.. Абсурд вновь отступил пред самоочевидностями,
преодолеть которые ему не дано.
Но страх перед Ничто остался, и забыть о нем Киргегард уже не может и не
хочет. Чтобы сохранить, однако, хотя бы подобие последовательности, он
делает совершенно почти незаметный для неопытного глаза (((?((((( ("( ?(((
(?(((. Он начал с беспредметного и беспричинного страха и тут же подменяет
слово "страх" очень похожим на него словом "жуть", а затем, как ни в чем не
бывало, переходит к реальным ужасам жизни, от которых его мысль никогда не
может оторваться. Но ведь страх пред Ничто, которым держится грех, не имеет
ничего общего с жутью, испытываемой детьми, когда они слушают рассказы об
опасных приключениях и т.п. Сам Киргегард правильно отмечает в жути присущий
ей момент "сладости" - всегда сопровождающий наши представления о
загадочном, необычайном и чудесном. Страх пред Ничто - имеет совсем другой
источник, чем жуть: нельзя тоже указать на непосредственную связь между
страхом пред Ничто и ужасами, которыми полна человеческая жизнь. Именно
потому этот страх беспредметен и беспричинен и в своей беспредметности и
беспричинности так непостижим для нас. Подходить к нему с "законами"
противоречия и достаточного основания, которыми вооружался Лейбниц, выходя
на разыскание истины, значит сделать все, чтобы не быть в состоянии
разглядеть его. Только библейский змей - или, чтобы пощадить навыки мышления
нашего - только вмешательство какой-то внешней для человека силы может хоть
до некоторой степени ввести нас в ту раскаленную атмосферу, в которой
произошло грехопадение, и вместе с тем открыть нам - поскольку человеку
может и должно открыться, - в чем состояло грехопадение. И тут опыт
Киргегарда, прорывающийся сквозь все запрещения, все veto, налагаемые
разумом и моралью на нашу мысль, может оказать неоценимую услугу. "Страх, -
рассказывает он, - можно сравнить с головокружением. Кто принужден заглянуть
в разверзшуюся пред ним бездну, у того кружится голова... И страх есть
головокружение свободы. Оно происходит, когда дух, желая осуществить синтез
- вглядывается в свои возможности, но вместе с тем хватается за конечное,
чтобы удержаться за него. От этого головокружения свобода валится на землю.
Дальше психология уже сказать ничего не может. Но в этот момент все
меняется, и когда свобода вновь поднимается, она видит, что она - виновата.
Между этими двумя мгновениями - скачок, которого никакая наука не объяснила
и объяснить не может. Страх есть обморок свободы, как бывает обморок у
женщин. Психологически говоря, грехопадение происходит всегда в обмороке"55.
Эти слова, наряду с тем, что нам рассказал о человеческой свободе в своей
"De servo arbitrio" Лютерcix, принадлежат к самым глубоким и поразительным
по своей проникновенности постижениям человеческого духа. "Страх есть
головокружение свободы" и "грехопадение всегда происходит в состоянии
обморока", - говорит нам Киргегард. И притом страх этот есть страх пред
Ничто. "Ничто страха, таким образом, является комплексом предчувствий, к
которым индивидуум подходит все ближе и ближе, хотя они для страха по
существу все же никакого значения не имеют (т.е. не дают ему никакой пищи,
так сказать); тем не менее это не такое Ничто, к которому индивидуум не
имеет никакого отношения, но Ничто, которое находится в живом
взаимоотношении с неведением невинности". Киргегард с напряженной
сосредоточенностью поглощен рассмотрением открывшегося ему Ничто и связи
Ничто со страхом. "Если мы спросим, - пишет он в другом месте той же книги,
- что является предметом страха, то ответ будет один: Ничто. Страх и Ничто
всегда сопутствуют друг другу. Но, как только вступает в свои права
реальность свободы и духа, страх исчезает. Что собственно есть Ничто в
страхе язычества? Оно есть рок... Рок есть единство Необходимости и
Случайности. Это получило свое выражение в том, что судьба представляется
слепой; кто слепо идет вперед, тот продвигается в такой же степени
необходимо, как и случайно. Необходимость, которая себя не осознает, eo ipso
является по отношению к ближайшему мгновению случайностью. Рок есть Ничто
страха"56. Самый гениальный человек, - объясняет дальше Киргегард, - не в
силах преодолеть идею рока. Наоборот, "гений повсюду открывает судьбу, и тем
глубже, чем он более глубок. Для поверхностного наблюдения - это, конечно,
вздор; но на самом деле здесь кроется величие, ибо с идеей Промысла человек
не рождается... В том именно и сказывается природная мощь гения, что он
открывает рок - но в этом и его бессилие"57. И он заключает свои размышления
такими вызывающими словами: "Такое гениальное существование, несмотря на
свой блеск, красоту и огромное историческое значение, - есть грех. Нужно
мужество, чтобы понять это, и кто не научился искусству утолять голод
тоскующей души, тот едва ли это поймет. И все-таки это так"58.
Место не позволяет мне продолжать цитаты. Киргегард на все лады варьирует
высказанные в приведенных сейчас отрывках мысли, которые кульминируют в его
утверждениях, что страх пред Ничто приводит к обмороку свободы, что
утративший свободу человек обессиливает и в своем бессилии принимает Ничто
за непобедимый рок, за всемогущую Необходимость и тем больше убеждается в
этом, чем проницательнее его ум и чем могущественнее его дарование. Несмотря
на все сделанные им оговорки, о которых речь шла выше, Киргегард, как мы
видим, полностью возвращается к библейскому повествованию о падении первого
человека. Гений, величайший гений, пред которым все преклоняются и которого
все считают благодетелем человеческого рода, которого ждет бессмертная слава
в потомстве, именно потому, что он гений, что он зорким и недремлющим глазом
проникает в последние глубины существующего, - есть "и величайший грешник",
грешник par excellence. Сократ в тот момент, когда он открыл в мире
"всеобщие и необходимые истины", являющиеся и доныне условием возможности
объективного знания, вновь повторил преступление Адама - простер руку к
запретному дереву - и потому, при всем своем огромном историческом значении,
при всей славе своей - есть падший человек, грешник. Может быть, прибавлю от
себя, тот грешник, о котором написаны в Вечной Книге столь раздражающие нас
слова о том, что ему обрадуются на небесах больше, нежели десяткам
праведников, но грешник. Он вкусил от плодов познания, - и пустое Ничто
обернулось для него в Необходимость, превращающую, как голова Медузы,
всякого, кто взглянет на нее, в камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
преодолеть которые ему не дано.
Но страх перед Ничто остался, и забыть о нем Киргегард уже не может и не
хочет. Чтобы сохранить, однако, хотя бы подобие последовательности, он
делает совершенно почти незаметный для неопытного глаза (((?((((( ("( ?(((
(?(((. Он начал с беспредметного и беспричинного страха и тут же подменяет
слово "страх" очень похожим на него словом "жуть", а затем, как ни в чем не
бывало, переходит к реальным ужасам жизни, от которых его мысль никогда не
может оторваться. Но ведь страх пред Ничто, которым держится грех, не имеет
ничего общего с жутью, испытываемой детьми, когда они слушают рассказы об
опасных приключениях и т.п. Сам Киргегард правильно отмечает в жути присущий
ей момент "сладости" - всегда сопровождающий наши представления о
загадочном, необычайном и чудесном. Страх пред Ничто - имеет совсем другой
источник, чем жуть: нельзя тоже указать на непосредственную связь между
страхом пред Ничто и ужасами, которыми полна человеческая жизнь. Именно
потому этот страх беспредметен и беспричинен и в своей беспредметности и
беспричинности так непостижим для нас. Подходить к нему с "законами"
противоречия и достаточного основания, которыми вооружался Лейбниц, выходя
на разыскание истины, значит сделать все, чтобы не быть в состоянии
разглядеть его. Только библейский змей - или, чтобы пощадить навыки мышления
нашего - только вмешательство какой-то внешней для человека силы может хоть
до некоторой степени ввести нас в ту раскаленную атмосферу, в которой
произошло грехопадение, и вместе с тем открыть нам - поскольку человеку
может и должно открыться, - в чем состояло грехопадение. И тут опыт
Киргегарда, прорывающийся сквозь все запрещения, все veto, налагаемые
разумом и моралью на нашу мысль, может оказать неоценимую услугу. "Страх, -
рассказывает он, - можно сравнить с головокружением. Кто принужден заглянуть
в разверзшуюся пред ним бездну, у того кружится голова... И страх есть
головокружение свободы. Оно происходит, когда дух, желая осуществить синтез
- вглядывается в свои возможности, но вместе с тем хватается за конечное,
чтобы удержаться за него. От этого головокружения свобода валится на землю.
Дальше психология уже сказать ничего не может. Но в этот момент все
меняется, и когда свобода вновь поднимается, она видит, что она - виновата.
Между этими двумя мгновениями - скачок, которого никакая наука не объяснила
и объяснить не может. Страх есть обморок свободы, как бывает обморок у
женщин. Психологически говоря, грехопадение происходит всегда в обмороке"55.
Эти слова, наряду с тем, что нам рассказал о человеческой свободе в своей
"De servo arbitrio" Лютерcix, принадлежат к самым глубоким и поразительным
по своей проникновенности постижениям человеческого духа. "Страх есть
головокружение свободы" и "грехопадение всегда происходит в состоянии
обморока", - говорит нам Киргегард. И притом страх этот есть страх пред
Ничто. "Ничто страха, таким образом, является комплексом предчувствий, к
которым индивидуум подходит все ближе и ближе, хотя они для страха по
существу все же никакого значения не имеют (т.е. не дают ему никакой пищи,
так сказать); тем не менее это не такое Ничто, к которому индивидуум не
имеет никакого отношения, но Ничто, которое находится в живом
взаимоотношении с неведением невинности". Киргегард с напряженной
сосредоточенностью поглощен рассмотрением открывшегося ему Ничто и связи
Ничто со страхом. "Если мы спросим, - пишет он в другом месте той же книги,
- что является предметом страха, то ответ будет один: Ничто. Страх и Ничто
всегда сопутствуют друг другу. Но, как только вступает в свои права
реальность свободы и духа, страх исчезает. Что собственно есть Ничто в
страхе язычества? Оно есть рок... Рок есть единство Необходимости и
Случайности. Это получило свое выражение в том, что судьба представляется
слепой; кто слепо идет вперед, тот продвигается в такой же степени
необходимо, как и случайно. Необходимость, которая себя не осознает, eo ipso
является по отношению к ближайшему мгновению случайностью. Рок есть Ничто
страха"56. Самый гениальный человек, - объясняет дальше Киргегард, - не в
силах преодолеть идею рока. Наоборот, "гений повсюду открывает судьбу, и тем
глубже, чем он более глубок. Для поверхностного наблюдения - это, конечно,
вздор; но на самом деле здесь кроется величие, ибо с идеей Промысла человек
не рождается... В том именно и сказывается природная мощь гения, что он
открывает рок - но в этом и его бессилие"57. И он заключает свои размышления
такими вызывающими словами: "Такое гениальное существование, несмотря на
свой блеск, красоту и огромное историческое значение, - есть грех. Нужно
мужество, чтобы понять это, и кто не научился искусству утолять голод
тоскующей души, тот едва ли это поймет. И все-таки это так"58.
Место не позволяет мне продолжать цитаты. Киргегард на все лады варьирует
высказанные в приведенных сейчас отрывках мысли, которые кульминируют в его
утверждениях, что страх пред Ничто приводит к обмороку свободы, что
утративший свободу человек обессиливает и в своем бессилии принимает Ничто
за непобедимый рок, за всемогущую Необходимость и тем больше убеждается в
этом, чем проницательнее его ум и чем могущественнее его дарование. Несмотря
на все сделанные им оговорки, о которых речь шла выше, Киргегард, как мы
видим, полностью возвращается к библейскому повествованию о падении первого
человека. Гений, величайший гений, пред которым все преклоняются и которого
все считают благодетелем человеческого рода, которого ждет бессмертная слава
в потомстве, именно потому, что он гений, что он зорким и недремлющим глазом
проникает в последние глубины существующего, - есть "и величайший грешник",
грешник par excellence. Сократ в тот момент, когда он открыл в мире
"всеобщие и необходимые истины", являющиеся и доныне условием возможности
объективного знания, вновь повторил преступление Адама - простер руку к
запретному дереву - и потому, при всем своем огромном историческом значении,
при всей славе своей - есть падший человек, грешник. Может быть, прибавлю от
себя, тот грешник, о котором написаны в Вечной Книге столь раздражающие нас
слова о том, что ему обрадуются на небесах больше, нежели десяткам
праведников, но грешник. Он вкусил от плодов познания, - и пустое Ничто
обернулось для него в Необходимость, превращающую, как голова Медузы,
всякого, кто взглянет на нее, в камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92