Белые, голубые, синие, серые вершины, языки ледников, прохладный бодрящий ветер и какой-то необыкновенный аромат... А откуда вообще здесь взяться какому-то аромату, ведь нет никаких трав, только горы и солнце... «Значит, это запах солнца,— подумал Мурат и радостно засмеялся.— Нет, тебе меня не победить, Адольф Гитлер... Пусть я никудышный солдат, отощавший, припадочный, и все мое «воинство» — три женщины, старуха и ребенок, но тебе нас не победить... Никогда!»
Он направился было к женщинам, но тут же передумал, снова взвалил мешок на спину и стал спускаться по солнечному склону. Все равно придется на себе нести. Льда тут, правда, не было, только кое-где еще держался снег, но склон слишком крутой, на Алаяка навьючивать опасно, он — их последняя надежда. Лучше уж он сам все перетаскает на своем горбу... Ничего, не переломится...
Он опустил мешок на большой плоский камень, нагретый солнцем, и полез наверх. Он внимательно смотрел себе под ноги, цепляясь за камни,— и вздрогнул, увидев на вершине перевала, прямо перед собой Дарийку. Она сидела на мешке, тяжело дышала широко раскрытым ртом, и пот градом катился по ее серому лицу.
— Ты! — затрясся Мурат.— Я кому говорил, чтобы сидели и ждали меня? Ты что, человеческих слов не понимаешь?
— Не кричи, Муке,— тихо попросила Дарийка, и Мурат сразу сник, с горечью сказал:
— Ты хоть меня пожалей... Мало того что я тебя вниз не пустил, так получается, что я тебя, больную, еще и мешки таскать заставляю...
— Тебе же трудно... одному...
— А смотреть сейчас на тебя — легко?
Дарийка промолчала.
— Если уж ты пошла сюда — почему же Сакинай осталась?
— Она не может.
— Ну да, ты можешь, а она не может... Хоть бы немного в курджуне принесла... Не сиди на ветру, пойдем вниз, там тепло.
Мурат взвалил на себя мешок, который принесла Дарийка, и пошел вниз. Дарийка брела следом, камни то и дело срывались у нее из-под ног. Мурат несколько раз оглядывался и видел, что она еле идет. «Господи, вот еще беда-то... И чего ей не сиделось внизу? Ведь ясно же сказал — ждите меня. Нет, ей обязательно надо было тащить этот мешок в гору. Такой уж характер, все норовит побольше на себя взвалить... Не то что Сакинай...»
Дарийка почти упала на теплый камень, прислонилась к мешку, Мурат хотел оставить ей свой чапан, но она запротестовала:
— Не нужно, Муке, здесь тепло, а наверху ветер, ты простудишься... Возвращайся поскорее.
— Только, ради бога, сиди и никуда не ходи! — взмолился Мурат.
— Хорошо, Муке,— улыбнулась Дарийка.— Иди...
Когда Мурат подошел к Сакинай, она пригоршнями накладывала в курджун зерно. «Хорошо хоть догадалась неприязненно подумал Мурат и резко спросил:
— Зачем ты отпустила Дарийку, да еще с мешком? Она же больна!
— Я ей говорила: не ходи, но разве она послушает... Что, плохо ей?
— Да чего хорошего,— буркнул Мурат.— Ладно, ты не очень-то увлекайся.— Он отобрал у нее курджун, взвесил на руке. Кажется, не очень тяжелый, донесет Сакинай.
Как и в прошлый раз, он оставил пол мешка и с сожалением отказался от мысли взять все одной ходкой. Оставшееся зерно и узел с одеждой можно навьючить на Алаяка, груз получался небольшой, но ведь вести его в поводу он не сможет, а привязываться нельзя,— если Алаяк поскользнется, то и его потянет в пропасть. На том склоне будет неопасно, а здесь, на льду, рисковать нельзя...
На седловине Мурат приказал Сакинай спускаться к Дарийке, а сам вернулся к Алаяку. Налегке Алаяк шел довольно уверенно, и спуск прошел без приключений, Мурат даже повод отпустил, конь сам выбирал, куда ступать.
Дарийка стонала, обхватив руками живот, растерянная Сакинай сидела рядом и явно не знала, что делать.
— Что с ней? — испуганно спросил Мурат.
— Не знаю...— Сакинай готова была расплакаться.— Что-то с животом. Наверно, оттого, что тяжелое подняла...
Мурат опустился на колени, осторожно сжал ладонями голову Дарийки:
— Дарийка, скажи, что с тобой? Что у тебя болит?
Дарийка не отвечала, кусала распухшие губы, потом вдруг
резко вытянулась, плотно сжав ноги, дрожь волной пробежала по ее телу.
— Дарийка...— простонал Мурат, увидев, как буквально на глазах синеют ее губы.— Скажи что-нибудь...
— Боже мой, Мурат, сделай что-нибудь! — взмолилась Сакинай.— Что это за болезнь?
— Мне-то откуда знать, ведь не я, а ты училась на доктора,— сердито отозвался Мурат.
— Да какой из меня доктор, я даже училища не окончила... Что же делать? — Сакинай стала вытирать платком, потное лицо Дарийки.— Ведь только что была здоровая...
— Что? — Мурат посмотрел на нее.— О чем ты говоришь? Она же еще вчера заболела...
Мурат осекся. Господи, о чем они говорят? Надо как-то помочь Дарийке, но как? Они даже не знают, что с ней... Теперь уже не только губы, но и все лицо Дарийки приобрело синеватый оттенок. Мурат приподнял ее голову и закричал:
— Дарийка! Открой глаза! Скажи что-нибудь! Где у тебя болит?
Веки ее дрогнули, она еле слышно прошептала:
— Я слышу, Муке... Я, наверно, измучила тебя... Бедненький...
— Не надо так,— потерянно сказал Мурат.— Это я всех вас измучил... Я во всем виноват...
Но Дарийка не слышала его — она была без сознания, сквозь неплотно прикрытые веки виднелись синеватые белки ее закатившихся глаз. Через несколько минут она пришла в себя, прошептала:
— Отойди, Муке... Сакинай...
Мурат, не понимая смысла этой просьбы, отошел, сел на камень, повернувшись к ним спиной. «Наверно, что-то женское», — тупо подумал он, прислушиваясь к тому, что делала Сакинай, но ничего; кроме глухих стонов Дарийки, не было слышно.
И еще однажды, уже под вечер, она пришла в себя,
открыла глаза и, когда Мурат склонился над ней, попросила:
— Воды... Очень хочется пить...
— Воды...— повторил Мурат, глядя на Сакинай.— Где у нас вода?
— Я не знаю...— Сакинай беспомощно пожала плечами.
Мурат поднялся и, пошатнувшись, едва не упал — у него
вдруг закружилась голова. Он отвязал притороченный к седлу Алаяка чанач и быстрыми неверными шагами спустился к ручью. Ручей тек в тенистом распадке, берега его были покрыты льдом, и Мурат, не догадавшийся придержать шаг* поскользнулся и с размаху грохнулся навзничь, заскользил к воде. В самый последний момент он успел зацепиться за камень, ободрав ладонь, но даже не заметил этого. Торопливо набрав воды, он вскарабкался наверх — и застыл от громкого резкого плача Сакинай. Уткнувшись головой в ноги Дарийки, она раскачивалась из стороны в сторону. «Что?!» — хотел крикнуть Мурат, но язык не повиновался ему, раздалось лишь какое-то мычание. Тяжелыми непослушными ногами преодолел два десятка шагов, отделявших его от Дарийки, и, еще не видя ее лица, Мурат уже знал, что она мертва.
Тяжелое закатное солнце зависло над вершинами гор, его косые красные лучи пронзительно высвечивали каждую травинку, подкрашивали кровавым цветом широко открытые мертвые глаза Дарийки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Он направился было к женщинам, но тут же передумал, снова взвалил мешок на спину и стал спускаться по солнечному склону. Все равно придется на себе нести. Льда тут, правда, не было, только кое-где еще держался снег, но склон слишком крутой, на Алаяка навьючивать опасно, он — их последняя надежда. Лучше уж он сам все перетаскает на своем горбу... Ничего, не переломится...
Он опустил мешок на большой плоский камень, нагретый солнцем, и полез наверх. Он внимательно смотрел себе под ноги, цепляясь за камни,— и вздрогнул, увидев на вершине перевала, прямо перед собой Дарийку. Она сидела на мешке, тяжело дышала широко раскрытым ртом, и пот градом катился по ее серому лицу.
— Ты! — затрясся Мурат.— Я кому говорил, чтобы сидели и ждали меня? Ты что, человеческих слов не понимаешь?
— Не кричи, Муке,— тихо попросила Дарийка, и Мурат сразу сник, с горечью сказал:
— Ты хоть меня пожалей... Мало того что я тебя вниз не пустил, так получается, что я тебя, больную, еще и мешки таскать заставляю...
— Тебе же трудно... одному...
— А смотреть сейчас на тебя — легко?
Дарийка промолчала.
— Если уж ты пошла сюда — почему же Сакинай осталась?
— Она не может.
— Ну да, ты можешь, а она не может... Хоть бы немного в курджуне принесла... Не сиди на ветру, пойдем вниз, там тепло.
Мурат взвалил на себя мешок, который принесла Дарийка, и пошел вниз. Дарийка брела следом, камни то и дело срывались у нее из-под ног. Мурат несколько раз оглядывался и видел, что она еле идет. «Господи, вот еще беда-то... И чего ей не сиделось внизу? Ведь ясно же сказал — ждите меня. Нет, ей обязательно надо было тащить этот мешок в гору. Такой уж характер, все норовит побольше на себя взвалить... Не то что Сакинай...»
Дарийка почти упала на теплый камень, прислонилась к мешку, Мурат хотел оставить ей свой чапан, но она запротестовала:
— Не нужно, Муке, здесь тепло, а наверху ветер, ты простудишься... Возвращайся поскорее.
— Только, ради бога, сиди и никуда не ходи! — взмолился Мурат.
— Хорошо, Муке,— улыбнулась Дарийка.— Иди...
Когда Мурат подошел к Сакинай, она пригоршнями накладывала в курджун зерно. «Хорошо хоть догадалась неприязненно подумал Мурат и резко спросил:
— Зачем ты отпустила Дарийку, да еще с мешком? Она же больна!
— Я ей говорила: не ходи, но разве она послушает... Что, плохо ей?
— Да чего хорошего,— буркнул Мурат.— Ладно, ты не очень-то увлекайся.— Он отобрал у нее курджун, взвесил на руке. Кажется, не очень тяжелый, донесет Сакинай.
Как и в прошлый раз, он оставил пол мешка и с сожалением отказался от мысли взять все одной ходкой. Оставшееся зерно и узел с одеждой можно навьючить на Алаяка, груз получался небольшой, но ведь вести его в поводу он не сможет, а привязываться нельзя,— если Алаяк поскользнется, то и его потянет в пропасть. На том склоне будет неопасно, а здесь, на льду, рисковать нельзя...
На седловине Мурат приказал Сакинай спускаться к Дарийке, а сам вернулся к Алаяку. Налегке Алаяк шел довольно уверенно, и спуск прошел без приключений, Мурат даже повод отпустил, конь сам выбирал, куда ступать.
Дарийка стонала, обхватив руками живот, растерянная Сакинай сидела рядом и явно не знала, что делать.
— Что с ней? — испуганно спросил Мурат.
— Не знаю...— Сакинай готова была расплакаться.— Что-то с животом. Наверно, оттого, что тяжелое подняла...
Мурат опустился на колени, осторожно сжал ладонями голову Дарийки:
— Дарийка, скажи, что с тобой? Что у тебя болит?
Дарийка не отвечала, кусала распухшие губы, потом вдруг
резко вытянулась, плотно сжав ноги, дрожь волной пробежала по ее телу.
— Дарийка...— простонал Мурат, увидев, как буквально на глазах синеют ее губы.— Скажи что-нибудь...
— Боже мой, Мурат, сделай что-нибудь! — взмолилась Сакинай.— Что это за болезнь?
— Мне-то откуда знать, ведь не я, а ты училась на доктора,— сердито отозвался Мурат.
— Да какой из меня доктор, я даже училища не окончила... Что же делать? — Сакинай стала вытирать платком, потное лицо Дарийки.— Ведь только что была здоровая...
— Что? — Мурат посмотрел на нее.— О чем ты говоришь? Она же еще вчера заболела...
Мурат осекся. Господи, о чем они говорят? Надо как-то помочь Дарийке, но как? Они даже не знают, что с ней... Теперь уже не только губы, но и все лицо Дарийки приобрело синеватый оттенок. Мурат приподнял ее голову и закричал:
— Дарийка! Открой глаза! Скажи что-нибудь! Где у тебя болит?
Веки ее дрогнули, она еле слышно прошептала:
— Я слышу, Муке... Я, наверно, измучила тебя... Бедненький...
— Не надо так,— потерянно сказал Мурат.— Это я всех вас измучил... Я во всем виноват...
Но Дарийка не слышала его — она была без сознания, сквозь неплотно прикрытые веки виднелись синеватые белки ее закатившихся глаз. Через несколько минут она пришла в себя, прошептала:
— Отойди, Муке... Сакинай...
Мурат, не понимая смысла этой просьбы, отошел, сел на камень, повернувшись к ним спиной. «Наверно, что-то женское», — тупо подумал он, прислушиваясь к тому, что делала Сакинай, но ничего; кроме глухих стонов Дарийки, не было слышно.
И еще однажды, уже под вечер, она пришла в себя,
открыла глаза и, когда Мурат склонился над ней, попросила:
— Воды... Очень хочется пить...
— Воды...— повторил Мурат, глядя на Сакинай.— Где у нас вода?
— Я не знаю...— Сакинай беспомощно пожала плечами.
Мурат поднялся и, пошатнувшись, едва не упал — у него
вдруг закружилась голова. Он отвязал притороченный к седлу Алаяка чанач и быстрыми неверными шагами спустился к ручью. Ручей тек в тенистом распадке, берега его были покрыты льдом, и Мурат, не догадавшийся придержать шаг* поскользнулся и с размаху грохнулся навзничь, заскользил к воде. В самый последний момент он успел зацепиться за камень, ободрав ладонь, но даже не заметил этого. Торопливо набрав воды, он вскарабкался наверх — и застыл от громкого резкого плача Сакинай. Уткнувшись головой в ноги Дарийки, она раскачивалась из стороны в сторону. «Что?!» — хотел крикнуть Мурат, но язык не повиновался ему, раздалось лишь какое-то мычание. Тяжелыми непослушными ногами преодолел два десятка шагов, отделявших его от Дарийки, и, еще не видя ее лица, Мурат уже знал, что она мертва.
Тяжелое закатное солнце зависло над вершинами гор, его косые красные лучи пронзительно высвечивали каждую травинку, подкрашивали кровавым цветом широко открытые мертвые глаза Дарийки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78