Он вроде матрешки — сидят в нем, скрываются друг в друге несколько разных Аброров. И один из них, самый, может, изначальный (из первобытных генов!), укрылся и жалит другого Аброра. «Не муж, а тряпка... спешил, дуралей, гнал машину... для чего? А чтоб вручить свою драгоценную на попечение соперника... дал ему отличный шанс для реванша». В прежней, довоенной ташкентской махалле такого мужа настоящие мужчины выгнали бы из своего круга как недостойного! В прежней... На старом Востоке мужчина, что и говорить, возомнил о себе невесть что — женщина соглашалась веками сидеть во внутренней, закрытой для чужих глаз части дома, а когда выходила на улицу, то с головы до пят закрывалась паранджой. Мало того, даже голоса ее не должен был слышать чужой мужчина. Считалось, что тот может насладиться если не ее красотой, то нежностью голоса, а отдать хотя бы капельку нежности другому — значит нарушить обет верности.
Тьфу ты, наважденье! Уж к нему-то, Аброру, к его семье эдакое никак не относится... А вот поди-ка, внутри матрешки жил, оказывается, еще и старый, «восточный» Аброр. Вековой инстинкт... гены? Пусть так, но его жена должна быть безукоризненно честной, преданной. И чтоб никто не имел никакого, ни малейшего повода в том усомниться!
А Вазира летит сейчас в Москву вместе с Шерзодом, который (Аброр это знал наверняка) сделает все для того, чтобы поселиться с Вазирой в одной гостинице, повести ее в ресторан, в театр... Ну и что? Вазира может постоять за себя. Он верит ей! Но оса все жалила и жалила... Шерзод хитер, опытен, и сколько возможностей теперь у него будет, чтобы одержать победу над ним, над Аброром!
Растревоженный, въехал он во двор своего пятиэтажного кирпичного дома, «шедевра архитектурной мысли», как горько шутил подчас. А двор-то — еще лучше! Обломанные деревца, перекопанный, развороченный траншеями и ямами центр двора, громоздящиеся по его краям кучи земли, клубы пыли вокруг гигантов самосвалов. «Вот оно, лицо Шерзода без маски...» — подумал Аброр.
Два года назад Вазира могла еще добиться, чтобы Аброр, забыв давнее, пошел к Шерзоду, однокашнику, решать деликатный вопрос, который касался благоустройства целого жилого квартала. Это сейчас она и на аркане не смогла бы затащить Аброра в роли просителя в ответственный кабинет товарища Бахрамова. Но два года назад... Аброр подумал, что давнишнее соперничество безвозвратно ушло в прошлое, тем более что Шерзод женился на дочери министра и теперь сам стал солидным начальником, имеющим веский голос в делах коммунального городского строительства.
Живо припомнилось, как важно Шерзод сидел тогда в глубине просторного кабинета за большим столом с четырьмя телефонами. Перед ним, явно робея, двое проектировщиков разворачивали только что вычерченные эскизы. Шерзод, недовольный тем, что кто-то без доклада открыл дверь, хмуро глянул на вошедшего. Но, увидев Аброра, заулыбался, повернулся в удобном кресле, поднялся из него и шагнул навстречу. Одновременно — удивительное дело! — на лице его сохранилось и пренебрежение к подчиненным.
— Как освобожусь, вызову,— буркнул им Шерзод, пожимая руку Аброру.
Проектировщики забрали со стола чертежи, вышли из кабинета. К креслу Шерзод не вернулся. Он усадил Аброра по одну сторону приставного столика, а сам сел по другую.
«Принимает по всем правилам. Начальник!» — мысленно усмехнулся Аброр. Вслух сказал:
— Вот пришел, по делам нашей махалли...
— Ты... по делам махалли? — недоверчиво переспросил Шерзод. Аброр стал объяснять, что их микрорайон построен на месте
старой махалли. Прежние жители из глинобитных домиков переселились в современные дома. Но люди эти испокон веков привыкли к чистому воздуху, к жизни во дворе. Вот они и в новом микрорайоне стали устанавливать в общих, объединяющих по нескольку пятиэтажек дворах деревянные помосты, стелить на них одеяла и отдыхать в тени деревьев. Во двор ах, бывает, и шумные свадьбы играют, празднества справляют, как всегда, многолюдные, с карнаями и сурнаями, с грохотом бубнов.
— ...А для новых микрорайонов,— вставил Шерзод,— все эти кар-наи и сурнаи не совсем уместны, так?
— Ну, я бы так не сказал. Разве старые махалли не были, по сути, своеобразными микрорайонами своего времени?
— Были, разумеется... Но лучше старые обычаи похоронить под снесенными глинобитными стенами мазанок. Разве ты иначе думаешь?
— Плохие обычаи... да, их надо бы похоронить. Но ведь есть и хорошие. Я лично люблю бас карная. Напевы сурная, ритмы дойры1 — все это, по-моему, очень подходит Ташкенту. Где еще такое услышишь: А неповторимость звуков и красок... разве ими не должны мы дорожить? — в тон Шерзоду спросил Аброр.
— Да какая там неповторимость? Каждый летний день десятки свадеб во всех концах города. В ход идут микрофоны. Карнаи ревут — стекла дрожат. В Ташкенте и без них шуму хватает. Будь в моей власти, я бы эти карнаи просто запретил в больших городах!
— Ну да, я и забыл, ты ведь еще в студенческие годы увлекался джазом.
— Увлекался, а что? Сейчас вот весь мир увлекается поп-музыкой...
— Но зачем весь мир-то унифицировать под джаз или поп-музыку? Пусть там —джаз, здесь — карнаи и сурнай, пусть каждому — свое.
— Да ладно, хватит об этом. Я тебя слушаю... давай по делу. Аброр снова стал говорить, что его дело-то и состоит в том, чтоб их микрорайон приобрел своеобразие. Архитектурные шедевры — коробки— уже возведены, тут ничего, как говорится, не попишешь. Но общий двор можно еще решить более интересно. Сухие бетонные лотки, по которым не текла вода, со двора уже убрали. Сделали небольшие арыки с живыми зелеными берегами. Рассадили по двору цветы и деревья, этакий традиционный для восточного землеустроения чорбог — «четыре сада». В определенной его точке — клумбы с четырьмя разновидностями цветов. На краях взметнулись тенистые деревья — пирамидальные тополя и чинары: двор-то немалый по площади. Нашлось в нем место, как велит обычай, и для фруктовых — черешни, персика, айвы. И в середине спортплощадка —там дети резвятся целый день. И все это было сделано методом хашара — своего рода субботник древности, когда бескорыстно, безвозмездно вся махалля благоустраивает общий двор, или, как шутя сказал Аброр,— «хашарили».
— Все? — На лице Шерзода изобразилось вежливое удивление.
«Не все, увы, не все». Были, конечно, и такие, кто не признает никакого хашара, закроется в своей квартире и живет так, что даже соседей по лестничной клетке знать не хочет... Но большинство жителей привыкли в нашем сухом и жарком климате проводить свободные часы во дворе, под открытым небом, они-то и работали сообща.
— Да,— еще добавил Аброр,— в прежней махалле был свой знаменитый хлебопек — отличные умел делать лепешки, и тандыр его славился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Тьфу ты, наважденье! Уж к нему-то, Аброру, к его семье эдакое никак не относится... А вот поди-ка, внутри матрешки жил, оказывается, еще и старый, «восточный» Аброр. Вековой инстинкт... гены? Пусть так, но его жена должна быть безукоризненно честной, преданной. И чтоб никто не имел никакого, ни малейшего повода в том усомниться!
А Вазира летит сейчас в Москву вместе с Шерзодом, который (Аброр это знал наверняка) сделает все для того, чтобы поселиться с Вазирой в одной гостинице, повести ее в ресторан, в театр... Ну и что? Вазира может постоять за себя. Он верит ей! Но оса все жалила и жалила... Шерзод хитер, опытен, и сколько возможностей теперь у него будет, чтобы одержать победу над ним, над Аброром!
Растревоженный, въехал он во двор своего пятиэтажного кирпичного дома, «шедевра архитектурной мысли», как горько шутил подчас. А двор-то — еще лучше! Обломанные деревца, перекопанный, развороченный траншеями и ямами центр двора, громоздящиеся по его краям кучи земли, клубы пыли вокруг гигантов самосвалов. «Вот оно, лицо Шерзода без маски...» — подумал Аброр.
Два года назад Вазира могла еще добиться, чтобы Аброр, забыв давнее, пошел к Шерзоду, однокашнику, решать деликатный вопрос, который касался благоустройства целого жилого квартала. Это сейчас она и на аркане не смогла бы затащить Аброра в роли просителя в ответственный кабинет товарища Бахрамова. Но два года назад... Аброр подумал, что давнишнее соперничество безвозвратно ушло в прошлое, тем более что Шерзод женился на дочери министра и теперь сам стал солидным начальником, имеющим веский голос в делах коммунального городского строительства.
Живо припомнилось, как важно Шерзод сидел тогда в глубине просторного кабинета за большим столом с четырьмя телефонами. Перед ним, явно робея, двое проектировщиков разворачивали только что вычерченные эскизы. Шерзод, недовольный тем, что кто-то без доклада открыл дверь, хмуро глянул на вошедшего. Но, увидев Аброра, заулыбался, повернулся в удобном кресле, поднялся из него и шагнул навстречу. Одновременно — удивительное дело! — на лице его сохранилось и пренебрежение к подчиненным.
— Как освобожусь, вызову,— буркнул им Шерзод, пожимая руку Аброру.
Проектировщики забрали со стола чертежи, вышли из кабинета. К креслу Шерзод не вернулся. Он усадил Аброра по одну сторону приставного столика, а сам сел по другую.
«Принимает по всем правилам. Начальник!» — мысленно усмехнулся Аброр. Вслух сказал:
— Вот пришел, по делам нашей махалли...
— Ты... по делам махалли? — недоверчиво переспросил Шерзод. Аброр стал объяснять, что их микрорайон построен на месте
старой махалли. Прежние жители из глинобитных домиков переселились в современные дома. Но люди эти испокон веков привыкли к чистому воздуху, к жизни во дворе. Вот они и в новом микрорайоне стали устанавливать в общих, объединяющих по нескольку пятиэтажек дворах деревянные помосты, стелить на них одеяла и отдыхать в тени деревьев. Во двор ах, бывает, и шумные свадьбы играют, празднества справляют, как всегда, многолюдные, с карнаями и сурнаями, с грохотом бубнов.
— ...А для новых микрорайонов,— вставил Шерзод,— все эти кар-наи и сурнаи не совсем уместны, так?
— Ну, я бы так не сказал. Разве старые махалли не были, по сути, своеобразными микрорайонами своего времени?
— Были, разумеется... Но лучше старые обычаи похоронить под снесенными глинобитными стенами мазанок. Разве ты иначе думаешь?
— Плохие обычаи... да, их надо бы похоронить. Но ведь есть и хорошие. Я лично люблю бас карная. Напевы сурная, ритмы дойры1 — все это, по-моему, очень подходит Ташкенту. Где еще такое услышишь: А неповторимость звуков и красок... разве ими не должны мы дорожить? — в тон Шерзоду спросил Аброр.
— Да какая там неповторимость? Каждый летний день десятки свадеб во всех концах города. В ход идут микрофоны. Карнаи ревут — стекла дрожат. В Ташкенте и без них шуму хватает. Будь в моей власти, я бы эти карнаи просто запретил в больших городах!
— Ну да, я и забыл, ты ведь еще в студенческие годы увлекался джазом.
— Увлекался, а что? Сейчас вот весь мир увлекается поп-музыкой...
— Но зачем весь мир-то унифицировать под джаз или поп-музыку? Пусть там —джаз, здесь — карнаи и сурнай, пусть каждому — свое.
— Да ладно, хватит об этом. Я тебя слушаю... давай по делу. Аброр снова стал говорить, что его дело-то и состоит в том, чтоб их микрорайон приобрел своеобразие. Архитектурные шедевры — коробки— уже возведены, тут ничего, как говорится, не попишешь. Но общий двор можно еще решить более интересно. Сухие бетонные лотки, по которым не текла вода, со двора уже убрали. Сделали небольшие арыки с живыми зелеными берегами. Рассадили по двору цветы и деревья, этакий традиционный для восточного землеустроения чорбог — «четыре сада». В определенной его точке — клумбы с четырьмя разновидностями цветов. На краях взметнулись тенистые деревья — пирамидальные тополя и чинары: двор-то немалый по площади. Нашлось в нем место, как велит обычай, и для фруктовых — черешни, персика, айвы. И в середине спортплощадка —там дети резвятся целый день. И все это было сделано методом хашара — своего рода субботник древности, когда бескорыстно, безвозмездно вся махалля благоустраивает общий двор, или, как шутя сказал Аброр,— «хашарили».
— Все? — На лице Шерзода изобразилось вежливое удивление.
«Не все, увы, не все». Были, конечно, и такие, кто не признает никакого хашара, закроется в своей квартире и живет так, что даже соседей по лестничной клетке знать не хочет... Но большинство жителей привыкли в нашем сухом и жарком климате проводить свободные часы во дворе, под открытым небом, они-то и работали сообща.
— Да,— еще добавил Аброр,— в прежней махалле был свой знаменитый хлебопек — отличные умел делать лепешки, и тандыр его славился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81