— Алибек сделает, да? — со злостью засмеялась Вазира.— Самовлюбленный эгоист, которому ноготь дороже всего на свете?
Насиба усмехнулась горько-горько:
— Сейчас побежит к собутыльникам. Портвейн вернет ему душевное равновесие... Давайте откроем и вон ту дверь.
Отодвинули шкаф в спальне, открыли дверь (еще отцовскую) в коридор. С двух сторон занесли в Алибекову комнату («Нашу спальню»,— горько подумала Насиба) вещи непутевого сына и мужа, снова задвинули шкаф — в обеих комнатах получились теперь отдельные входы. Удивительно быстро. Да и много ли вещей было у Алибека...
Вазира обняла невестку, прижала к себе:
Насиба-хон, милая! Маму свою доверяю вам. Защитите ее, умоляю
Горько было на душе Насибы, горько. Алибек ушел к своим собутыльникам. Это еще полбеды. Но есть ведь и девушки, ни перед чем не останавливающиеся. Угроза Алибека не пустая. Сойдется с какой-нибудь из них. Тогда что будет делать она, брошенная мужем Насиба?
— Вазира-апа, кажется, мы с вашим братом не помиримся,— сказала она.— Вся моя надежда была на вас. И на заводе в свое время пытались добрые люди его уму-разуму научить. Но без пользы. А теперь и вас он не послушался. Видно, к разводу... лодку нашу несет.
Насиба посмотрела на Аброра. Вазира тоже. Зумрад Садыковна тихо, ни на кого не глядя, плакала.
— А если его уговорить работать в другом городе? — как-то безнадежно спросила Вазира.
— По своей воле Алибек ни за что не поедет в другой город,— ответил Аброр.— Да и вообще не захочет менять свой образ жизни. Снова сюда вернется и будет портить всем жизнь... Один только выход я вижу — надо, чтобы его призвали в армию! Воинская дисциплина — великое начало — научит уму-разуму. Я помню: в армии мы не таких «героев» видали — ой-ей-ей, а после пяти-шести месяцев службы и они начинали задумываться и тосковать по дому. Вот так постепенно начинали понимать кое-что в жизни...
Аброр говорил, а думал о том, что же он скажет в военкомате, где ему покажут прошение об отсрочке от призыва.
— С военными людьми разговаривать нелегко, но попробую. Если я скажу, что невестка будет ухаживать за матерью, они ведь потребуют доказательств. Пойдете в военкомат, Насиба-хон? Не станете возобновлять свою просьбу, Зумрад Садыковна? В одной лодке надо всем держаться вместе, дружно.
— Насибе не стоит ходить туда,— сказала Вазира.— Алик узнает, трудно им будет потом помириться.
— Тогда принесите мне свой паспорт, Насиба-хон, и если есть какая-нибудь справка с места работы, прихватите тоже.
Насиба, преодолевая предательскую дрожь в коленях, открыла сумку и протянула Аброру и паспорт, и удостоверение с места работы. Она рисковала, но выхода другого не видела.
А она еще любила непутевого Алибека.
В кабинете Садриева за длинным столом, установленным вдоль стены, собрались специалисты. Во главе стола место было свободно, рядом сидел внушительных габаритов человек в очках — один из руководителей городского управления по благоустройству. Аброр занял место неподалеку от него. Собрались обсудить спорные вопросы, возникшие между Агзамовым и Рахмановым. Правда, сам Сайфулла Рахманович прибыть на дискуссию не смог, прислал вместо себя Яминова, своего заместителя,— толстоватого, лысеющего и, судя по тому, как он сейчас рылся в бумагах, весьма нервозного человека лет пятидесяти. Рядом с Яминовым сидела Вазира. Поддержав предложения Шерзода Бахрамова, она сумела на сей раз помочь и Аброру. Это по ее просьбе Наби Садриевич прочел соображения, изложенные Аброром в специальной докладной записке, и решил их сегодня обсудить.
За своим небольшим рабочим столом Садриев закончил телефонный разговор, плавно положил трубку на рычаг, так же спокойно нажал кнопку селектора:
— Антонина Ивановна! В течение получаса прошу никого ко мне не пропускать. И по телефону ни с кем не соединять.
Садриев подошел к длинному столу, сел в свое кресло, придвинутое к торцевой части продолговатого стола.
— Ну что ж, начнем... Товарищ Яминов, вы представитель дирекции института, в то же время один из соавторов институтского проекта. Прошу. Коротко, суть дела.
Яминов начал со значения перестройки Ташкента, с высокой оценки, которую получила их работа в Москве, с высказываний представителей различных стран о центре Ташкента. Бумаг перед ним лежало много, читал он медленно.
— Эти размышления оставьте для какого-нибудь торжественного собрания,— прервал его Садриев,— пожалуйста, переходите к существу обсуждаемых вопросов.
— Тут вот... товарищ Агзамов предлагает внести в наш проект значительные изменения,— запинаясь заговорил Яминов.— Если мы примем его предложения... то на площади Ленина... то есть предложение увеличить посадки деревьев местных видов. Они, Агзамов говорит, дают больше тени... Такие деревья в каждом кишлаке, в каждой махалле растут. А наша центральная площадь, это уже товарищ Рахманов говорит, должна быть особенной, во всей Средней Азии не будет подобной! Мы должны руководствоваться этой, как вы сказали... сутью. Поэтому я не могу присоединиться к Агзамову.
— Просьба к вам — покороче! — сказал Садриев, предоставляя затем слово Аброру.
— После землетрясения вдоль Аллеи парадов были высажены чинары. Посмотрите сейчас: за какие-нибудь семь лет они вымахали под стать двухэтажным домам, дают вокруг себя густую тень. Еще через несколько лет, когда чинары эти дорастут до нормально зрелого возраста, они станут величественными деревьями, достойными нашей центральной площади. Почему, спрашивается, мы не должны высаживать их и дальше? Только потому, что они «местный вид» флоры?
— Я не чинары называл «местным видом»! — покраснев, бросил реплику Яминов.— Я имел в виду тополя и тальник.
— Не надо пренебрегать и тополями, и тальником. В России чаще всего — это заросли мелкой вербы, ивняк; у нас они бывают довольно высокими,— продолжал Аброр.— В кишлаках, махаллях, вдоль дорог — у нас эти неприхотливые деревья всюду, они шли, можно сказать, испытание временем. Пять-шесть лет назад мы перестали сажать тополя из-за их пуха, видите ли. Воздали должное туе. Конечно, эти благородные деревья нам очень нужны.
Но пока они подрастут до того, как начнут давать густую тень, десять — пятнадцать лет. Кроме того, саженцы дуба и чинары очень нежны, чуть больше припечет солнце, они засыхают. А тополь растут очень быстро. Некоторые породы—по пять метров Чем плоха тень тополей и верб, особенно пока ждать приходится, вырастут чинары и дубы?.. Поэтому я и предлагаю: в той час и площади, которую наш институт сейчас проектирует, кроме красивых елей высадить и чинары, и плакучие ивы, и лучшие сорта. Пусть не пустует и прибрежная часть площади, примыкающая. Ведь людям везде кислород нужен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81