А Дарийка почему-то до последних дней была плотная, что называется, «баба в теле», хотя питалась впроголодь, как и все... А может, у нее были какие-то свои припасы? Да нет, нет,— тут же отогнала от себя дурные мысли Сакинай. Уж о ком, а о Дарийке такое подумать нельзя, не такая она... Подумать нельзя, усмехнулась Сакинай, а все же подумала... Почему? Неужели она такая злая? Как тогда сказала ей Гюлыпан? «Плохой вы человек, и мысли у вас дурные...» Прости, Гюлыпан... И ты, Дарийка, прости, что могла так подумать о тебе...
Мурат уже не спал, лежал на кровати, заложив руки за голову. Тень удивления скользнула по его лицу, когда он увидел Сакинай в белом платье. Но тут же как будто помрачнел, сдержанно спросил:
— Ты что, совсем не спала?
— Нет...— Сакинай улыбнулась ему.— Не спится, да и дел накопилось. Вот, решила вымыться... Может быть, и ты искупаешься?
— Не сейчас...— неохотно отозвался Мурат.— Куда теперь торопиться... Вечером вымоюсь.
— Тогда хоть побрейся... Непривычно видеть тебя с
бородой.
— Ладно, — отговорился Мурат. Бриться ему не хотелось.
Сакинай присела у него в ногах — с распущенными, еще не просохшими волосами. Мурат с любопытством взглянул на нее: какой-то новой, необычной была жена в этом белом платье, почти забытом им.
— Чай поставить? — спросила Сакинай.
— Потом.— Мурат взглянул на мерно тикавшие ходики и поднялся.— Сначала на станцию схожу.
Сакинай сразу сникла.
— Станция...— с горечью сказала она.— Из-за нее ты все можешь бросить...
— Ну, будет об этом...— Мурат нахмурился.
— Есть же еще время...— Она тоже взглянула на ходики. Еще минут двадцать можно было бы посидеть, поговорить... Умом Сакинай понимала: не терпится Мурату, почти неделю не был на станции, надо все осмотреть, проверить, снять показания приборов, но обида, против ее воли, вскипела в ней, она подавленно сказала: — Да ладно, иди, держать тебя, что ли, буду...
Ушел Мурат. Даже не оглянулся с порога... А чего ему оглядываться? Зачем ему думать о ней? Всего-то на всего жена...
Злые, обидные мысли мутили разум Сакинай. И странно, пока разговаривала с Муратом, совсем не чувствовала сердца, а тут заболело вдруг, да так, что пришлось согнуться, присесть на кровать. Господи, пронеси... Больно-то как... «Го-о-споди...» — хотела крикнуть Сакинай, но не могла и сделала то, что ни в коем случае нельзя было делать,— рванулась с постели, и тяжкая огненная молния пронзила ее тело, она по инерции еще шагнула вперед, к двери,— вдруг нечем стало дышать, и она подумала, что там, снаружи, ей станет легче, и рухнула на пол, успев подумать: «Мурат...»
Это было последнее, что мелькнуло в ее мозгу.
А Мурат ни о чем не догадывался, не дрогнуло его сердце. Он не спеша осмотрел приборы, обратил внимание на то, что стрелка анероида резко отклонилась влево, даже подумал, не испортился ли он, открыл крышку и внимательно осмотрел, вытер чистой тряпочкой пыль,— как будто все было в порядке, видимо, просто портилась погода. Он взглянул па горы. Да, так и есть, большое облако клубилось над Узун- Кыром, а еще дальше, над Хан-Тенгри, горизонт был черен
как ночь... Над станцией светило солнце. Мурат вышел на крыльцо. И содрогнулся от истошного крика, доносившегося снизу. Он не сразу понял, что кричала Изат. Что там могло случиться? Он всмотрелся в дома, отчетливо видные отсюда. Да, несомненно, кричала Изат, он видел ее, бегущую от его дома. Бежала к себе и продолжала беспрерывно кричать, он увидел, как выскочила Гюлыпан, через несколько секунд показалась Айша-апа, видимо, что-то сказала им, и все трое направились к его дому — впереди Изат, следом Гюлыпан и последней Айша-апа, ей явно трудно было идти, но шла она необычно быстро для себя...
Что там могло случиться?
Он бросился бежать вниз по склону.
Все трое — Айша-апа, Гюлыпан, Изат — стояли в черном проеме настежь распахнутой двери, не решаясь войти внутрь. Мурат, задыхаясь от быстрого бега, прошел мимо них — и тоже застыл на пороге. В двух шагах от него лежала на полу Сакинай, выбросив левую руку вперед, а правую прижав к груди. Он сразу понял, что она умерла, вот почему даже Айша-апа не смела войти в дом... Ноги у него подломились, он нагнулся, дрожащими руками приподнял голову Сакинай, посмотрел в ее открытые мертвые глаза... Как же так? Господи, за что... Ведь всего полчаса назад она была живая... Сидела на постели с распущенными волосами, в белом, непривычном для него платье и просила его побриться... Всего полчаса назад... Он машинально провел рукой по лицу, ощутил колючую брито, бородой это еще нельзя было назвать, перевел взгляд на Сакинай. Господи, спаси и сохрани... За что? Всего три дня прошло, как похоронили Дарийку... Не может быть так, не должно быть...
Но так было — лежала перед ним мертвая Сакинай, его жена, ее широко раскрытые мертвые глаза смотрели на него и словно спрашивали: за что?
За что?!
Он повернул голову, встретился с тусклым, больным взглядом Айши-апа, она едва держалась на ногах и негромко закричал:
— За что?! Апа, за что мне такое наказание? Я виноват, да? В чем моя вина? Скажите мне!
Он осекся, заметив Изат, она стояла рядом с Айшой- апа, прижимаясь к ней, и испуганно смотрела на Мурата. «Спокойно, — сказал себе Мурат,— нельзя так, ведь есть Изат, ей нельзя это... Нельзя-а!»
И Айша-апа, словно прочитав его мысли, решительно отстранила от себя Изат, строго сказала Гюлыпан:
— Уведи ее!
Ушли Гюлыпан и Изат. Мурат, все так же стоя на коленях, смотрел на Айшу-апа: скажи что-нибудь, старая мудрая женщина... Почему так? Только не говори, что все в руках божьих, на все его воля... Так не может, не должно быть, не может быть божьей воли на то, чтобы две молодых женщины ушли на тот свет... На тот свет, где не может быть света, кроме кромешной могильной тьмы...
Но сказала Айша-апа:
— Молись, Мурат... Все в руках божьих...
Мурат вскочил на ноги, закричал, вскинув вверх сжатые кулаки:
— А-а-а! Говоришь, все в руках божьих? — Впервые он говорил Айше-апа «ты», впервые кричал на нее.— Где он, твой бог? Почему он допустил такое? Дарийки нет, Сакинай умерла... Разве это по-божески?! Да будь он проклят, твой бог, нет его! Не-е-т никакого бога! Нет! И быть не может! Если бы он был, такого бы не произошло! Я проклинаю твоего бога! Что ты смотришь на меня? Если твой бог есть, пусть он покарает меня! Пусть покарает больше, чем я сам покарал себя!
Айша-апа отшатнулась от него, сказала с испугом:
— Нельзя так, сынок...
— Что нельзя? А как можно? Так, что ли? — Мурат мотнул головой, показывая на мертвую Сакинай.— Или у твоего бога не нашлось больше никого, кроме нее, чтобы взять к себе? Никого, кроме нее, не увидел?
— Нельзя, сынок, нельзя...— дрожащим голосом повторяла Айша-апа.
Мурат опомнился, тихо сказал, опустив голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Мурат уже не спал, лежал на кровати, заложив руки за голову. Тень удивления скользнула по его лицу, когда он увидел Сакинай в белом платье. Но тут же как будто помрачнел, сдержанно спросил:
— Ты что, совсем не спала?
— Нет...— Сакинай улыбнулась ему.— Не спится, да и дел накопилось. Вот, решила вымыться... Может быть, и ты искупаешься?
— Не сейчас...— неохотно отозвался Мурат.— Куда теперь торопиться... Вечером вымоюсь.
— Тогда хоть побрейся... Непривычно видеть тебя с
бородой.
— Ладно, — отговорился Мурат. Бриться ему не хотелось.
Сакинай присела у него в ногах — с распущенными, еще не просохшими волосами. Мурат с любопытством взглянул на нее: какой-то новой, необычной была жена в этом белом платье, почти забытом им.
— Чай поставить? — спросила Сакинай.
— Потом.— Мурат взглянул на мерно тикавшие ходики и поднялся.— Сначала на станцию схожу.
Сакинай сразу сникла.
— Станция...— с горечью сказала она.— Из-за нее ты все можешь бросить...
— Ну, будет об этом...— Мурат нахмурился.
— Есть же еще время...— Она тоже взглянула на ходики. Еще минут двадцать можно было бы посидеть, поговорить... Умом Сакинай понимала: не терпится Мурату, почти неделю не был на станции, надо все осмотреть, проверить, снять показания приборов, но обида, против ее воли, вскипела в ней, она подавленно сказала: — Да ладно, иди, держать тебя, что ли, буду...
Ушел Мурат. Даже не оглянулся с порога... А чего ему оглядываться? Зачем ему думать о ней? Всего-то на всего жена...
Злые, обидные мысли мутили разум Сакинай. И странно, пока разговаривала с Муратом, совсем не чувствовала сердца, а тут заболело вдруг, да так, что пришлось согнуться, присесть на кровать. Господи, пронеси... Больно-то как... «Го-о-споди...» — хотела крикнуть Сакинай, но не могла и сделала то, что ни в коем случае нельзя было делать,— рванулась с постели, и тяжкая огненная молния пронзила ее тело, она по инерции еще шагнула вперед, к двери,— вдруг нечем стало дышать, и она подумала, что там, снаружи, ей станет легче, и рухнула на пол, успев подумать: «Мурат...»
Это было последнее, что мелькнуло в ее мозгу.
А Мурат ни о чем не догадывался, не дрогнуло его сердце. Он не спеша осмотрел приборы, обратил внимание на то, что стрелка анероида резко отклонилась влево, даже подумал, не испортился ли он, открыл крышку и внимательно осмотрел, вытер чистой тряпочкой пыль,— как будто все было в порядке, видимо, просто портилась погода. Он взглянул па горы. Да, так и есть, большое облако клубилось над Узун- Кыром, а еще дальше, над Хан-Тенгри, горизонт был черен
как ночь... Над станцией светило солнце. Мурат вышел на крыльцо. И содрогнулся от истошного крика, доносившегося снизу. Он не сразу понял, что кричала Изат. Что там могло случиться? Он всмотрелся в дома, отчетливо видные отсюда. Да, несомненно, кричала Изат, он видел ее, бегущую от его дома. Бежала к себе и продолжала беспрерывно кричать, он увидел, как выскочила Гюлыпан, через несколько секунд показалась Айша-апа, видимо, что-то сказала им, и все трое направились к его дому — впереди Изат, следом Гюлыпан и последней Айша-апа, ей явно трудно было идти, но шла она необычно быстро для себя...
Что там могло случиться?
Он бросился бежать вниз по склону.
Все трое — Айша-апа, Гюлыпан, Изат — стояли в черном проеме настежь распахнутой двери, не решаясь войти внутрь. Мурат, задыхаясь от быстрого бега, прошел мимо них — и тоже застыл на пороге. В двух шагах от него лежала на полу Сакинай, выбросив левую руку вперед, а правую прижав к груди. Он сразу понял, что она умерла, вот почему даже Айша-апа не смела войти в дом... Ноги у него подломились, он нагнулся, дрожащими руками приподнял голову Сакинай, посмотрел в ее открытые мертвые глаза... Как же так? Господи, за что... Ведь всего полчаса назад она была живая... Сидела на постели с распущенными волосами, в белом, непривычном для него платье и просила его побриться... Всего полчаса назад... Он машинально провел рукой по лицу, ощутил колючую брито, бородой это еще нельзя было назвать, перевел взгляд на Сакинай. Господи, спаси и сохрани... За что? Всего три дня прошло, как похоронили Дарийку... Не может быть так, не должно быть...
Но так было — лежала перед ним мертвая Сакинай, его жена, ее широко раскрытые мертвые глаза смотрели на него и словно спрашивали: за что?
За что?!
Он повернул голову, встретился с тусклым, больным взглядом Айши-апа, она едва держалась на ногах и негромко закричал:
— За что?! Апа, за что мне такое наказание? Я виноват, да? В чем моя вина? Скажите мне!
Он осекся, заметив Изат, она стояла рядом с Айшой- апа, прижимаясь к ней, и испуганно смотрела на Мурата. «Спокойно, — сказал себе Мурат,— нельзя так, ведь есть Изат, ей нельзя это... Нельзя-а!»
И Айша-апа, словно прочитав его мысли, решительно отстранила от себя Изат, строго сказала Гюлыпан:
— Уведи ее!
Ушли Гюлыпан и Изат. Мурат, все так же стоя на коленях, смотрел на Айшу-апа: скажи что-нибудь, старая мудрая женщина... Почему так? Только не говори, что все в руках божьих, на все его воля... Так не может, не должно быть, не может быть божьей воли на то, чтобы две молодых женщины ушли на тот свет... На тот свет, где не может быть света, кроме кромешной могильной тьмы...
Но сказала Айша-апа:
— Молись, Мурат... Все в руках божьих...
Мурат вскочил на ноги, закричал, вскинув вверх сжатые кулаки:
— А-а-а! Говоришь, все в руках божьих? — Впервые он говорил Айше-апа «ты», впервые кричал на нее.— Где он, твой бог? Почему он допустил такое? Дарийки нет, Сакинай умерла... Разве это по-божески?! Да будь он проклят, твой бог, нет его! Не-е-т никакого бога! Нет! И быть не может! Если бы он был, такого бы не произошло! Я проклинаю твоего бога! Что ты смотришь на меня? Если твой бог есть, пусть он покарает меня! Пусть покарает больше, чем я сам покарал себя!
Айша-апа отшатнулась от него, сказала с испугом:
— Нельзя так, сынок...
— Что нельзя? А как можно? Так, что ли? — Мурат мотнул головой, показывая на мертвую Сакинай.— Или у твоего бога не нашлось больше никого, кроме нее, чтобы взять к себе? Никого, кроме нее, не увидел?
— Нельзя, сынок, нельзя...— дрожащим голосом повторяла Айша-апа.
Мурат опомнился, тихо сказал, опустив голову:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78