ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Эпиктет, как и Сократ, считал "этическое" высшим, а себя крепостным
этического и как добросовестный крепостной заставлял себя жить в тех
категориях, в которых он мыслил, и в такой "философской" жизни и сам находил
и другим приказывал находить благо, какое доступно разумному существу. Читая
Эпиктета, он, надо думать, вспоминал слова ап. Павла: все, что не от веры,
есть грех (вероятно, и Паскаль их вспоминал). Или собственные размышления об
отце веры: если этическое высшее - то Авраам погиб. Погиб - ибо этическое
так изуродует его, как ни один палач не уродовал своей жертвы, если он не
забудет своего Исаака. Киргегарда в Эпиктете больше всего тревожило то, что
Эпиктет несомненно жил в тех категориях, в которых он мыслил, и в такой
жизни находил полное удовлетворение. Чем последовательнее был Эпиктет, чем
больше его жизнь соответствовала велениям разумного и этического, тем
сильнее росли раздражение и подозрительность Киргегарда. Мы у Киргегарда
почти не встречаем упоминаний о Спинозе - хотя известно, что в его
библиотеке находились все сочинения Спинозы и что он их хорошо знал. Но все
вероятности говорят за то, что Спиноза еще больше задевал и оскорблял
внутренне Киргегарда, чем Эпиктет. Aquiescentia in se ipso ex ratione oriri
potest et ea aquiescentia qua ex ratione oritur maxima est quae dari potest
("Внутренний мир может родиться из разума, и тот мир, который из разума
рождается, есть величайший, какой только возможен")cxlvii, эти слова
Спинозы, равно как и венчающие его этику слова - beatitudo non est proemium
virtutis, sed ipsa virtus ("Блаженство не есть награда за добродетель, но
сама добродетель")cxlviii, должны были звучать для Киргегарда как смертный
приговор. Все человеческие надежды возлагаются на добродетель и на разум,
который есть вместе с тем и воля: этическое у Спинозы торжествует свою
полную победу. Повторяю, Киргегард очень редко говорит о Спинозе, но
нападать на него не решается - может быть, отчасти потому, что Шлейермахер,
которого Киргегард очень высоко ценил, буквально преклонялся перед
Спинозойcxlix, а может быть, и потому, что ему самому все-таки импонировали
глубокомыслие и отрешенность голландского отшельника, пренебрегшего всем,
что ценят люди (divitiae, honores, libidines - богатство, почести и страсти
- к этому, по Спинозе, сводятся все обычные человеческие интересы), ради
amor Dei intellectualis (интеллектуальная любовь к Богу). Но несомненно
Спиноза своей acquiescentia и своим beatitudo в еще большей степени будил
тревогу в душе Киргегарда, чем Эпиктет. Если кто из людей, в новое, по
крайней мере, время был близок к осуществлению труднейшей заповеди: возлюби
Господа Бога своего, то, несомненно, это был Спиноза. И из тех, для которых
сама добродетель уже давала блаженство, - он опять-таки был первым. Но
именно потому, он еще в большей степени, чем Эпиктет Паскалю, внушал ужас
Киргегарду, ибо чем совершеннее, в человеческом смысле, он был, тем
явственнее вырисовывалось в нем superbe diabolique. Он в самом деле был
способен выносить и выносил со спокойной и ясной душой utramque faciem
fortunaecl. Все уходило на второй план и теряло значение sub specie
aeternitatis, кроме духовной любви к Богу и такой же духовной радости о
добродетели. Величайший гений есть вместе с тем и величайший грешник:
"трудно" признаться в этом, объяснял нам Киргегард, но нельзя об этом
молчать. И Сократ, и Спиноза, и даже скромный Эпиктет - не праведники, как
мы привыкли думать, а грешники, своей праведностью прикрывающие и от себя, и
от других бессилие неверия. Может быть, повторю еще раз, это те грешники, о
которых сказано, что им на небесах обрадуются больше, чем десяткам и сотням
праведников, - но ведь то место Писания, где об этом рассказывается, так же
непонятно и загадочно для нас, как и то место, где говорится, что солнце
равно восходит над добрыми и злыми, или Кана Галилейская, желающая нас
убедить, что Бог может беспокоиться о таких пустяках, как угощение пришедших
на свадьбу людей. Недаром же Гегель по поводу Каны Галилейской вспоминал
самые ядовитые и кощунственные насмешки Вольтера над Библиейcli. И Сократ, и
Эпиктет, и Спиноза были бы на стороне Гегеля. Гегель не от своего имени
говорил: он говорил от имени разума и этики, от имени мудрости. Что же,
мудрость есть выражение superbe diabolique? Т.е. величайшего греха? Это о
ней написано: initium omnis peccati superbia? ("Начало всякого греха -
гордыня")clii.
XIV. АВТОНОМИЯ ЭТИЧЕСКОГО
Вы оба умерли, и ты обрел такое же блаженство, как и он (свидетель
истины). Подумай об этом - и тогда разве ты не скажешь того же, что и я:
какая это вопиющая к небу несправедливость, что мы обрели равное блаженство.
Киргегард
"Не от меня моя суровость", - говорит нам Киргегард. Но откуда пришла
суровость к Сократу, к Эпиктету, к Спинозе? И - теперь пора поставить еще
один вопрос, пожалуй, в своем роде еще более важный: отчего греческие
мудрецы, прославляя добродетель, так мало и как будто бы только вскользь
распространяются о трудностях, встречающихся на пути праведников, в то время
как у Киргегарда и его сочинения, и его дневник переполнены плачем и
жалобами об этих ужасах? Киргегард требовал, чтоб люди в своей жизни
подражали Христу и искали в жизни не радости, а скорби. Греческий (?((((((
без натяжки может быть сведен к подражанию Сократу, и греки учили о
блаженстве мудреца в фаларийском быке. И даже то, что Киргегард рассказывает
о бедности, унижениях и т.д., добровольно принимаемых на себя христианами, -
может найти себе параллель в учении цинической школы, вышедшей из Сократа.
Антисфену принадлежит известное изречение: ((((...(( ((c)(((( 1/2 ?(((...((
("Лучше мне сойти с ума, чем испытать наслаждение")cliii. Но, как ни суровы
были требования греческих мудрецов, никто из них, за исключением Эгезияcliv
- никогда не считал нужным разрисовывать с таким старанием, как Киргегард,
трудности и ужасы добродетельного существования - все предпочитали говорить
о красоте и возвышенности праведной жизни. От Сократа никто не слышал жалоб:
а ведь ему было на что пожаловаться. Он и чашу с ядом, поднесенную ему
тюремщиком, выпил, точно в ней был целительный напиток, как трогательно, со
слов присутствовавших при смерти учителя, рассказал об этом в назидание
потомству божественный Платон. То же и Спиноза: и он знал нужду, болезни,
терпел преследования, умер молодым - но в его философии это не оставило
никаких наружных, видимых следов. Он и в самом деле, так же, как и Сократ,
не огорчался, что ему в удел была дана не легкая и радостная, а тяжелая и
скорбная жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92