У философии,
сказал он нам, т.е. у разумного мышления, нет права своей болтовней отнимать
у человека веру. Но разве тут идет вопрос о праве? У Необходимости тоже не
было никакого права ограничивать власть Отца богов, но и божественный
Платон, и суровый Эпиктет тем не менее принуждены были признать bona, optima
fide, что Зевс, вседержитель все-таки, хотя и против воли, покорялся
Необходимости и уступал ей: ему хотелось отдать людям и их тела и весь мир в
полную собственность, а пришлось удовольствоваться лишь "подержанием" и
благоразумными советами находить блаженство в малом. Что же? И Платон, и
Эпиктет, и сам Зевс не были достаточно мужественными, чтобы вступить в бой с
Необходимостью, и тоже бежали с поля битвы, чтобы укрыться в скорбной долине
покорности, как выразился Киргегард? Если бы мы обратили этот вопрос к
греческим философам или богам, они бы с негодованием отвергли объяснение
Киргегарда. Мужества у них было достаточно, более чем достаточно, и не за
мужеством тут стало дело. Но всякий разумный человек твердо знает, что
Необходимость потому и есть Необходимость, что ее преодолеть невозможно, и
что скорбь резиньяцииlxxxv есть единственное утешение в жизни, которым
бессмертные поделились со смертными, отдавши им от своей способности
приспособляться к условиям существования. Киргегард всегда взывает к
Сократу, учителю Платона и Эпиктета. Но у Сократа ли было недостаточно
мужества? И мог ли Киргегард хоть на минуту допустить, что Сократ взял бы
сторону Иова или Авраама? Сократ, который всегда высмеивал мужество, не
рассчитывающее вперед свои силы и без оглядки бросающееся в опасность!
Несомненно, что весь яд и всю остроту своей иронии и своих сарказмов Сократ
направил бы против неистовствующего Иова и еще больше против бросающегося с
закрытыми глазами в пропасть Абсурда Авраама. Философия не вправе отнимать у
человека веру, не вправе высмеивать веру! Откуда принес эту заповедь
Киргегард? Не наоборот ли: не есть ли основная задача философии в том,
чтобы, высмеявши веру, вернуть людей к единственному источнику истины - к
разуму? Особенно такую веру, какую прославляет Киргегард в Аврааме. Уже с
Иовом дело обстояло плохо: нужно быть выжившим из ума и совершенно
невежественным притом человеком, чтобы из-за своих личных неудач, хотя бы и
больших, призывать к ответу мироздание. И надо быть до крайности наивным -
как неизвестный автор Книги Иова, - чтобы серьезно уверять, что Бог мог
вернуть Иову и его угнанных коров, и отнятые богатства, и даже убитых детей.
Все это явная выдумка, все это детская сказка, и если Киргегард, полагаясь
на прочитанную им в Старой Книге историю Иова, возвещает, что отныне
исходным пунктом философии будет не воспоминание, как учили Сократ и Платон,
а повторение, то это лишь свидетельствует о том, что он дурно мыслит, что он
не умеет, как того совершенно законно требовал Гегель, отвлечься от своих
субъективных желаний и погрузиться в самое вещьlxxxvi. Или что он,
пренебрегши наставлениями Лейбница, выйдя в поиски за истиной, не захватил с
собой закона противоречия и закона достаточного основания, которые так же
необходимы мыслителю, как компас и карта моряку, и потому принял первое
попавшееся ему на глаза заблуждение за истину.
Но Киргегард, повторяю, и сам все это превосходно знал: если бы он
считал, что от философии так легко и просто можно отделаться, - он бы не
написал своих двухтомных "Философских крох", исключительно посвященных
борьбе с умозрительной философией. Голое утверждение, что вера держится
Абсурдом - никому не покажется убедительным: если вера все свои упования
возлагает на Абсурд, то тогда все что угодно сойдет за истину, только бы оно
отзывалось нелепостью. То же можно сказать и об отстранении этического.
Достаточно только вспомнить, ради каких надобностей этическое отстраняется.
Иов отстраняет его - так сказал бы Сократ, и здесь сократовская ирония была
бы как нельзя более уместна, - чтобы получить своих коров, Киргегард, чтобы
вернуть себе способность быть супругом. Надо полагать, что и отец веры,
Авраам, недалеко ушел от Иова и героя "Повторения"... Правда, Авраам решился
на дело, потрясающее наше воображение: занес нож над единственным своим
сыном, над своей надеждой, над отрадой старости. Нужны, конечно, большие
силы для этого. Но недаром нам Киргегард сказал, что Авраам отстранил
этическое - Авраам "верил". Во что он верил? "Даже в то мгновение, когда нож
блеснул уже в его руках, Авраам верил, что Бог не потребует у него Исаака...
Пойдем дальше. Допустим, что он действительно заклал Исаака - Авраам верил.
Он верил не в то, что где-нибудь в ином мире он найдет блаженство... Нет,
здесь, в этом мире (подчеркнуто в подлиннике. - Л.Ш.) он будет счастлив еще.
Бог может дать ему другого Исаака, Бог может вернуть к жизни закланного
сына. Авраам верил в силу Абсурда: человеческие рассчеты для него давно
кончились"35. И чтобы рассеять всякие сомнения в том, как он понимает веру
Авраама и смысл его поступка, он и собственное дело приобщает к библейской
истории. Разумеется, делает он это не прямо и не открыто. И мы знаем уже,
что о таких вещах люди открыто не говорят, а Киргегард и подавно, и что он
для того и придумал "теорию" непрямых высказываний. При случае, между
прочим, он нам, правда, скажет и такое: "Что такое для человека его Исаак,
это каждый решает сам и для себя"36, - но смысл и "конкретное" значение этих
слов можно разгадать, только прослушав "выдуманный" им рассказ о бедном
юноше, влюбившемся в царскую дочь. Для всех совершенно очевидно, что юноше
не видать царевны, как своих ушей. Обыкновенный здравый смысл, равно как
высшая человеческая мудрость (в конце концов принципиальной разницы между
здравым смыслом и мудростью нет), равно советуют ему бросить мечту о
невозможном и стремиться к возможному: вдова богатого пивовара - для него
самая подходящая партия. Но юноша, точно его что-то ужалило, забывает и
здравый смысл, и божественного Платона и вдруг, совсем как Авраам, бросается
в объятия Абсурда. Разум отказался дать ему царскую дочь, которую он
предназначил не для него, а для царского сына, и юноша отворачивается от
разума и пытает счастье у Абсурда. Он знает, что в "обыденности повседневной
жизни" царит глубочайшая уверенность, что царская дочь ему никогда не
достанется. "Ибо разум прав: в нашей долине скорби, где он является
господином и хозяином, это было и останется невозможностью"37.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
сказал он нам, т.е. у разумного мышления, нет права своей болтовней отнимать
у человека веру. Но разве тут идет вопрос о праве? У Необходимости тоже не
было никакого права ограничивать власть Отца богов, но и божественный
Платон, и суровый Эпиктет тем не менее принуждены были признать bona, optima
fide, что Зевс, вседержитель все-таки, хотя и против воли, покорялся
Необходимости и уступал ей: ему хотелось отдать людям и их тела и весь мир в
полную собственность, а пришлось удовольствоваться лишь "подержанием" и
благоразумными советами находить блаженство в малом. Что же? И Платон, и
Эпиктет, и сам Зевс не были достаточно мужественными, чтобы вступить в бой с
Необходимостью, и тоже бежали с поля битвы, чтобы укрыться в скорбной долине
покорности, как выразился Киргегард? Если бы мы обратили этот вопрос к
греческим философам или богам, они бы с негодованием отвергли объяснение
Киргегарда. Мужества у них было достаточно, более чем достаточно, и не за
мужеством тут стало дело. Но всякий разумный человек твердо знает, что
Необходимость потому и есть Необходимость, что ее преодолеть невозможно, и
что скорбь резиньяцииlxxxv есть единственное утешение в жизни, которым
бессмертные поделились со смертными, отдавши им от своей способности
приспособляться к условиям существования. Киргегард всегда взывает к
Сократу, учителю Платона и Эпиктета. Но у Сократа ли было недостаточно
мужества? И мог ли Киргегард хоть на минуту допустить, что Сократ взял бы
сторону Иова или Авраама? Сократ, который всегда высмеивал мужество, не
рассчитывающее вперед свои силы и без оглядки бросающееся в опасность!
Несомненно, что весь яд и всю остроту своей иронии и своих сарказмов Сократ
направил бы против неистовствующего Иова и еще больше против бросающегося с
закрытыми глазами в пропасть Абсурда Авраама. Философия не вправе отнимать у
человека веру, не вправе высмеивать веру! Откуда принес эту заповедь
Киргегард? Не наоборот ли: не есть ли основная задача философии в том,
чтобы, высмеявши веру, вернуть людей к единственному источнику истины - к
разуму? Особенно такую веру, какую прославляет Киргегард в Аврааме. Уже с
Иовом дело обстояло плохо: нужно быть выжившим из ума и совершенно
невежественным притом человеком, чтобы из-за своих личных неудач, хотя бы и
больших, призывать к ответу мироздание. И надо быть до крайности наивным -
как неизвестный автор Книги Иова, - чтобы серьезно уверять, что Бог мог
вернуть Иову и его угнанных коров, и отнятые богатства, и даже убитых детей.
Все это явная выдумка, все это детская сказка, и если Киргегард, полагаясь
на прочитанную им в Старой Книге историю Иова, возвещает, что отныне
исходным пунктом философии будет не воспоминание, как учили Сократ и Платон,
а повторение, то это лишь свидетельствует о том, что он дурно мыслит, что он
не умеет, как того совершенно законно требовал Гегель, отвлечься от своих
субъективных желаний и погрузиться в самое вещьlxxxvi. Или что он,
пренебрегши наставлениями Лейбница, выйдя в поиски за истиной, не захватил с
собой закона противоречия и закона достаточного основания, которые так же
необходимы мыслителю, как компас и карта моряку, и потому принял первое
попавшееся ему на глаза заблуждение за истину.
Но Киргегард, повторяю, и сам все это превосходно знал: если бы он
считал, что от философии так легко и просто можно отделаться, - он бы не
написал своих двухтомных "Философских крох", исключительно посвященных
борьбе с умозрительной философией. Голое утверждение, что вера держится
Абсурдом - никому не покажется убедительным: если вера все свои упования
возлагает на Абсурд, то тогда все что угодно сойдет за истину, только бы оно
отзывалось нелепостью. То же можно сказать и об отстранении этического.
Достаточно только вспомнить, ради каких надобностей этическое отстраняется.
Иов отстраняет его - так сказал бы Сократ, и здесь сократовская ирония была
бы как нельзя более уместна, - чтобы получить своих коров, Киргегард, чтобы
вернуть себе способность быть супругом. Надо полагать, что и отец веры,
Авраам, недалеко ушел от Иова и героя "Повторения"... Правда, Авраам решился
на дело, потрясающее наше воображение: занес нож над единственным своим
сыном, над своей надеждой, над отрадой старости. Нужны, конечно, большие
силы для этого. Но недаром нам Киргегард сказал, что Авраам отстранил
этическое - Авраам "верил". Во что он верил? "Даже в то мгновение, когда нож
блеснул уже в его руках, Авраам верил, что Бог не потребует у него Исаака...
Пойдем дальше. Допустим, что он действительно заклал Исаака - Авраам верил.
Он верил не в то, что где-нибудь в ином мире он найдет блаженство... Нет,
здесь, в этом мире (подчеркнуто в подлиннике. - Л.Ш.) он будет счастлив еще.
Бог может дать ему другого Исаака, Бог может вернуть к жизни закланного
сына. Авраам верил в силу Абсурда: человеческие рассчеты для него давно
кончились"35. И чтобы рассеять всякие сомнения в том, как он понимает веру
Авраама и смысл его поступка, он и собственное дело приобщает к библейской
истории. Разумеется, делает он это не прямо и не открыто. И мы знаем уже,
что о таких вещах люди открыто не говорят, а Киргегард и подавно, и что он
для того и придумал "теорию" непрямых высказываний. При случае, между
прочим, он нам, правда, скажет и такое: "Что такое для человека его Исаак,
это каждый решает сам и для себя"36, - но смысл и "конкретное" значение этих
слов можно разгадать, только прослушав "выдуманный" им рассказ о бедном
юноше, влюбившемся в царскую дочь. Для всех совершенно очевидно, что юноше
не видать царевны, как своих ушей. Обыкновенный здравый смысл, равно как
высшая человеческая мудрость (в конце концов принципиальной разницы между
здравым смыслом и мудростью нет), равно советуют ему бросить мечту о
невозможном и стремиться к возможному: вдова богатого пивовара - для него
самая подходящая партия. Но юноша, точно его что-то ужалило, забывает и
здравый смысл, и божественного Платона и вдруг, совсем как Авраам, бросается
в объятия Абсурда. Разум отказался дать ему царскую дочь, которую он
предназначил не для него, а для царского сына, и юноша отворачивается от
разума и пытает счастье у Абсурда. Он знает, что в "обыденности повседневной
жизни" царит глубочайшая уверенность, что царская дочь ему никогда не
достанется. "Ибо разум прав: в нашей долине скорби, где он является
господином и хозяином, это было и останется невозможностью"37.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92