И
только проклятиями оттуда их можно изгнать, только непримиримая, на все
готовая ненависть к плодам дерева познания может открыть доступ человеку к
дереву жизни. Разуму с его удивлением пред несотворенными истинами нужно
противопоставить Абсурд с его отчаянием по поводу тех опустошений, которые
не зависящие от воли Божией истины внесли в мироздание. Несотворенные истины
сами не живут и несут смерть всему живущему. От них пошел грех - спасение же
от греха не в познании неизбежности всего происходящего и не в добродетели,
которая, сознавши неизбежность, "добровольно" ей покоряется, а в вере в
Бога, для которого все возможно, который все сотворил по своей воле и пред
лицом которого всякое несотворенное есть только жалкое и пустое Ничто. В
этом и заключается Абсурд, к которому зовет нас Киргегард, и отсюда берет
начало экзистенциальная философия, которая, в противоположность философии
умозрительной, есть философия библейского откровенияccxviii.
Нужна была вся диалектическая неустрашимость Киргегарда и его безудержная
"суровость" для того, чтоб пред нами обнаружилась подлинная сущность
умозрительной философии. Умозрительная философия родилась из безотчетного,
безмерного страха пред Ничто. Страх пред Ничто заставляет человека искать
прибежища и защиты в знании, т.е. у несотворенных, ни от кого не зависящих,
всеобщих и необходимых истин, которые, как нам представляется, могут оберечь
нас от случайностей произвола, разлитых в бытии. Когда Кант говорит, что
разум жадно стремится ко всеобщим и необходимым истинам, и оспаривает права
метафизики, ссылаясь на то, что ей в этом отношении не дано удовлетворить
разум, - он говорит правду: метафизика не имеет в своем распоряжении
всеобщих и необходимых истин. Но Кант не спрашивает, что всеобщие и
необходимые истины уготовили человеку и отчего разум так жадно к ним
стремится. Он считает себя добрым христианином, он читал Св. Писание, знает,
что пророк Аввакум возвестил, а апостол Павел повторил за ним: justus ex
fide vivit ("праведник живет верой"). Знает тоже и слова апостола Павла:
все, что не от веры, есть грех. Отсюда как-будто рукой подать к тому, чтоб
догадаться или хотя бы заподозрить в "жадном стремлении" разума ту
concupiscentia invincibilis, в которой пророк и апостолы видели и учили нас
видеть самое страшное последствие падения первого человека. Кант хвалился
тем, что устранил знание, чтоб открыть путь к вере, но какая это вера, если
человек стремится ко всеобщим и необходимым истинам? Критика чистого разума
заботливо оберегла все необходимые истины, которые в критике практического
разума превратились, как полагается, в императивы, в "ты должен".
Критическая философия только лишний раз показала, что разум никакой критики
не выносит и не допускает: выросший из нее немецкий идеализм вернулся к
Спинозе и его завету: quam aram parabit sibi qui majestatem rationis laedit
("Какой алтарь уготовит себе человек, оскорбивший величество разума")ccxix.
Усилия Лютера преодолеть Аристотеля оказались безрезультатными: история их
не признала. Даже среди сколько-нибудь влиятельных протестантских философов
и богословов мы не найдем никого, кто бы признал в жадных стремлениях
кантовского разума concupiscentia invincibilis, приведшую первого человека к
падению, и видел в них ту bellua qua non occisa homo non potest vivere.
Наоборот: страх пред возвещенной Писанием свободой и ничем не связанным
божественным fiat так велик у человека, что он готов подчиниться какому
угодно началу, отдаться в рабство какой угодно силе - только бы не остаться
без прочного руководительства. Бог никого не принуждает - эта мысль нам
кажется невыносимой. И совсем уже представляется безумием мысль, что Бог
ничем, абсолютно ничем не связан. Когда Киргегард подходил к порогу той
Святая Святых, где обитает Божественная Свобода, его покидало его обычное
мужество и он прибегал к непрямому высказыванию: если над Богом есть
какая-нибудь власть, есть какое бы то ни было начало, все равно материальное
или идеальное, - то все ужасы бытия, открывающиеся нам в нашем опыте, не
минуют и Бога. Хуже: Бог знает ужасы, сравнительно с которыми все трудности,
выпадающие на долю смертных, представляются детской забавой. И точно: если
не Бог источник истины и обусловленных ею возможностей и невозможностей,
если истина стоит над Богом, как и над человеком, равно и к Богу, и к
человеку равнодушная, то Бог так же беззащитен, как и смертные. Его любовь и
милосердие беспомощны и бессильны. Когда Бог глядит на истину, и Он
окаменевает, Он не может пошевелиться, не может подать голоса, не может
ответить распинаемому Сыну, взывающему к Нему о помощи. Я столько раз
повторял эти слова Киргегарда потому, что в них получила в особенно яркой,
по своей конкретности и наглядности, форме основная мысль экзистенциальной
философии: для Бога все возможно. Тиков же смысл и его яростных выпадов
против церкви. Церковь, христианство, живущие в добром мире и согласии с
разумом, отменяют Христа, отменяют Бога. "Жить" с разумом невозможно. Justus
ex fide vivit: человек жив будет только верой, и все, что не от веры, - есть
грех, есть смерть. То, что вера с собой приносит, она приносит, с разумом не
справляясь, с разумом не считаясь. Вера отменяет разум. Вера дана человеку
не затем, чтоб поддерживать притязание разума на господство во вселенной, а
затем, чтобы человек сам стал господином в созданном для него Творцом мире.
Вера ведет нас через то, что разум отвергает как Абсурд, к тому, что тот же
разум отождествляет с несуществующим. Разум учит человека повиноваться, вера
дает ему власть повелевать. Умозрительная философия обрекает нас на рабство,
экзистенциальная философия стремится прорваться через воздвигнутые разумом
очевидности к свободе, при которой невозможное становится действительным.
Как написано: (?(?( ?(((((?((( ?(<( ("Не будет для вас ничего
невозможного")ccxx.
XXI. ТАЙНА ИСКУПЛЕНИЯ
Omnes prophetae viderunt hoc in spiritu, quod Christus futurus esset
omnium maximus latro, adulter, fur, sacrilegus, blasphemus etc... quo nullus
major nunquam in mundo fueritccxxi.
Лютер
Нам остается сделать последний шаг. Какая-то сила внушила нам убеждение в
непреодолимости Ничто, и Ничто стало хозяином в мироздании. Из всего, что
нам приносит наш жизненный опыт, это самое непостижимое и загадочное. Почти
не менее таинственна та тупая и равнодушная покорность, с которой мы все
принимаем власть Ничто, равно как наш безотчетный и неистребимый страх пред
ним. Только редкие люди задумываются и останавливаются пред необычайностью
того, что с ними происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
только проклятиями оттуда их можно изгнать, только непримиримая, на все
готовая ненависть к плодам дерева познания может открыть доступ человеку к
дереву жизни. Разуму с его удивлением пред несотворенными истинами нужно
противопоставить Абсурд с его отчаянием по поводу тех опустошений, которые
не зависящие от воли Божией истины внесли в мироздание. Несотворенные истины
сами не живут и несут смерть всему живущему. От них пошел грех - спасение же
от греха не в познании неизбежности всего происходящего и не в добродетели,
которая, сознавши неизбежность, "добровольно" ей покоряется, а в вере в
Бога, для которого все возможно, который все сотворил по своей воле и пред
лицом которого всякое несотворенное есть только жалкое и пустое Ничто. В
этом и заключается Абсурд, к которому зовет нас Киргегард, и отсюда берет
начало экзистенциальная философия, которая, в противоположность философии
умозрительной, есть философия библейского откровенияccxviii.
Нужна была вся диалектическая неустрашимость Киргегарда и его безудержная
"суровость" для того, чтоб пред нами обнаружилась подлинная сущность
умозрительной философии. Умозрительная философия родилась из безотчетного,
безмерного страха пред Ничто. Страх пред Ничто заставляет человека искать
прибежища и защиты в знании, т.е. у несотворенных, ни от кого не зависящих,
всеобщих и необходимых истин, которые, как нам представляется, могут оберечь
нас от случайностей произвола, разлитых в бытии. Когда Кант говорит, что
разум жадно стремится ко всеобщим и необходимым истинам, и оспаривает права
метафизики, ссылаясь на то, что ей в этом отношении не дано удовлетворить
разум, - он говорит правду: метафизика не имеет в своем распоряжении
всеобщих и необходимых истин. Но Кант не спрашивает, что всеобщие и
необходимые истины уготовили человеку и отчего разум так жадно к ним
стремится. Он считает себя добрым христианином, он читал Св. Писание, знает,
что пророк Аввакум возвестил, а апостол Павел повторил за ним: justus ex
fide vivit ("праведник живет верой"). Знает тоже и слова апостола Павла:
все, что не от веры, есть грех. Отсюда как-будто рукой подать к тому, чтоб
догадаться или хотя бы заподозрить в "жадном стремлении" разума ту
concupiscentia invincibilis, в которой пророк и апостолы видели и учили нас
видеть самое страшное последствие падения первого человека. Кант хвалился
тем, что устранил знание, чтоб открыть путь к вере, но какая это вера, если
человек стремится ко всеобщим и необходимым истинам? Критика чистого разума
заботливо оберегла все необходимые истины, которые в критике практического
разума превратились, как полагается, в императивы, в "ты должен".
Критическая философия только лишний раз показала, что разум никакой критики
не выносит и не допускает: выросший из нее немецкий идеализм вернулся к
Спинозе и его завету: quam aram parabit sibi qui majestatem rationis laedit
("Какой алтарь уготовит себе человек, оскорбивший величество разума")ccxix.
Усилия Лютера преодолеть Аристотеля оказались безрезультатными: история их
не признала. Даже среди сколько-нибудь влиятельных протестантских философов
и богословов мы не найдем никого, кто бы признал в жадных стремлениях
кантовского разума concupiscentia invincibilis, приведшую первого человека к
падению, и видел в них ту bellua qua non occisa homo non potest vivere.
Наоборот: страх пред возвещенной Писанием свободой и ничем не связанным
божественным fiat так велик у человека, что он готов подчиниться какому
угодно началу, отдаться в рабство какой угодно силе - только бы не остаться
без прочного руководительства. Бог никого не принуждает - эта мысль нам
кажется невыносимой. И совсем уже представляется безумием мысль, что Бог
ничем, абсолютно ничем не связан. Когда Киргегард подходил к порогу той
Святая Святых, где обитает Божественная Свобода, его покидало его обычное
мужество и он прибегал к непрямому высказыванию: если над Богом есть
какая-нибудь власть, есть какое бы то ни было начало, все равно материальное
или идеальное, - то все ужасы бытия, открывающиеся нам в нашем опыте, не
минуют и Бога. Хуже: Бог знает ужасы, сравнительно с которыми все трудности,
выпадающие на долю смертных, представляются детской забавой. И точно: если
не Бог источник истины и обусловленных ею возможностей и невозможностей,
если истина стоит над Богом, как и над человеком, равно и к Богу, и к
человеку равнодушная, то Бог так же беззащитен, как и смертные. Его любовь и
милосердие беспомощны и бессильны. Когда Бог глядит на истину, и Он
окаменевает, Он не может пошевелиться, не может подать голоса, не может
ответить распинаемому Сыну, взывающему к Нему о помощи. Я столько раз
повторял эти слова Киргегарда потому, что в них получила в особенно яркой,
по своей конкретности и наглядности, форме основная мысль экзистенциальной
философии: для Бога все возможно. Тиков же смысл и его яростных выпадов
против церкви. Церковь, христианство, живущие в добром мире и согласии с
разумом, отменяют Христа, отменяют Бога. "Жить" с разумом невозможно. Justus
ex fide vivit: человек жив будет только верой, и все, что не от веры, - есть
грех, есть смерть. То, что вера с собой приносит, она приносит, с разумом не
справляясь, с разумом не считаясь. Вера отменяет разум. Вера дана человеку
не затем, чтоб поддерживать притязание разума на господство во вселенной, а
затем, чтобы человек сам стал господином в созданном для него Творцом мире.
Вера ведет нас через то, что разум отвергает как Абсурд, к тому, что тот же
разум отождествляет с несуществующим. Разум учит человека повиноваться, вера
дает ему власть повелевать. Умозрительная философия обрекает нас на рабство,
экзистенциальная философия стремится прорваться через воздвигнутые разумом
очевидности к свободе, при которой невозможное становится действительным.
Как написано: (?(?( ?(((((?((( ?(<( ("Не будет для вас ничего
невозможного")ccxx.
XXI. ТАЙНА ИСКУПЛЕНИЯ
Omnes prophetae viderunt hoc in spiritu, quod Christus futurus esset
omnium maximus latro, adulter, fur, sacrilegus, blasphemus etc... quo nullus
major nunquam in mundo fueritccxxi.
Лютер
Нам остается сделать последний шаг. Какая-то сила внушила нам убеждение в
непреодолимости Ничто, и Ничто стало хозяином в мироздании. Из всего, что
нам приносит наш жизненный опыт, это самое непостижимое и загадочное. Почти
не менее таинственна та тупая и равнодушная покорность, с которой мы все
принимаем власть Ничто, равно как наш безотчетный и неистребимый страх пред
ним. Только редкие люди задумываются и останавливаются пред необычайностью
того, что с ними происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92