ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Недаром одно из наиболее замечательных его сочинений называется
"Begriff der Angst". Он открыл в себе и в других безотчетный, беспричинный и
бессмысленный страх, и притом, как сейчас увидим, страх пред Ничто. И -
упреждая дальнейшее изложение - нужно уже теперь сказать: борясь со страхом
пред Ничто, он продолжал, по-прежнему, оставаться во власти Ничто. И еще
нужно прибавить: страх пред Ничто в том смысле, какой ему придавал
Киргегард, не является его личной, субъективной чертой. Ему только -
благодаря особым условиям его существования - и этот страх, и порождающее
его Ничто выявились с исключительной по яркости и жуткой наглядности
отчетливостью. Или, может быть, так: то, что только потенциально и потому
незримо присутствует в душах других людей, стало для него актуальностью,
повседневной действительностью. Оттого он и утверждал, что начало философии
не удивление, а отчаяние. Пока человек удивляется - он еще не коснулся тайны
бытия. Только отчаяние подводит его к граням и пределам сущего. И если
философия, как нам всегда говорили, ищет начал, источников и корней всего,
то - хочет она того или не хочет - она должна пройти через отчаяниеlxxix.
Но - в этом последний вопрос Киргегарда - дано ли отчаянию разогнать
страх пред Ничто? Мы видели сейчас, что Киргегард, даже после того как он
покинул Гегеля и пошел к Иову, не мог отказаться от поддержки этического. Мы
увидим, что дальше повторялось то же, и даже еще в более, много более
решительной и неприкрытой форме. И все же его поистине титаническая борьба
со страхом и Ничто производит потрясающее впечатление, обнажая пред нами
стороны бытия, о существовании которых люди не имеют даже и отдаленного
представления. Когда он, вслед за Иовом, возопил: "Что это за сила, которая
отняла у меня мою гордость и мою честь?" - этическое отстранилось от него.
Этическое не умеет ответить на этот вопрос. Оно само испытывает тот же страх
пред Ничто, который парализовал волю Киргегарда. Оно само постоянно
принуждено глядеть на Необходимость - эту страшную голову медузы, которая
превращает в камень всякого, кто на нее оглядывается. Но у Киргегарда все же
хоть временами хватало мужества и силы, чтоб вырваться из заколдованного
круга, в который он попал, и искать в жизни иного начала, начала, которое не
знает страха, даже страха пред Ничто. Это и привело его к экзистенциальной
философии. И теперь уместно сказать, что даже в те минуты, когда он, точно
блудный сын, возвращается к этическому, он это делает так, что является
сомнение, не опаснее ли он для этического тогда, когда он к нему
возвращается, чем тогда, когда он уходит, когда он свидетельствует за него,
чем когда он свидетельствует против него. В этом смысле очень полезно, читая
назидательные речи Киргегарда и соответствующие им главы в позднейших
сочинениях Киргегарда "Die Krankheit zum Tode", и "Einubung im
Christenthum", и "Der Augenblick", вспомнить нитшевскую "Zur Genealogie der
Moral": в прославлении жестокости Киргегард не отстает от Нитше, и его
проповедь любви к ближнему не менее безжалостна, чем нитшевская проповедь
любви к дальнему, и нитшевский сверхчеловек только другое, менее привычное
слово, чем христианское "ты должен", с которым Киргегард идет против женатых
пасторов и устроенных мирян. Когда Киргегард по поводу вопроса
шекспировского Фальстафа: может ли честь (честь ведь идет от этического)
вернуть человеку руку или ногу, с явным торжеством и радостью отвечает: да,
не может, но зато, когда ее требования не исполняются, она может так
изуродовать человека, как не изуродует самый свирепый палач, - нельзя не
спросить себя, что подвинуло его приветствовать силу, способную раздроблять,
сжигать, испепелять, - но неспособную ничего не только создать, но и
воссоздать? Особенно если припомнить, что в жизни Киргегард так же мало
проявлял жестокость, как и Нитше, и что он с такой яростью набросился на
друзей Иова за то, что они не хотели признать законными его жалобы и
проклятия? Не есть ли и у Киргегарда, как и у Нитше, такое прославление
"этического" только выражение тяжелой, непримиримой и неистребимой ненависти
к нему? Киргегард словно хочет сказать: люди считают этическое высшим
жизненным началом, но вот что оно сулит вам: примете вы это? Не думайте
отделаться от него дешевыми подачками. Оно потребует от вас того, что вам
дороже всего на свете. Оно придет к валяющемуся на навозе Иову и скажет ему:
я не могу вернуть тебе ни стад твоих, ни богатств, ни детей, ни здоровья. Но
если ты согласишься от всего этого отказаться и признаешь, что мои хвалы
стоят больше, чем все блага всего мира, я поддержу тебя, приму в свое лоно;
если же не согласишься, если будешь по-прежнему настаивать, чтобы тебе
вернули отнятое, я осужу тебя, извергну из своего лона и к ужасам, которые
выпали тебе на долю от моего брата, Необходимости, прибавлю еще новые ужасы,
много более страшные, чем те, которые ты уже знаешь. И сделаю это даже не от
своего имени, а от имени того, кто звал к себе трудящихся и обремененных,
обещая им успокоение. Ибо и он, так же, как и я, не может дать тебе
"повторения", и успокоение, которое он обещал, будет во много раз хуже, чем
те беды, которые ты испытал31. В том, что "этическое" так рассчитывалось с
людьми, спора быть не может. Но тоже не может быть спора, что оно таким
языком никогда не разговаривало и не обнажало так смысл обещанных им людям
блаженств. Стоики и Платон так не говорили. Аристотель в своей "Этике"
ставит условием блаженства определенный minimum житейских благlxxx. Даже
пелагиане, когда бл. Августин сделал слабую, относительно, попытку оспорить
право "этического" раздавать людям высшие блага (quo nos laudabiles vel
vituperabiles sumus)lxxxi, - и именно потому, что они не за страх, а за
совесть действовали, - так защищать этическое не дерзали. И в самом деле:
есть ли то защита или самое чудовищное, безудержное обвинение - под маской
защиты? Этическое ставит условием своего благоволения готовность человека
безропотно покориться всему, что Необходимость принесет ему, - так выявить
природу этического не значит ли пригвоздить его к позорному столбу и навеки
опорочить его? Киргегард, как я указывал уже, настойчиво повторял, что
экзистенциальные истины требуют не прямого высказывания. Он же, мы помним,
заботливо скрывал и не хотел называть конкретным словом то свое реальное
переживание, которому его волей (или, может быть, и какой-нибудь другой
волей) суждено было превратиться во всемирно-историческое событие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92