— притворно удивилась Дарийка.
— А ну вас! — в сердцах махнул рукой Мурат и пошел от них.
Бабья трепотня ощутимо подействовала на его и без того издерганные нервы. Он с горечью подумал: а ведь это только начало... Дальше-то, видно, хуже будет? Никуда ему от женщин не деться, от их языков — тем более... Когда-то еще придется перекинуться с кем-нибудь настоящим мужским словом? Вот еще проблема...
Дарийка проводила его взглядом и тронула Сакинай за руку:
— Что это с твоим Муке? Шутки разучился понимать? А может, заболел?
— Здоров он,— примирительно сказала Сакинай.— С ним иногда такое бывает, когда он чем-нибудь недоволен.
— Что же я такого сделала, что он мной недоволен?
Молчавшая до сих пор Гюлыпан вмешалась в разговор:
— Заварила кашу да еще спрашиваешь?
— Да ведь я без всякой задней мысли сказала, — вздох- пула Дарийка.— Шутки шутками, но ведь навести тень на безмужнюю женщину — раз плюнуть. Одно слово, другое — и пошло-поехало. Ты, Гюлыпан, еще молодая, не знаешь, как 1>то бывает.
— Да если б и знала? — Гюлыпан в недоумении пожала плечами.— Кто же тут о нас сплетничать будет?
— Сплетни — это одно. Тут другое может быть... Все мы живые люди, а Мурат у нас единственный мужчина. А мы — женщины. Одна не так сказала, другая не так глянула, третья не так поняла,— ой, сколько всего может на
браться.— Теперь Дарийка говорила серьезно.— Раз уж так получилось, давайте договоримся: не ныть, не плакаться, всякое лыко в строку не ставить... В общем, будем ему опорой... А обязанности делить сейчас не время. Кончится война, вернутся наши соколы,— тогда разом за все рассчитаемся. Правильно я говорю?
— Конечно,— поддержала ее Сакинай. Гюлыпан кивнула.— Хоть и не кровные мы родственники, но давно уже из одного котла питаемся, все равно как одна семья. Давайте и дальше так жить.
IV
Прекрасно на равнине в эту пору... Убраны хлеба, фруктов и овощей — каких только душа пожелает, тихо плещется Озеро. А Чуйская долина... Когда Мурат учился во Фрунзе, он часто бывал в близлежащих аилах, гостил у друзей. Как давно это было... Совсем ведь еще мальчишкой был. И жилось весело, радостно, казалось — все самое лучшее впереди... А сейчас-то понимаешь, что именно те мальчишеские годы и были лучшими в жизни...
Почему-то особенно часто вспоминалась ему ежевика. Даже во сне снилась. Она там какая-то особенная — на редкость сочная, сладкая. Идешь вдоль арыка, время от времени поднимаешь листья, срываешь ягоды,— и частенько бывало так, что налетают осы, и кидаешься бежать куда глаза глядят, а на следующий день глянешь в зеркало — и себя не узнаешь. И все-таки еще и еще раз идешь, и снова спасаешься бегством, да разве от ос убежишь?
Мурат вздохнул, оглядывая горы. Тут не то что ежевика — вообще почти ничего нет. Разве что худосочная облепиха, да и та без ягод. Правда, ниже растут низкие кусты дикой вишни и мелкой смородины, но идти туда и обратно — день потеряешь. Прежде, бывало, ходил, а сейчас — не до этого. Дел больше, чем волос на голове. Вся работа на станции на нем, да еще ледник. Там тоже приборы, смотреть за ними надо, снимать показания. В ясную погоду еще ничего, а вот осень наступит... Стоит на небе облачку с ладошку появиться, тут же метель начинается. А идти все равно надо. Раньше это была работа Дубаша. Теперь Мурата. И своя, и Тургунбека — все теперь его. И вся живность, в конце концов, тоже на нем. Овцы, козы, три лошади. Пока-то ничего, снега нет, на подножном корму перебьются. А как зима придет? А куда денется, придет, конечно. В горах она всегда внезапно начинается. Может, завтра уже заметет, завьюжит, закроются перевалы. Обычно в это время каждый год с равнины присылали продукты, корм для скота. Теперь уж не пришлют, некому сюда ехать. Так что только на самих себя надо рассчитывать.
Мурат решил: надо скосить все, что можно. На плато Кок-Джайык и ниже, по всем ложбинам. Если не косами, так серпами. Вечером он собрал всех и изложил свой план. Его дружно поддержали — все понимали, что зима предстоит трудная.
Было решено, что дома останутся Изат и Айша-апа. Изат запросилась с ними — и новые места хотелось посмотреть, и от Мурата не хотелось отставать. Мурат задумался. Изат, непривычная к горам, наверняка быстро устанет. Выход нашла Гюлыпан:
— Ну хорошо, пойдешь... Но мы-то думали, что ты, как джигит, останешься с апа, будешь защищать ее...
Мурат едва заметно улыбнулся: «Молодец, Гюлыпан!» Он уже знал, что Изат упорно не хотела считать себя девочкой, ей непременно хотелось быть «джигитом». Она и одевалась по-мальчишески, и стриглась коротко. Гюлыпан, мельком взглянув на Мурата, продолжала:
— Здесь много волков, лис. Увидят они, что апа осталась одна, и съедят ее.
Изат задумалась, нахмурив брови, и робко спросила:
— А если и апа пойдет с нами?
— Ой, маленькая, куда мне с вами,— со вздохом сказала Лйша-апа.— Старая я по горам ходить.
Изат с сочувствием посмотрела на нее и молча присела рядом, облокотившись на ее колени.
— Ну что, пойдем? — подзадорила ее Гюлыпан.
— Нет, я не пойду! — решительно сказала Изат.— Идите сами. Я ведь джигит, а волки и лисы мужчин боятся.
Мурат отвернулся, пряча улыбку.
Вышли рано утром. Путь предстоял неблизкий — пройти иод скалой, перевалить через хребет и спуститься вниз. Можно было и ближе пройти, ущельем, но, не сговариваясь, направились к хребту — никому не хотелось пробираться через сумрачную сырую теснину.
Добрались наконец, наскоро выпили джармы1 и при- пились за работу. Мурат стал косить на склоне, а женщины рассыпались вдоль речки. Хотя на вид трава и казалась
1 Джарма — похлебка из дробленого жареного зерна.
зеленой, но была жесткая, перестойная, местами уже и поникшая. И то сказать, поздновато они взялись сено косить. Правда, вдоль реки, ближе к воде, трава была получше, да много ли там накосишь?
Дарийка и Гюлыпан взяли ровно, им косить не в диковинку. А Сакинай еще дома поняла, что с косой ей не справиться, стала серпом работать, в тех местах, где с косой все равно не развернуться. Дарийка, оглянувшись на нее, сочувственно сказала:
— Ей бы вообще дома остаться. Не надорвалась бы.
— Пусть работает,— отозвалась Гюлыпан.— Сколько ни сделает, а все помощь. Да и что бы она дома делала?
— Да оно так, конечно,— согласилась Дарийка.
Вскоре стало не до разговоров — Гюлыпан заметно отстала от Дарийки. Поглядывая на ладную, статную фигуру подруги, Гюлыпан невольно позавидовала ей. И не только ее силе и ловкости. Кажется, просто, весело, беззаботно живет Дарийка. Почти всегда в прекрасном настроении, всегда готова пошутить, посмеяться, ни на кого не держит зла, говорит прямо, все, что думает. Не делит работу на «твою» и «мою», в любую минуту готова прийти на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— А ну вас! — в сердцах махнул рукой Мурат и пошел от них.
Бабья трепотня ощутимо подействовала на его и без того издерганные нервы. Он с горечью подумал: а ведь это только начало... Дальше-то, видно, хуже будет? Никуда ему от женщин не деться, от их языков — тем более... Когда-то еще придется перекинуться с кем-нибудь настоящим мужским словом? Вот еще проблема...
Дарийка проводила его взглядом и тронула Сакинай за руку:
— Что это с твоим Муке? Шутки разучился понимать? А может, заболел?
— Здоров он,— примирительно сказала Сакинай.— С ним иногда такое бывает, когда он чем-нибудь недоволен.
— Что же я такого сделала, что он мной недоволен?
Молчавшая до сих пор Гюлыпан вмешалась в разговор:
— Заварила кашу да еще спрашиваешь?
— Да ведь я без всякой задней мысли сказала, — вздох- пула Дарийка.— Шутки шутками, но ведь навести тень на безмужнюю женщину — раз плюнуть. Одно слово, другое — и пошло-поехало. Ты, Гюлыпан, еще молодая, не знаешь, как 1>то бывает.
— Да если б и знала? — Гюлыпан в недоумении пожала плечами.— Кто же тут о нас сплетничать будет?
— Сплетни — это одно. Тут другое может быть... Все мы живые люди, а Мурат у нас единственный мужчина. А мы — женщины. Одна не так сказала, другая не так глянула, третья не так поняла,— ой, сколько всего может на
браться.— Теперь Дарийка говорила серьезно.— Раз уж так получилось, давайте договоримся: не ныть, не плакаться, всякое лыко в строку не ставить... В общем, будем ему опорой... А обязанности делить сейчас не время. Кончится война, вернутся наши соколы,— тогда разом за все рассчитаемся. Правильно я говорю?
— Конечно,— поддержала ее Сакинай. Гюлыпан кивнула.— Хоть и не кровные мы родственники, но давно уже из одного котла питаемся, все равно как одна семья. Давайте и дальше так жить.
IV
Прекрасно на равнине в эту пору... Убраны хлеба, фруктов и овощей — каких только душа пожелает, тихо плещется Озеро. А Чуйская долина... Когда Мурат учился во Фрунзе, он часто бывал в близлежащих аилах, гостил у друзей. Как давно это было... Совсем ведь еще мальчишкой был. И жилось весело, радостно, казалось — все самое лучшее впереди... А сейчас-то понимаешь, что именно те мальчишеские годы и были лучшими в жизни...
Почему-то особенно часто вспоминалась ему ежевика. Даже во сне снилась. Она там какая-то особенная — на редкость сочная, сладкая. Идешь вдоль арыка, время от времени поднимаешь листья, срываешь ягоды,— и частенько бывало так, что налетают осы, и кидаешься бежать куда глаза глядят, а на следующий день глянешь в зеркало — и себя не узнаешь. И все-таки еще и еще раз идешь, и снова спасаешься бегством, да разве от ос убежишь?
Мурат вздохнул, оглядывая горы. Тут не то что ежевика — вообще почти ничего нет. Разве что худосочная облепиха, да и та без ягод. Правда, ниже растут низкие кусты дикой вишни и мелкой смородины, но идти туда и обратно — день потеряешь. Прежде, бывало, ходил, а сейчас — не до этого. Дел больше, чем волос на голове. Вся работа на станции на нем, да еще ледник. Там тоже приборы, смотреть за ними надо, снимать показания. В ясную погоду еще ничего, а вот осень наступит... Стоит на небе облачку с ладошку появиться, тут же метель начинается. А идти все равно надо. Раньше это была работа Дубаша. Теперь Мурата. И своя, и Тургунбека — все теперь его. И вся живность, в конце концов, тоже на нем. Овцы, козы, три лошади. Пока-то ничего, снега нет, на подножном корму перебьются. А как зима придет? А куда денется, придет, конечно. В горах она всегда внезапно начинается. Может, завтра уже заметет, завьюжит, закроются перевалы. Обычно в это время каждый год с равнины присылали продукты, корм для скота. Теперь уж не пришлют, некому сюда ехать. Так что только на самих себя надо рассчитывать.
Мурат решил: надо скосить все, что можно. На плато Кок-Джайык и ниже, по всем ложбинам. Если не косами, так серпами. Вечером он собрал всех и изложил свой план. Его дружно поддержали — все понимали, что зима предстоит трудная.
Было решено, что дома останутся Изат и Айша-апа. Изат запросилась с ними — и новые места хотелось посмотреть, и от Мурата не хотелось отставать. Мурат задумался. Изат, непривычная к горам, наверняка быстро устанет. Выход нашла Гюлыпан:
— Ну хорошо, пойдешь... Но мы-то думали, что ты, как джигит, останешься с апа, будешь защищать ее...
Мурат едва заметно улыбнулся: «Молодец, Гюлыпан!» Он уже знал, что Изат упорно не хотела считать себя девочкой, ей непременно хотелось быть «джигитом». Она и одевалась по-мальчишески, и стриглась коротко. Гюлыпан, мельком взглянув на Мурата, продолжала:
— Здесь много волков, лис. Увидят они, что апа осталась одна, и съедят ее.
Изат задумалась, нахмурив брови, и робко спросила:
— А если и апа пойдет с нами?
— Ой, маленькая, куда мне с вами,— со вздохом сказала Лйша-апа.— Старая я по горам ходить.
Изат с сочувствием посмотрела на нее и молча присела рядом, облокотившись на ее колени.
— Ну что, пойдем? — подзадорила ее Гюлыпан.
— Нет, я не пойду! — решительно сказала Изат.— Идите сами. Я ведь джигит, а волки и лисы мужчин боятся.
Мурат отвернулся, пряча улыбку.
Вышли рано утром. Путь предстоял неблизкий — пройти иод скалой, перевалить через хребет и спуститься вниз. Можно было и ближе пройти, ущельем, но, не сговариваясь, направились к хребту — никому не хотелось пробираться через сумрачную сырую теснину.
Добрались наконец, наскоро выпили джармы1 и при- пились за работу. Мурат стал косить на склоне, а женщины рассыпались вдоль речки. Хотя на вид трава и казалась
1 Джарма — похлебка из дробленого жареного зерна.
зеленой, но была жесткая, перестойная, местами уже и поникшая. И то сказать, поздновато они взялись сено косить. Правда, вдоль реки, ближе к воде, трава была получше, да много ли там накосишь?
Дарийка и Гюлыпан взяли ровно, им косить не в диковинку. А Сакинай еще дома поняла, что с косой ей не справиться, стала серпом работать, в тех местах, где с косой все равно не развернуться. Дарийка, оглянувшись на нее, сочувственно сказала:
— Ей бы вообще дома остаться. Не надорвалась бы.
— Пусть работает,— отозвалась Гюлыпан.— Сколько ни сделает, а все помощь. Да и что бы она дома делала?
— Да оно так, конечно,— согласилась Дарийка.
Вскоре стало не до разговоров — Гюлыпан заметно отстала от Дарийки. Поглядывая на ладную, статную фигуру подруги, Гюлыпан невольно позавидовала ей. И не только ее силе и ловкости. Кажется, просто, весело, беззаботно живет Дарийка. Почти всегда в прекрасном настроении, всегда готова пошутить, посмеяться, ни на кого не держит зла, говорит прямо, все, что думает. Не делит работу на «твою» и «мою», в любую минуту готова прийти на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78