А может быть, и вся предстоящая работа окажется бессмысленной... И все-таки надо было сделать ее...
— Делайте как я.
Он осторожно выпрямил втоптанный стебель, подгреб землю, плотно утрамбовал ее ладонями. Гюлынан опустилась на колени рядом с ним, поодаль примостилась Изат.
Почти весь день они проработали не разгибая спины. Иногда Мурат говорил им: «Отдохните», но Гюлыпан даже не отзывалась, будто не слышала, а Изат улыбалась: «Ничего, дядя Мурат, это же совсем нетрудно». А сама тяжело, загнанно дышала. Мурат отворачивался, сжимая губы в бессильной ярости: «Почему ребенок должен заниматься такой работой?! Детство должно быть детством, а не долгом, не обязанностью... Мы, взрослые, должны заботиться о том, чтобы у детей была нища, крыша над головой, чтобы они играли и смеялись, а не
копались в земле... Но что делать... Не знаешь, как повернется жизнь... Может быть, в тех колосках, которые спасут руки маленькой Изат,— спасение ее жизни...»
— Хватит,— сказал наконец Мурат.
Гюлыпан выпрямилась, взглянула на солнце.
— Почему? Можно еще часа два поработать.
— Вам надо засветло вернуться домой.
— А ты? — спросила Изат.
— Я останусь здесь. Кабаны наверняка снова придут. Наверно, они спрятались где-нибудь поблизости, там,— он кивнул за реку,— в зарослях. А вы идите. Надо же еще и показания снять.
— А ты не боишься? — спросила Изат.
Мурат улыбнулся.
— Нет, маленькая, я давно уже ничего не боюсь. А потом, у меня же ружье... А ты боишься идти без меня домой?
— Нет,— мотнула головой Изат. — Я за тебя боюсь.
— Кабаны не нападают на людей... А мне надо остаться. Наверно, до тех пор, пока не созреет ячмень. Иначе нам нечего будет убирать.
— Завтра к вам прийти?— спросила Гюлыпан.
— Да. Принеси еды и захвати косу. Буду потихоньку косить. А ты,— обратился он к Изат,— будь дома.
— Нет, я тоже приду,— упрямо сдвинула брови Изат.
— Ну,— нахмурился Мурат,— идите, хватит разговоров.
Они ушли. Изат несколько раз оглянулась, Мурат помахал
ей и, когда они скрылись за поворотом, решил поработать до захода солнца, но уже через десять минут сел прямо на землю, осмотрел поле. Вот тебе и двадцать мешков зерна... Дай бог десять собрать. И кто мог предположить, что опасность появится с такой неожиданной стороны... Что же тогда еще-то может случиться, о чем сейчас не думаешь, не гадаешь? Загорится от молнии дом? Поскользнешься на камне и вдребезги разлетится твой череп? Иссякнет вода в родниках и речке, и они погибнут от жажды? Почему нет? Если уж кабаны, сроду не появлявшиеся на такой высоте, объявились здесь,— почему нет? А может быть, в долине просто никого нет, ни единого человека, нет никаких посевов, а на одних травах и корешках кабаны жить не привыкли, вот они и пришли сюда, к его полю, единственному во всей округе...
«Не сходи с ума, Мурат Бекмурзаев,— приказал он себе.— Это правда, что здесь никогда прежде не появлялись кабаны, но ведь и войны не было... По крайней мере, на твоей памяти.
Война — это безумие, но, может быть, безумие не только человеческое, но и животное... Что-то не так, ведь тебя учили, что разум у животных отсутствует... Хватит философствовать. это занятие явно не для тебя. Ты слишком мало учился, слишком мало знаешь... Вставай и берись за работу. Делай то, что умеешь, и делай хорошо. Сейчас твоя задача — караулить свое поле. Эти твари обязательно придут снова, и надо хорошенько их встретить...»
Он тщательно выбрал место, осмотрел берданку — давно уже не приходилось пользоваться ею — и стал ждать. Ночь опустилась сразу, как только солнце скрылось за горы. Луна еще не взошла, и было так темно, что Мурат не видел мушки. И хотя он и уверял Изат, что уже давно ничего не боится, а теперь было ему очень не по себе. Он пожалел о том, что не развел костер. Но тогда кабаны могли не подойти, а ему нужно было, чтобы они поняли — здесь не даровая кормушка, а место для них страшное, с громами и молниями. А вот водой надо было запастись, у него вдруг пересохло в горле. Значит, все-таки боишься...
Да, боюсь. Но не темной ночи и этих тварей... Боюсь не уберечь мое поле, боюсь пасть духом, боюсь ошибиться так, чтобы кого-нибудь еще постигла участь Дарийки и Сакинай... Что греха таить — боюсь и сам умереть... Ведь я еще молод и так мало успел в жизни...
Посветлело, стало видно и поле, и силуэты гор на фоне бледного неба. Кабаны не шли. А Мурат с нетерпением ждал их, как дорогих гостей. Ну идите, чего же вы ждете? Или вам не пришелся по вкусу мой ячмень? А если это не кабаны, а нечистая сила? Эй, Мурат Бекмурзаев, храбрый джигит, испугался нечистой силы... Нечистая сила там, далеко на фронте, там дым, смрад, огонь и свинец, а здесь всего лишь поганые клыкастые твари, они не умеют стрелять, стрелять умеешь ты... Конечно, в такой темноте вряд ли удастся уложить хоть одного кабана наповал, а было бы совсем неплохо... но хотя бы ранить, напугать, чтобы они больше никогда не приходили сюда...
И они пришли. Их было не меньше десятка, сначала он услышал шум, когда они поднимались от берега реки, и потом одна за другой стали появляться их темные фигуры, и раздалось их довольное повизгивание и омерзительное хрюканье. «Спокойно, — приказал он себе, — торопиться нельзя. Надо стрелять наверняка». Он тщательно прицелился и выстрелил и, быстро перезаряжая берданку, с радостью услышал отчаянный визг. Кабаны стремительно бросились назад, к реке. Он
выстрелил еще раз. Все-таки удивительно, как быстро умеют бегать эти твари...
Он быстро пошел к тому месту, где скрылись кабаны, надеясь, что подранок остался на поле. Нет, все ушли... А может быть, он никого и не ранил и кабан завизжал просто от страха? Было слишком темно, чтобы увидеть следы крови, и он пошел к шалашу, уверенный в том, что кабаны больше не придут, по крайней мере, сегодня ночью. На рассвете он снова осмотрел это место и убедился, что действительно ранил по крайней мере одного кабана — след крови был отчетливый, он даже решил перейти речку и пойти по этому следу, но, подумав, вернулся назад. Мурат знал, насколько густы заросли на другом берегу. Да и риск был немалый, по рассказам охотников, он знал, что раненый кабан необыкновенно свиреп и бросается на человека с безоглядной яростью.
И надо было работать. Полить хотя бы те участки, которые испакостили кабаны. Бог даст, хотя бы часть из полегших стеблей поднимется, не зря же они вчера весь день гнули спину. Бог... Плоха на него надежда. Вот она, вся надежда,— его руки...
Он взял кетмень и пошел к оголовку арыка.
Изат все-таки пришла вместе с Гюлыпан и на укоризненный взгляд Мурата потупила глаза, молча стояла перед ним, ковыряя землю носком разбитого ботинка. Мурат посмотрел на ее ноги и только вздохнул. Изат заметно подросла за два года, из своих одежек давно вылезла, Гюлыпан перешивала ей свои платья, а вот с обувкой было хуже, тоненькие щиколотки Изат свободно болтались в слишком просторных для нее ботинках той же Гюлыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Делайте как я.
Он осторожно выпрямил втоптанный стебель, подгреб землю, плотно утрамбовал ее ладонями. Гюлынан опустилась на колени рядом с ним, поодаль примостилась Изат.
Почти весь день они проработали не разгибая спины. Иногда Мурат говорил им: «Отдохните», но Гюлыпан даже не отзывалась, будто не слышала, а Изат улыбалась: «Ничего, дядя Мурат, это же совсем нетрудно». А сама тяжело, загнанно дышала. Мурат отворачивался, сжимая губы в бессильной ярости: «Почему ребенок должен заниматься такой работой?! Детство должно быть детством, а не долгом, не обязанностью... Мы, взрослые, должны заботиться о том, чтобы у детей была нища, крыша над головой, чтобы они играли и смеялись, а не
копались в земле... Но что делать... Не знаешь, как повернется жизнь... Может быть, в тех колосках, которые спасут руки маленькой Изат,— спасение ее жизни...»
— Хватит,— сказал наконец Мурат.
Гюлыпан выпрямилась, взглянула на солнце.
— Почему? Можно еще часа два поработать.
— Вам надо засветло вернуться домой.
— А ты? — спросила Изат.
— Я останусь здесь. Кабаны наверняка снова придут. Наверно, они спрятались где-нибудь поблизости, там,— он кивнул за реку,— в зарослях. А вы идите. Надо же еще и показания снять.
— А ты не боишься? — спросила Изат.
Мурат улыбнулся.
— Нет, маленькая, я давно уже ничего не боюсь. А потом, у меня же ружье... А ты боишься идти без меня домой?
— Нет,— мотнула головой Изат. — Я за тебя боюсь.
— Кабаны не нападают на людей... А мне надо остаться. Наверно, до тех пор, пока не созреет ячмень. Иначе нам нечего будет убирать.
— Завтра к вам прийти?— спросила Гюлыпан.
— Да. Принеси еды и захвати косу. Буду потихоньку косить. А ты,— обратился он к Изат,— будь дома.
— Нет, я тоже приду,— упрямо сдвинула брови Изат.
— Ну,— нахмурился Мурат,— идите, хватит разговоров.
Они ушли. Изат несколько раз оглянулась, Мурат помахал
ей и, когда они скрылись за поворотом, решил поработать до захода солнца, но уже через десять минут сел прямо на землю, осмотрел поле. Вот тебе и двадцать мешков зерна... Дай бог десять собрать. И кто мог предположить, что опасность появится с такой неожиданной стороны... Что же тогда еще-то может случиться, о чем сейчас не думаешь, не гадаешь? Загорится от молнии дом? Поскользнешься на камне и вдребезги разлетится твой череп? Иссякнет вода в родниках и речке, и они погибнут от жажды? Почему нет? Если уж кабаны, сроду не появлявшиеся на такой высоте, объявились здесь,— почему нет? А может быть, в долине просто никого нет, ни единого человека, нет никаких посевов, а на одних травах и корешках кабаны жить не привыкли, вот они и пришли сюда, к его полю, единственному во всей округе...
«Не сходи с ума, Мурат Бекмурзаев,— приказал он себе.— Это правда, что здесь никогда прежде не появлялись кабаны, но ведь и войны не было... По крайней мере, на твоей памяти.
Война — это безумие, но, может быть, безумие не только человеческое, но и животное... Что-то не так, ведь тебя учили, что разум у животных отсутствует... Хватит философствовать. это занятие явно не для тебя. Ты слишком мало учился, слишком мало знаешь... Вставай и берись за работу. Делай то, что умеешь, и делай хорошо. Сейчас твоя задача — караулить свое поле. Эти твари обязательно придут снова, и надо хорошенько их встретить...»
Он тщательно выбрал место, осмотрел берданку — давно уже не приходилось пользоваться ею — и стал ждать. Ночь опустилась сразу, как только солнце скрылось за горы. Луна еще не взошла, и было так темно, что Мурат не видел мушки. И хотя он и уверял Изат, что уже давно ничего не боится, а теперь было ему очень не по себе. Он пожалел о том, что не развел костер. Но тогда кабаны могли не подойти, а ему нужно было, чтобы они поняли — здесь не даровая кормушка, а место для них страшное, с громами и молниями. А вот водой надо было запастись, у него вдруг пересохло в горле. Значит, все-таки боишься...
Да, боюсь. Но не темной ночи и этих тварей... Боюсь не уберечь мое поле, боюсь пасть духом, боюсь ошибиться так, чтобы кого-нибудь еще постигла участь Дарийки и Сакинай... Что греха таить — боюсь и сам умереть... Ведь я еще молод и так мало успел в жизни...
Посветлело, стало видно и поле, и силуэты гор на фоне бледного неба. Кабаны не шли. А Мурат с нетерпением ждал их, как дорогих гостей. Ну идите, чего же вы ждете? Или вам не пришелся по вкусу мой ячмень? А если это не кабаны, а нечистая сила? Эй, Мурат Бекмурзаев, храбрый джигит, испугался нечистой силы... Нечистая сила там, далеко на фронте, там дым, смрад, огонь и свинец, а здесь всего лишь поганые клыкастые твари, они не умеют стрелять, стрелять умеешь ты... Конечно, в такой темноте вряд ли удастся уложить хоть одного кабана наповал, а было бы совсем неплохо... но хотя бы ранить, напугать, чтобы они больше никогда не приходили сюда...
И они пришли. Их было не меньше десятка, сначала он услышал шум, когда они поднимались от берега реки, и потом одна за другой стали появляться их темные фигуры, и раздалось их довольное повизгивание и омерзительное хрюканье. «Спокойно, — приказал он себе, — торопиться нельзя. Надо стрелять наверняка». Он тщательно прицелился и выстрелил и, быстро перезаряжая берданку, с радостью услышал отчаянный визг. Кабаны стремительно бросились назад, к реке. Он
выстрелил еще раз. Все-таки удивительно, как быстро умеют бегать эти твари...
Он быстро пошел к тому месту, где скрылись кабаны, надеясь, что подранок остался на поле. Нет, все ушли... А может быть, он никого и не ранил и кабан завизжал просто от страха? Было слишком темно, чтобы увидеть следы крови, и он пошел к шалашу, уверенный в том, что кабаны больше не придут, по крайней мере, сегодня ночью. На рассвете он снова осмотрел это место и убедился, что действительно ранил по крайней мере одного кабана — след крови был отчетливый, он даже решил перейти речку и пойти по этому следу, но, подумав, вернулся назад. Мурат знал, насколько густы заросли на другом берегу. Да и риск был немалый, по рассказам охотников, он знал, что раненый кабан необыкновенно свиреп и бросается на человека с безоглядной яростью.
И надо было работать. Полить хотя бы те участки, которые испакостили кабаны. Бог даст, хотя бы часть из полегших стеблей поднимется, не зря же они вчера весь день гнули спину. Бог... Плоха на него надежда. Вот она, вся надежда,— его руки...
Он взял кетмень и пошел к оголовку арыка.
Изат все-таки пришла вместе с Гюлыпан и на укоризненный взгляд Мурата потупила глаза, молча стояла перед ним, ковыряя землю носком разбитого ботинка. Мурат посмотрел на ее ноги и только вздохнул. Изат заметно подросла за два года, из своих одежек давно вылезла, Гюлыпан перешивала ей свои платья, а вот с обувкой было хуже, тоненькие щиколотки Изат свободно болтались в слишком просторных для нее ботинках той же Гюлыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78