— Но ведь не может быть, чтобы не осталось следов!
— Может, Гюлынан,— спокойным, безнадежным голосом говорил Мурат.— Бывало, что и за год тропа в некоторых местах почти исчезала, и мы прокладывали ее заново...
— Но почему?
— Время, Гюлыпан... Время, дождь, снег, вода, камни... Это горы, Гюлыпан.
— Но ведь ты помнишь, как вы ходили здесь!
— Да, конечно... Дай мне ружье.
— Зачем?
Мурат молча смотрел на нее, и Гюлыпан, помедлив, протянула ему берданку. Мурат развязал кожаный мешочек, висевший на поясе, вытащил патрон и загнал его в ствол.
— Это последняя картечина. Ты еще не забыла, как надо стрелять?
— Нет...— Гюлыпан не сводила с него глаз.— Тургунбек научил меня. Что ты задумал, Мурат?
— Здесь,— он положил рядом с берданкой мешочек,— еще четыре патрона, один с дробью, а остальные холостые. Могут пригодиться и они, чтобы отпугивать зверье. Там же лежат и спички... Десять штук. Я отложил их еще два года назад. Может быть, они отсырели или рассыпались... не знаю, сейчас разворачивать не стоит. А идти надо так. Видишь камень, похожий на трезубец?— Мурат протянул руку.— Доберешься до него и повернешь направо, так же наискось, вон до того висячего камня. Там, может быть, увидишь остатки тропы. А дальше... Сама будешь решать. Не лезь напрямик, думай и помни — тропа была, значит, можно найти ее...
— Мы пойдем вместе, Мурат.
— Конечно, Гюлыпан.— Лицо Мурата как-то странно изменилось, и она не сразу поняла, что он улыбается.— Мы пой
дем вместе, и я, может быть, даже доберусь до этого висячего камня. Это он с виду такой страшный, а на самом деле очень надежный, под ним можно укрыться от дождя и ветра...
— Мы и дальше пойдем вместе!
— Может быть, Гюлыпан... Но я знаю, что не смогу пройти и половины. Даже и половины от половины...
— Я понесу тебя на себе!
— Не надо плакать, Гюлыпан,— сказал Мурат, и она машинально подняла руку, вытерла слезы. — Это невозможно, я не уверен... Нет, одна ты дойдешь. Тогда и у меня останется хоть какая-то надежда... Если через три дня за мной придут... А пока... Пора идти.
До висячего камня Мурат сам добраться не смог, последние тридцать метров Гюлыпан, сбросив курджун и берданку, тащила его на себе и потом с минуту неподвижно лежала рядом с ним, не в силах побороть тяжелое сердцебиение.
— Курджун...— прохрипел Мурат.— Журналы...
Гюлыпан молча поднялась, вернулась за курджуном и берданкой. Взглянула на склон, на такую далекую отсюда седловину. Здесь еще было солнце, а сверху уже неторопливо надвигалась размытая тень облака.
Мурат уже сидел, привалившись спиной к камню, лицо его, покрытое крупными каплями пота, с закрытыми глазами, до жути напоминало лицо покойника.
— Мурат!— испуганно позвала Гюлыпан.
Веки его дрогнули, но глаз он не открыл, тихо отозвался:
— Я слышу.
Гюлыпан села рядом с ним, с тревогой сказала:
— Погода портится, Мурат.
— Я знаю...— Он наконец-то открыл глаза, прерывисто вздохнул.— Здесь всегда плохая погода. И чем выше, тем хуже. Тебе надо уходить...
— Нет! — с яростью выкрикнула Гюлыпан.
— Да, Гюлыпан... Теперь-то ты понимаешь, что вдвоем нам не дойти.
— Ты знал это еще там, на станции,— даже не спросила, а утвердительно сказала Гюлыпан, и Мурат, помедлив, кивнул.— И все-таки пошел...
— Одна ты не смогла бы найти дорогу. А теперь ты не заблудишься.
— И ты поверил, что я... наложу на себя руки, если мы не уйдем оттуда?
— Нет. Но... Ты думаешь, почему я не ходил за эти годы вниз? Я много думал об этом... Боялся, вдруг что случись со
мною... Что было бы с вами? Я никогда не смог бы простить себе...
— А ты думаешь, я смогу себе простить?
— Но ведь ничего страшного пока не случилось...— Мурат закашлялся.— У нас есть еще шанс. Если за мной придут...
Он осекся, наткнувшись на пристальный, немигающий взгляд Гюлынан, и закрыл лицо ладонями. «Говори! — приказал он себе, но кашель не давал вымолвить ни слова.— Убеди ее в том, что этот шанс действительно есть!»
Но Мурат уже знал — Гюлынан все поняла. Нет у него никакого шанса. Ее можно было убедить еще три дня назад, но не сейчас, после этих долгих холодных ночевок под открытым небом, когда она видит, что сил у него нет даже для того, чтобы говорить. Да и не хотелось ему говорить. Все сказано. Теперь нужно, чтобы Гюлынан поскорее ушла и до темноты добралась до перевала. А он отдохнет немного и попытается подняться еще. Гюлыпан не знает, что неподалеку отсюда — могилка Дарийки. Мурат еще вчера пытался разглядеть ее, но не удалось. Но он помнил этот приметный висячий камень. От него до могилы совсем близко, метров сто — сто пятьдесят. И не может быть, чтобы сил его не хватило на то, чтобы проползти эти метры и умереть рядом с Дарийкой...
Гюлынан отошла на несколько шагов, взглянула на перевал. Облако вспухало на глазах, наливалось зловещей чернотой и так быстро катилось вниз, что она поняла — уже через десять — пятнадцать минут оно накроет их. И опять будут дождь и холод, а у них даже паласа не осталось, чтобы расстелить на ледяных камнях. Только легкое, еще не просохшее одеяло... И первая же ночь окажется последней для Мурата.
Какая жуткая, страшная тишина... Гюлыпан хотелось взять ружье и выстрелить в это черное, бесшумно несущееся на нее облако. «Здесь всегда плохая погода»,— вспомнила она слова Мурата. Он все знал... Почему же не попытался рассказать ей там, на станции, когда она закатила истерику? И о плохой погоде на перевале, и о том, как трудно ходить в горах, и о страшных холодных ночах? Но разве она поняла бы его? Она ведь об одном думала — скорее вниз, к людям, к новой жизни... И он понимал, что не сможет убедить ее...
Глубокое, никогда прежде не испытанное ею отчаяние овладело Гюлыпан. Ей-то казалось, что уже достаточно горя испытала в жизни: долгая разлука с Тургунбеком, смерть Айша- апа и Изат... Но близкая, неминуемая смерть Мурата ужаснула ее. Впервые суждено ей было понять, как тяжек и страшен груз ответственности за жизнь других людей.
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78