Он ждал, что именно об этом скажет ему сейчас Вазира. Однако Вазира ничего такого не говорила, выглядела расстроенной. Может быть, она в ссоре с мужем?
Шерзод открыл переднюю дверцу машины, еще раз пригласил ее сесть:
— Прошу вас, Вазира-хон, покатайтесь и на моей машине!
— Обычно... обычно,— сказала Вазира, борясь с собой и не без напряжения улыбаясь,— впереди сидит или жена, или телохранитель.
— Вот как? Я бы многое мог сказать, вообще-то говоря, о моем... ангеле-хранителе, но боюсь вызвать ваш гнев. Садитесь, пожалуйста, Вазира-хон,— и Шерзод решительно открыл заднюю дверцу «Жигулей».
Машина блестела не только снаружи, но и изнутри. Чехлы на сиденьях были новенькие и стерильно чистые. Шерзод и сам сегодня был как новенький — блестел и лучился.
Вазира села в машину, он закрыл дверцу мягко, почти беззвучно. Когда проезжали через центр, Вазира нарушила молчание: •
— Как поживает ваша жена?
— Э, не спрашивайте, Вазира-хон... Дома бывает редко. Сейчас опять на гастролях. В Алма-Ате. Дочка у матери. Сижу дома один как сыч... А вы... вы не видели нашу квартиру?
— Нет.
— Отсюда недалеко... Давайте устроим экскурсию. Обязуюсь быть хорошим гидом.
Шерзод шутил, но Вазира чувствовала, что шутки эти могут завести слишком далеко, если она хоть как-то, хоть намеком на них отзовется. Ей вдруг стало на миг жалко Аброра и очень жалко самое себя. «Переступить черту»,— вспомнилось ей московское выражение Шерзода. Тогда они тоже ехали в машине...
— Спасибо за приглашение, Шерзод-ака. К сожалению, я спешу к матери.
И вновь она, словно нарочно, не заговаривала об Аброре. «Может быть, от мужа-то она и ушла к матери?» — недоумевающе подумал Шерзод. Тогда, значит, и Вазира, как он сам, Шерзод, на сегодня в одиночестве.
— Вазира-хон, дома я как раз и делаю проект тоннеля под Бозсу. Я говорил Наби Садриевичу о том, чтобы вы стали нашим соавтором.
Вазира даже удивилась такому повороту разговора. То про семейную свою жизнь, то вдруг опять о делах. Поинтересовалась:
— И что же Наби Садриевич?
— Он-то не против. Необходимо ваше собственное согласие. Так по рукам, Вазира?
Притормозив на красный свет у светофора, Шерзод обернулся, многозначительно посмотрел на Вазиру.
После двух бессонных ночей она выглядела старше своих лет. Под глазами — какие-то синие круги, лицо немного осунулось. В глазах нет обычного для нее задора.
Шерзод, честно сказать, вздохнул с облегчением, когда Вазира сказала, что спешит к матери. Согласись она заехать к нему, пришлось бы спешно ее выпроводить, галантно поцеловав ручку. Сегодня вечером он ждал другого ангела-хранителя, двадцати трех лет, кровь с молоком. Шерзод даже как-то некстати рассмеялся от удовольствия, предвкушая встречу с прелестной молодой женщиной...
— Чего вы молчите, Вазира? Или все еще боитесь Аброра? Вазира вздрогнула. Аброр так и не позвонил ей. Все еще, видно,
перемывает ей косточки со своей матушкой. — А чего мне его бояться?
Все-таки... идти против воли мужа...
У каждого из нас своя воля, Шерзод. Я опасаюсь другого — что но смогу тянуть воз соавторства наравне с вами.
Никаких возов вам тянуть не придется, Вазира. Да и я не допущу этого! Вы будете давать советы... Наш советник по эстетическим вопросам, звучит? Я уже говорил: вам будет достаточно держать с нами связь по телефону, так сказать. Все остальное сделаем мы сами. Ну так как, Вазира?
Вспыхнул зеленый свет. Сзади начали сигналить нетерпеливые шоферы. Шерзод выдержал паузу, продолжая смотреть на Вазиру настойчиво и уже требовательно.
Но в самом деле, почему это она, дипломированный специалист, должна чувствовать себя связанной отношениями, которые, вообще-то говоря, к делу не относятся? В данном случае — семейными отношениями. Почему ее держит в страхе какое-то табу, инстинктивное табу, какая-то боязнь переступить черту даже в вопросе профессиональном, чисто деловом, архитекторском. Какая противная это вещь — остатки психологии рабыни, рабыни семьи, мужа. Будто родилась она с такой наследственностью! И все же, оказывается, до сих пор не может жить полнокровно свободной жизнью! Разве из нынешнего сложного душевного тупика ее может вывести что-то, кроме решительной встряски, решительного самостоятельного поступка?
Машины начали объезжать и белые «Жигули», некоторые шоферы бросали на них вопрошающие взгляды.
Шерзод этого словно не видел. Но и Вазира не видела сейчас никого, кроме Шерзода, ничего кроме его правой руки, протянутой к ней (левая—на баранке руля).
— Ну, Вазира, по рукам?
Вазира слегка ударила рукой по ладони Шерзода:
— Пусть будет так... По рукам!
Шерзод успел схватить кончики ее пальцев, вытянулся всем телом, перегнулся через сиденье. Поцеловал, каждый палец поцеловал, все, что успел схватить,— указательный, средний, мизинчик. Его радость будто передалась машине, она бодро взревела, резко проскочила перекресток перед снова вспыхнувшим зеленым, весело помчалась по проспекту.
Вазира откинулась на спинку заднего сиденья. Произошло что-то большое, способное что-то изменить в ее дальнейшей семейной жизни. Впрочем, история с бешик-тоем, ссора, разбитый чайник — все это как-то разом отодвинулось, начало удаляться от нее, уменьшаться в размерах и прежней своей давящей тяжести.
А табу и «запретная черта» если и отзывались в ней теперь, то лишь каким-то неясным и темным предчувствием.
Аброр лежал в гостиной на диване весь в жару. Пахло валерьянкой и еще каким-то лекарством. Высокая температура не спадала.
Проводив врача до самой машины «скорой помощи», Шакир вернулся к брату. Посмотрел на его потрескавшиеся губы. Удивился, как быстро, всего за два дня болезни, изменился, сдал Аброр. Голос его к тому же совсем пропал.
Шакир нагнулся над больным:
— Ничего, Аброр-ака, у вас просто сильная простуда. Пройдет быстро.
Аброр покачал головой, еле слышным шепотом, с остановками проговорил:
— Зря... накричал на Вазиру, вот и лишился... голоса. Наказание мне, брат!
Аброр попытался улыбнуться, но губы оказались неспособными изобразить улыбку, слишком запеклись. Еще что-то хотел сказать растроганному брату Аброр, но приступ кашля не дал ему говорить.
Шакир хотел закрыть до того настежь распахнутые окна, но Аброр рукой дал знак: не делай этого. Преодолев приступ кашля, еле слышно прохрипел:
— Воздуха... воздуха не хватает.
Гнойная ангина вместе с пневмонией долго держали высокую температуру во всем теле больного. Давило на сердце. Поднимешь голову — сразу же начинается тошнота.
Капли каплями — их Шакир наливал больному регулярно,— а надо было начинать назначенные врачом уколы.
Шакир вспомнил про знакомую медсестру, которая жила через два подъезда в их доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Шерзод открыл переднюю дверцу машины, еще раз пригласил ее сесть:
— Прошу вас, Вазира-хон, покатайтесь и на моей машине!
— Обычно... обычно,— сказала Вазира, борясь с собой и не без напряжения улыбаясь,— впереди сидит или жена, или телохранитель.
— Вот как? Я бы многое мог сказать, вообще-то говоря, о моем... ангеле-хранителе, но боюсь вызвать ваш гнев. Садитесь, пожалуйста, Вазира-хон,— и Шерзод решительно открыл заднюю дверцу «Жигулей».
Машина блестела не только снаружи, но и изнутри. Чехлы на сиденьях были новенькие и стерильно чистые. Шерзод и сам сегодня был как новенький — блестел и лучился.
Вазира села в машину, он закрыл дверцу мягко, почти беззвучно. Когда проезжали через центр, Вазира нарушила молчание: •
— Как поживает ваша жена?
— Э, не спрашивайте, Вазира-хон... Дома бывает редко. Сейчас опять на гастролях. В Алма-Ате. Дочка у матери. Сижу дома один как сыч... А вы... вы не видели нашу квартиру?
— Нет.
— Отсюда недалеко... Давайте устроим экскурсию. Обязуюсь быть хорошим гидом.
Шерзод шутил, но Вазира чувствовала, что шутки эти могут завести слишком далеко, если она хоть как-то, хоть намеком на них отзовется. Ей вдруг стало на миг жалко Аброра и очень жалко самое себя. «Переступить черту»,— вспомнилось ей московское выражение Шерзода. Тогда они тоже ехали в машине...
— Спасибо за приглашение, Шерзод-ака. К сожалению, я спешу к матери.
И вновь она, словно нарочно, не заговаривала об Аброре. «Может быть, от мужа-то она и ушла к матери?» — недоумевающе подумал Шерзод. Тогда, значит, и Вазира, как он сам, Шерзод, на сегодня в одиночестве.
— Вазира-хон, дома я как раз и делаю проект тоннеля под Бозсу. Я говорил Наби Садриевичу о том, чтобы вы стали нашим соавтором.
Вазира даже удивилась такому повороту разговора. То про семейную свою жизнь, то вдруг опять о делах. Поинтересовалась:
— И что же Наби Садриевич?
— Он-то не против. Необходимо ваше собственное согласие. Так по рукам, Вазира?
Притормозив на красный свет у светофора, Шерзод обернулся, многозначительно посмотрел на Вазиру.
После двух бессонных ночей она выглядела старше своих лет. Под глазами — какие-то синие круги, лицо немного осунулось. В глазах нет обычного для нее задора.
Шерзод, честно сказать, вздохнул с облегчением, когда Вазира сказала, что спешит к матери. Согласись она заехать к нему, пришлось бы спешно ее выпроводить, галантно поцеловав ручку. Сегодня вечером он ждал другого ангела-хранителя, двадцати трех лет, кровь с молоком. Шерзод даже как-то некстати рассмеялся от удовольствия, предвкушая встречу с прелестной молодой женщиной...
— Чего вы молчите, Вазира? Или все еще боитесь Аброра? Вазира вздрогнула. Аброр так и не позвонил ей. Все еще, видно,
перемывает ей косточки со своей матушкой. — А чего мне его бояться?
Все-таки... идти против воли мужа...
У каждого из нас своя воля, Шерзод. Я опасаюсь другого — что но смогу тянуть воз соавторства наравне с вами.
Никаких возов вам тянуть не придется, Вазира. Да и я не допущу этого! Вы будете давать советы... Наш советник по эстетическим вопросам, звучит? Я уже говорил: вам будет достаточно держать с нами связь по телефону, так сказать. Все остальное сделаем мы сами. Ну так как, Вазира?
Вспыхнул зеленый свет. Сзади начали сигналить нетерпеливые шоферы. Шерзод выдержал паузу, продолжая смотреть на Вазиру настойчиво и уже требовательно.
Но в самом деле, почему это она, дипломированный специалист, должна чувствовать себя связанной отношениями, которые, вообще-то говоря, к делу не относятся? В данном случае — семейными отношениями. Почему ее держит в страхе какое-то табу, инстинктивное табу, какая-то боязнь переступить черту даже в вопросе профессиональном, чисто деловом, архитекторском. Какая противная это вещь — остатки психологии рабыни, рабыни семьи, мужа. Будто родилась она с такой наследственностью! И все же, оказывается, до сих пор не может жить полнокровно свободной жизнью! Разве из нынешнего сложного душевного тупика ее может вывести что-то, кроме решительной встряски, решительного самостоятельного поступка?
Машины начали объезжать и белые «Жигули», некоторые шоферы бросали на них вопрошающие взгляды.
Шерзод этого словно не видел. Но и Вазира не видела сейчас никого, кроме Шерзода, ничего кроме его правой руки, протянутой к ней (левая—на баранке руля).
— Ну, Вазира, по рукам?
Вазира слегка ударила рукой по ладони Шерзода:
— Пусть будет так... По рукам!
Шерзод успел схватить кончики ее пальцев, вытянулся всем телом, перегнулся через сиденье. Поцеловал, каждый палец поцеловал, все, что успел схватить,— указательный, средний, мизинчик. Его радость будто передалась машине, она бодро взревела, резко проскочила перекресток перед снова вспыхнувшим зеленым, весело помчалась по проспекту.
Вазира откинулась на спинку заднего сиденья. Произошло что-то большое, способное что-то изменить в ее дальнейшей семейной жизни. Впрочем, история с бешик-тоем, ссора, разбитый чайник — все это как-то разом отодвинулось, начало удаляться от нее, уменьшаться в размерах и прежней своей давящей тяжести.
А табу и «запретная черта» если и отзывались в ней теперь, то лишь каким-то неясным и темным предчувствием.
Аброр лежал в гостиной на диване весь в жару. Пахло валерьянкой и еще каким-то лекарством. Высокая температура не спадала.
Проводив врача до самой машины «скорой помощи», Шакир вернулся к брату. Посмотрел на его потрескавшиеся губы. Удивился, как быстро, всего за два дня болезни, изменился, сдал Аброр. Голос его к тому же совсем пропал.
Шакир нагнулся над больным:
— Ничего, Аброр-ака, у вас просто сильная простуда. Пройдет быстро.
Аброр покачал головой, еле слышным шепотом, с остановками проговорил:
— Зря... накричал на Вазиру, вот и лишился... голоса. Наказание мне, брат!
Аброр попытался улыбнуться, но губы оказались неспособными изобразить улыбку, слишком запеклись. Еще что-то хотел сказать растроганному брату Аброр, но приступ кашля не дал ему говорить.
Шакир хотел закрыть до того настежь распахнутые окна, но Аброр рукой дал знак: не делай этого. Преодолев приступ кашля, еле слышно прохрипел:
— Воздуха... воздуха не хватает.
Гнойная ангина вместе с пневмонией долго держали высокую температуру во всем теле больного. Давило на сердце. Поднимешь голову — сразу же начинается тошнота.
Капли каплями — их Шакир наливал больному регулярно,— а надо было начинать назначенные врачом уколы.
Шакир вспомнил про знакомую медсестру, которая жила через два подъезда в их доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81