И снова бредут по пустынной каменистой тропе мужчина, женщина и лошадь. Давит на плечи груз, гнет к земле. Лечь бы на эту землю, вытянуться всем телом, смотреть в высокое синее небо и долго-долго лежать так, не двигаться, и ни о чем не думать... Нельзя. Бредут дальше. Только все чаще останавливается Мурат. Не о себе думает — о Сакинай, об Алаяке... Он-то выдержит, а они?
Мурат и Сакинай почти не разговаривают друг с другом. О чем говорить? Дух оставшейся на перевале Дарийки витает над ними. Ни к чему слова... Слова уместны в жизни обыденной, повседневной, но, должно быть, в жизни каждого человека наступает время глубинное, запредельное, когда тяжко стонет душа, совершая необходимую, невидимую глазу работу, и нет в человеческом языке таких слов, чтобы выразить хоть малую толику того, что совершается в ней...
Дарийка... Она не отпускала его даже мертвая. Но не мертвой он видел ее — живой, смеющейся, доброй, красивой... У Мурата словно раздвоилось зрение — глаза его внимательно разглядывали каждую кочку под ногами, и тело его послушно двигалось в пространстве, выбирая самый короткий и надежный путь, но совсем иным путем шла его душа, ведомая духом Дарийки...
И не видел он ничего, что могло бы хоть как-то оправдать смерть Дарийки... Да и не искал он оправданий для себя.
Покорно ступал по ненавистной каменной тропе разбитыми ногами Алаяк, зная, что нет у него другого пути.
Брела позади Сакинай, согнувшись под тяжестью курджуна. Пусто было у нее на душе. Хоть и сказала она Мурату, что простила и его, и Дарийку, но сама уже не верила в это прощение. И хотела простить, но не знала еще, сумеет, ли. Какие-то силы, которых она не ощущала в себе, нужны были для этого... Она гнала мысли о Дарийке. Покойница... Нельзя думать о ней плохо. Нельзя, а думалось. Ведь она так верила ей... Когда это у них началось? Теперь май, значит — февраль... В феврале. А раньше? Когда? Ведь не сразу же Дарийка забеременела... Она ведь знала, как избежать этого... Даже ее просвещала, не зная еще, что она, Сакинай, ничего другого так не жаждет, как забеременеть... Воистину — кому бог дает... Дарийка наверняка не хотела забеременеть от Мурата, но вот — случилось же... Дарийка жестоко расплатилась за это — жизнью своей.... А ведь все могло получиться иначе...
Она вспомнила, как это было. Мурат ушел с мешком наверх, и они долго смотрели на него. Они видели, как трудно было ему. Но, должно быть, по-разному видели... Сакинай как само собой разумеющееся восприняла приказ Мурата — сидите и ждите, и Дарийка сначала как будто спокойно отнеслась к этому, ей явно было плохо, она сидела, привалившись к камню, и даже как будто не заметила, что Мурат ушел... Но уже через минуту какую-то встрепенулась, встре- воженно взглянула на Сакинай:
— Он что, один пошел?
— Ну один.— Сакинай разозлилась,— Ничего с ним не случится, он же мужчина... Джигит...— Она вовсе не хотела, чтобы это прозвучало насмешкой, но так уж, видно, получилось, потому что Дарийка укоризненно посмотрела на нее и промолчала, а глаза ее были прикованы к склону горы, по которой карабкался Мурат с мешком на спине. Тут бы ей и задуматься хоть на секунду, но не получилось...
Дарийка встала, поправила платок на голове и с беспокойством взглянула на Сакинай. А она еще больше разозлилась:
— Он же сказал — ждите! Что мы еще можем сделать?
Неправду она сказала Мурату. Не удерживала... Молча
смотрела, как Дарийка взвалила на себя мешок и вопросительно взглянула на нее... Сакинай отвернулась. Иди, праведница, если тебе так уж надо это... А у меня больное сердце, и Мурат сказал, чтобы мы сидели и ждали его... Ушла Дарийка. Сакинай видела, как карабкалась она по тропе, и поначалу злость разбирала ее. Чего она лезет? Все лучше других хочет быть... Все хорошие, только она, Сакинай, плохая... Мурат давно уже и слова путного ей не скажет... А в чем ее вина? Вот и сейчас... Ну, сходил бы Мурат один раз, потом разделили бы на всех поклажу и перевалили хребет... Так нет, надо Дарийке было одной уйти... И опять получается, что она, Сакинай, хуже всех... Для всех у Мурата находится доброе слово, только не для нее... Она же всего-навсего жена ему... Некрасивая, больная, неспособная даже к тому, что должно быть самым простым и естественным для любой женщины,— родить ребенка...
Так распаляла себя Сакинай, глядя, как Дарийка карабкается по скользкой тропе. И только когда Мурат появился на склоне, она стала насыпать в курджун зерно. И ничего не сказала, когда он с такой злостью спросил, почему она отпустила Дарийку. Разве что солгала, что удерживала ее...
Знать бы, чем все это кончится... Набросилась бы на Дарийку, связала по рукам и ногам... Но не дано человеку предугадать будущее. Если уж о прошедшем знает самую малость — что говорить о будущем... И в мыслях не было, что Мурат и Дарийка могут... А, что теперь думать. Нельзя о покойнице плохо. Она там, на перевале, мертвая,— нельзя... Но она-то, Сакинай, живая. Как быть, что делать? Кто у нее есть, кроме Мурата? Десять лет вместе живут, десять лет дым из одного очага подымается... Всякое было. И хорошее и плохое. Как у всех. А так ли, как у всех? У всех —
дети, у них — никого. А что за семья без детей? Так, сожители... Но разве она виновата? Что делать, если бог обидел ее?
Она пыталась забыть ту кошмарную минуту, когда держала на руках то, что могло быть ребенком Мурата. Мальчик... Дарийка могла сделать то, что не дано было ей,— родить Мурату сына. А если бы она не взвалила на себя этот проклятый мешок, если бы они вернулись домой и Мурат не смог бы отвезти ее в центр, что тогда? Дарийка родила бы и осталась живой, и ее ребенок был бы жив... Как бы она тогда жила, зная, что рядом — его сын? Как жил бы Мурат? Что было бы с ним, когда вернулся бы Дубаш? Господи, спаси и сохрани душу мою... Звучит кощунственно, но сейчас все просто — Дарийки нет, и нет сына Мурата, и никого, кроме Мурата, у нее нет... И никогда не будет! Никого, никогда... Все прощу, все простила тебе, только не покидай меня...
К дому подходили в сумерках. Их давно ждали. Едва показались они из-за поворота, как Изат углядела их и вприпрыжку побежала навстречу, с разбега ткнулась в Мурата.
. — Дядя Мурат! Дядя Мурат! — повторяла она и шла рядом, ухватив его за руку.
Торопливо шла им навстречу Гюлыпан, стояла на пороге Айша-апа, сразу почувствовавшая неладное, когда не увидела Дарийки. Только Изат не обратила на это внимания, она радостно поглаживала крутые бока мешков с зерном и спрашивала:
— Дядя Мурат, это все наше? Это мы будем есть?
— Да, маленькая, это все наше,— ответил Мурат, стараясь не встречаться взглядом с Гюлыпан и Айшой-апа.
— Ну, как вы съездили, дорогие мои? — стараясь быть спокойной, спросила Айша-апа.
Промолчал Мурат, ничего не сказала и Сакинай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78