорят же, что желания младенца исполняются... О аллах, сделай для нас милость!
Мурат резко встал из-за стола:
— Мне пора.
Айша-апа как-то испуганно взглянула на него слезящимися глазами, робко попросила:
— Муке... Погода еще не установилась... Может, подождешь еще неделю? Ведь еда у нас еще есть...
— Нет,— хмуро отозвался Мурат.— Пойду. Нельзя ждать до последнего. Не беспокойтесь за меня. Я же сказал — вернусь завтра к вечеру.
Гюлыпан подала ему заранее приготовленный узелок с провизией. Вышли во двор. Мурат тщательно проверил берданку, кожаную пороховницу, попрощался с Айшой-апа, кивнул Гюлыпан и в последнюю очередь протянул руку Изат, улыбнулся:
— Ну, пионерка, до свидания...
Но Изат руки как будто не заметила, сказала серьезно:
— Я провожу тебя, там и попрощаемся.
«Ишь ты,— слегка удивился Мурат,— совсем как взрослая... Наверно, она и в самом деле считает себя джигитом...»
За станцией Мурат остановился.
— Дальше я один пойду.
Изат обеими руками ухватилась за него, смотрела на него снизу вверх не по-детски серьезно, встревоженно.
— Значит, завтра, дядя Мурат?
— Ну конечно, я же сказал.
— Не задерживайся, ладно?
— Нет, конечно.— Мурат все больше недоумевал: «Что так могло встревожить Изат?» — Ну, давай прощаться.
Он поцеловал ее в лоб и пошел вверх по тропе. Не оглядывался, а чувствовал — Изат не уходит, смотрит ему вслед. И у самого как-то неспокойно на душе сделалось.
Он все-таки обернулся — и точно, Изат стояла на том же месте и смотрела на него. Встретившись с ним взглядом, она неуверенно шагнула к нему — и, сорвавшись, побежала, крикнула на ходу:
— Может, не пойдешь, дядя Мурат?
Он подхватил ее, внимательно вгляделся в наливающиеся слезами глаза.
— Почему?
— Но ведь апа говорит...
— Апа не все знает,— мягко сказал Мурат.— Погода вполне нормальная.
— А то останься, а? — просила Изат.— Давай после праздника...
— Нельзя, родненькая... Возвращаться с дороги — плохая примета. Удачи не будет.
— Ну, если так...— Изат попыталась улыбнуться, но слезы брызнули из ее глаз.— Я тебя очень люблю, дядя Мурат! — с каким-то отчаянием выкрикнула она. — Я тебя очень прошу: если с тобой что-то случится, обязательно позови меня. Я услышу!
— Конечно.— Мурат с нежностью смотрел в ее заплаканные глаза.— Обязательно позову, родная моя... Кого же мне звать на помощь, если не тебя? Но со мной ничего не может случиться, ты слышишь?
— Да... Но ты помни...
— Я запомню... А теперь иди.
Он легонько подтолкнул ее, и Изат медленно побрела по тропе, оглянулась около станции. Мурат помахал ей рукой и пошел вверх.
Он хорошо знал эти места, до войны не раз охотились здесь вместе с Дубашем и Тургунбеком, и шел спокойно, машинально отмечая взглядом знакомые ориентиры. Впрочем, и тогда удача не часто сопутствовала ему... Видно, не родился охотником. Странно, стрелял ничуть не хуже, чем Тургунбек, и лучше Дубаша, но не умел так же осторожно, как они, скрадывать зверя, плохо «читал» следы, не хватало у него терпения часами сидеть в засаде, а главное, наверно,— не было у него того азарта, без которого не может быть настоящей охоты... И слишком уж жалел он убиваемых им зверей, и не радовала его добыча... Да, родился он явно не охотником... Кем же тогда? Не пахарем-хлеборобом, не воином... Метеоролог-недоучка, даже не понимающий смысла тех данных, которые изо дня в день, из года в год заносит в журналы. Да еще — «защитник-кормилец»... Защитник, не сумевший сберечь жизнь Дарийке и Сакинай, кормилец, не способный накормить двух женщин и ребенка... Ведь если он и сейчас вернется с пустыми руками... Нет, этого не должно быть... Он будет идти, карабкаться, ползти, но вернуться ни с чем он просто не имеет права...
Чем выше поднимался он, тем сильнее кололо в груди, трудно стало дышать, появились хрипы. Сказывается высота? Да нет, вряд ли... Ведь раньше он просто не замечал ее. Видно, доконало его второе воспаление легких. И постоянное недоедание, особенно последняя голодная зима. Одно дело — пройти триста метров от дома до станции, да и то он замечал —
стоит чуть ускорить шаг, как сбивается дыхание, легкие подступают к горлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78