XI. СТРАХ И ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ
Много говорили о существе первородного греха, но главную категорию
просмотрели: страх. В этом его настоящее определение. Страх есть
посторонняя, чуждая сила, овладевающая индивидуумом; вырваться он не может
из ее власти.
Киргегард
Еще раз напомню - так как это чрезвычайно важно для уяснения задачи,
поставляемой себе экзистенциальной философией, - то, что Киргегард нам
говорит о грехе, о страхе и о свободе. "Страх есть обморок свободы", - пишет
он в книге "Что такое страх". И тут же прибавляет: "Психологически говоря,
грехопадение всегда происходит в обморочном состоянии"65. И в дневнике мы
читаем почти буквально то же: "Страх обессиливает человека, и первый грех
происходит в обморочном состоянии". И к этим последним словам Киргегард
делает такое вступление: "Много говорили о существе первородного греха - и
все же главную категорию просмотрели: страх. В этом его настоящее
определение. Страх есть посторонняя, чуждая власть, овладевающая
индивидуумом; вырваться из ее власти он не может, потому что боится: чего мы
боимся, того мы желаем вместе с тем" (подчеркнуто мной. - Л.Ш.)66.
Я думаю, что едва ли кому-нибудь даже из самых глубоких религиозных
мыслителей удалось ближе подойти к проблеме грехопадения. Разве что Нитше:
только Нитше, отвернувшийся от христианства, принужден был говорить не о
грехопадении, а просто о падении человека. Но нитшевский decadence по
существу ничем от киргегардовского первородного греха не отличается. Для
Нитше Сократ - величайший, мудрейший, гениальнейший из людей - есть падший
человек par excellencecxxvii. Испугавшись открывшегося ему в жизни "Абсурда"
- он искал успокоения и спасения в ограниченности разумного мышления. Мы
знаем, что для Киргегарда Сократ был самым значительным явлением до
христианства. Но и для него Сократ был грешником par excellence, и именно
потому, что он был несравненным гением, т.е. человеком, "открывшим" познание
и возложившим все свои упования на открытое им познание. Познание для него
было единственным источником и истины, и добра. Познание показывало ему
естественные пределы и границы возможного, добро было искусством находить
высшее благо в указанных познанием пределах. Его вдохновляло дельфийское
"((?(( (((((?("67cxxviii, которое и привело его к убеждению, что высшее
благо человеческое целые дни проводить в беседе о добродетелях.
Поразительно, что Нитше не только угадал в Сократе декадента, т.е.
падшего человека, но - совсем точно он поставил себе задачей на примере
Сократа иллюстрировать библейское повествование, - умел понять, что падшему
человеку не дано своими силами спастись от ожидающей его гибели. Все,
говорит Нитше, что декадент делает для своего спасения, только ускоряет его
гибель. Сколько бы он ни боролся и ни превозмогал себя - его приемы борьбы,
его попытки спастись будут только выражением его "падения"; все, что он
делает, он делает, как падший человек, т.е. как человек, утративший свободу
выбора и заранее обреченный враждебной ему властью видеть спасение в том,
что несет ему гибельcxxix. Когда Киргегард говорил, что величайший гений
есть величайший грешник, он, как мы знаем, не называл Сократа, но несомненно
он его имел в виду. В Сократе для него воплощался тот великий соблазн, о
котором говорится в Св. Писании. И точно: что может быть соблазнительнее
дельфийского завета: познай самого себя? Или сократовской мудрости: целые
дни проводить в беседах о добродетели? Но ведь это как раз то, чем
библейский змей прельстил первого человека. И так прельстил, что мы и по
настоящее время продолжаем видеть истину там, где скрывается роковая ложь.
Все, даже мистически настроенные люди тянутся к познанию, а Киргегард просто
отводит змея, и по соображениям, которые и ему самому, и всем представляются
исходящими из глубины пробужденного от "сна неведения" духа. Здесь,
вероятно, нужно искать источник сокровенной уверенности, что знающий человек
не может дурно поступать. И, конечно, нашей уверенности, что грех не мог
пойти от дерева познания. Наоборот, грех пошел, если уже пользоваться
библейскими образами, от дерева жизни. И все зло, какое есть на земле, пошло
от дерева жизни. И все же Киргегард, хотя он и отвел змея, всегда, как я уже
указывал, точно инстинктивно, сторонился от учения мистиков. Они сохраняли
видимость верности библейскому откровению, но и своим учением, и жизнью
осуществляли начало "познания", возвещенное Сократом. Они в себе самих, и
только в себе самих искали и находили спасение свое и свою задачу видели в
освобождении от мира. Но сколько Киргегард ни отбивался от Сократа и
мистиков, они каждый раз вновь овладевали им, когда силы ему изменяли. В
один из таких моментов он, по-видимому, и решился отвести змея - и ему
казалось тогда, что от такой поправки повествование Книги Бытия только
выиграет, что падение человека станет осмысленней и понятней. Но вышло
другое. Сказание о грехопадении первого человека слишком тесно связано со
всем содержанием и прочих книг Ветхого и Нового Заветов. Пришлось исправлять
и дальше. И экзистенциальная философия его стала принимать тот двойственный
характер, о котором я говорил выше. Отвести змея не только не значит
вырваться из его власти, но значит, наоборот, отдать себя всецело в его
власть - т.е. отказаться от борьбы с ним. Невидимый или непризнанный, он еще
безраздельней господствует над нами: мы не знаем, кто наш истинный враг, и
противимся врагам несуществующим. Как говорил Нитше: падший человек, спасая
себя, тем самым себя губит. Там, где нужно слушать, он начинает учить,
назидать, проповедовать. Но разве тот, кто "учит", - может "пойти дальше"
Сократа? И разве можно учить "лучше", чем учил Сократ? В одной из своих
назидательных речей Киргегард ставит вопрос: "какая разница между апостолом
и гением" (речь и напечатана под таким заглавием)cxxx. Можно было ожидать в
связи с тем, что мы слышали раньше уже от Киргегарда о гении, что в его
ответе на этот вопрос с еще большей отчетливостью скажется принципиальная
противоположность между экзистенциальной и умозрительной философией, о
которой он так вдохновенно нам рассказывал. Казалось бы, что теперь
представился Киргегарду особенно благоприятный случай высказать свои
заветные мысли. Но Киргегард составляет назидание: и все, точно по мановению
волшебного жезла, меняется. Его ответ такой: апостол говорит с авторитетом,
которого нет и быть не может у гения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92