Все же остальное должно быть отвергнуто. Мы уже знаем, что
мыслящий дух Гегеля вычерпал из себя, что, вопреки Писанию, змей не обманул
человека и что плоды с запретного дерева принесли нам самое лучшее, что
может быть в жизни, - знание. Так же точно мыслящий дух отвергает - как
невозможное - и чудеса, о которых в Писании повествуется. Как глубоко
презирал Гегель Писание - можно видеть из следующих слов его: "Досталось ли
гостям на свадьбе в Кане Галилейской больше или меньше вина, это совершенно
безразлично, и также чистая случайность, что у кого-то оказалась исцеленной
парализованная рука: миллионы людей ходят с парализованными руками и с
искалеченными другими членами, и никто их не исцеляет. А в Ветхом Завете
передается, что при выходе из Египта на дверях еврейских домов были сделаны
красные значки, чтобы ангел Господний мог опознать их. Такая вера для духа
не имеет никакого значения. Самые ядовитые насмешки Вольтера направлены
против такой веры. Он говорит, что лучше бы Бог научил евреев бессмертию
души, вместо того, чтобы учить, как отправлять естественные потребности
(aller a la selle). Отхожие места, таким образом, становятся содержанием
веры"xv. Гегелевская "Философия духа" с насмешкой и презрением относится к
Писанию и приемлет только то из Библии, что может "оправдаться" пред
разумным сознанием. В "откровенной" истине Гегель не нуждался, точнее, он ее
не приемлет или, если угодно, он откровенной истиной считает то, что ему
открывает его собственный дух. Некоторые протестантские богословы и без
Гегеля об этом догадались: чтобы не смущать себя и других таинственной
загадочностью библейского откровения, они объявили все истины откровенными.
По-гречески истина - ?("((((; производя это слово от глагола - ?-((((?((
(при-открывать), богословы освобождались от тяготящей просвещенного человека
обязанности признавать привилегированное положение истин Писания: всякая
истина, именно потому, что она истина, открывает что-то, бывшее прежде
прикрытым. Библейская истина, в этом смысле, не представляет исключения и не
имеет никаких преимуществ пред другими истинами. Она только тогда и
настолько может быть нам приемлема, поскольку она может оправдаться пред
нашим разумом, быть усмотрена нашими "открытыми глазами". Нечего и говорить,
что при таком условии придется отречься от трех четвертей того, что
рассказано в Писании, а что останется, так истолковать, чтобы все тот же
разум не нашел в этом ничего для себя оскорбительного. Для Гегеля (как и для
средневековых философов) величайшим авторитетом является Аристотель. Его
"Энциклопедия философских наук" заканчивается длинной выпиской (в оригинале,
по-гречески) из аристотелевской метафизики на тему "? ((((...( (? ?((((((
((? (? ?((((((", что значит: "созерцание есть самое лучшее и самое
блаженное"xvi, и в этой же энциклопедии, в начале третьей части, в
параграфах, возглавляющих "Философию духа", он пишет: "Книги Аристотеля о
душе являются и сейчас лучшим и единственным произведением умозрительного
характера на эту тему. Существенная цель философии духа может быть лишь в
том, чтоб ввести в познание духа идею понятия и таким образом открыть доступ
к аристотелевским книгам"xvii. Недаром Данте назвал Аристотеля il maestro di
coloro, chi sanno (учителем тех, кто знает)xviii. Кто хочет "знать", тот
должен идти за Аристотелем. И видеть в его сочинениях - и "О душе", и в
"Метафизике", и в "Этике" не только второй Ветхий, как говорил Климент
Александрийский, но и второй Новый Завет: видеть в нем Библию. Он
единственный учитель тех, кто хочет знать, кто знает. Вдохновляемый все тем
же Аристотелем, Гегель в своей "Философии религии" торжественно возвещает:
"Основная идея (христианства) есть единство божественной и человеческой
природы: Бог стал человеком"xix. Или, в другом месте, в главе о "царстве
духа": "Индивидуум должен проникнуться истиной о первичном единстве
божественной и человеческой природы, и эту истину постигает он в вере во
Христа. Бог уже не является для него потусторонностью"xx. Это все, что
принесла Гегелю "абсолютная религия". Он радостно приводит слова мейстера
Эккегарда (из его проповедей)xxi и такие же слова Ангелуса Силезиуса: "Если
бы не было Бога, не было бы меня, если бы не было меня, не было бы
Бога"xxii. Таким образом содержание абсолютной религии истолковывается и
возвышается до того уровня, на который поднялась мысль Аристотеля или
библейского змея, обещавшего нашему праотцу, что "знание" уравнит его с
Богом. И ни на минуту ему не приходит в голову мысль, что в этом таится
страшное, роковое падение, что "знание" не равняет человека с Богом, а
отрывает его от Бога, отдавая его в распоряжение мертвой и мертвящей
"истины". "Чудеса" Писания, т.е. всемогущество Божие, мы помним, были им с
презрением отвергнуты, ибо, как он поясняет в другом месте: "Нельзя
требовать от людей, чтобы они верили в вещи, в которые на известной ступени
образования они верить не могут: такая вера есть вера в содержание, которое
является конечным и случайным, т.е. не есть истинное: ибо истинная вера не
имеет случайного содержания". Соответственно этому "чудо есть насилие над
естественной связью явлений и потому есть насилие над духом"xxiii.
II
Мне пришлось несколько задержаться на умозрительной философии Гегеля
ввиду того, что и Достоевский, и Киргегард, первый, не давая себе в том
отчета, второй совершенно сознательно, видели свою жизненную задачу в борьбе
и преодолении того строя идей, который гегелевская философия как итог
развития европейской мысли воплотила в себе. Для Гегеля разрыв естественной
связи явлений, знаменующий собой власть Творца над миром и его
всемогущество, - невыносимая и самая страшная мысль: это есть для него
"насилие над духом". Он высмеивает библейские повествования - все они
принадлежат к "истории", говорят только о "конечном", которое человек,
желающий жить в духе и истине, должен стряхнуть с себя. Это он называет
"примирением" религии и разума, таким образом религия получает свое
оправдание через философию, которая усматривает в многообразии религиозных
построений "необходимую истину" и в ней, в этой необходимой истине,
открывает "вечную идею". Несомненно, что разум получает таким образом полное
удовлетворение. Но что осталось от религии, оправдавшейся таким образом
перед разумом? Несомненно тоже, что, сведя содержание "абсолютной религии" к
единству божественной и человеческой природы, Гегель, и всякий, кто за ним
шел, становился "знающим", как обещал Адаму искуситель, соблазнявший его
плодами с запретного дерева, - т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
мыслящий дух Гегеля вычерпал из себя, что, вопреки Писанию, змей не обманул
человека и что плоды с запретного дерева принесли нам самое лучшее, что
может быть в жизни, - знание. Так же точно мыслящий дух отвергает - как
невозможное - и чудеса, о которых в Писании повествуется. Как глубоко
презирал Гегель Писание - можно видеть из следующих слов его: "Досталось ли
гостям на свадьбе в Кане Галилейской больше или меньше вина, это совершенно
безразлично, и также чистая случайность, что у кого-то оказалась исцеленной
парализованная рука: миллионы людей ходят с парализованными руками и с
искалеченными другими членами, и никто их не исцеляет. А в Ветхом Завете
передается, что при выходе из Египта на дверях еврейских домов были сделаны
красные значки, чтобы ангел Господний мог опознать их. Такая вера для духа
не имеет никакого значения. Самые ядовитые насмешки Вольтера направлены
против такой веры. Он говорит, что лучше бы Бог научил евреев бессмертию
души, вместо того, чтобы учить, как отправлять естественные потребности
(aller a la selle). Отхожие места, таким образом, становятся содержанием
веры"xv. Гегелевская "Философия духа" с насмешкой и презрением относится к
Писанию и приемлет только то из Библии, что может "оправдаться" пред
разумным сознанием. В "откровенной" истине Гегель не нуждался, точнее, он ее
не приемлет или, если угодно, он откровенной истиной считает то, что ему
открывает его собственный дух. Некоторые протестантские богословы и без
Гегеля об этом догадались: чтобы не смущать себя и других таинственной
загадочностью библейского откровения, они объявили все истины откровенными.
По-гречески истина - ?("((((; производя это слово от глагола - ?-((((?((
(при-открывать), богословы освобождались от тяготящей просвещенного человека
обязанности признавать привилегированное положение истин Писания: всякая
истина, именно потому, что она истина, открывает что-то, бывшее прежде
прикрытым. Библейская истина, в этом смысле, не представляет исключения и не
имеет никаких преимуществ пред другими истинами. Она только тогда и
настолько может быть нам приемлема, поскольку она может оправдаться пред
нашим разумом, быть усмотрена нашими "открытыми глазами". Нечего и говорить,
что при таком условии придется отречься от трех четвертей того, что
рассказано в Писании, а что останется, так истолковать, чтобы все тот же
разум не нашел в этом ничего для себя оскорбительного. Для Гегеля (как и для
средневековых философов) величайшим авторитетом является Аристотель. Его
"Энциклопедия философских наук" заканчивается длинной выпиской (в оригинале,
по-гречески) из аристотелевской метафизики на тему "? ((((...( (? ?((((((
((? (? ?((((((", что значит: "созерцание есть самое лучшее и самое
блаженное"xvi, и в этой же энциклопедии, в начале третьей части, в
параграфах, возглавляющих "Философию духа", он пишет: "Книги Аристотеля о
душе являются и сейчас лучшим и единственным произведением умозрительного
характера на эту тему. Существенная цель философии духа может быть лишь в
том, чтоб ввести в познание духа идею понятия и таким образом открыть доступ
к аристотелевским книгам"xvii. Недаром Данте назвал Аристотеля il maestro di
coloro, chi sanno (учителем тех, кто знает)xviii. Кто хочет "знать", тот
должен идти за Аристотелем. И видеть в его сочинениях - и "О душе", и в
"Метафизике", и в "Этике" не только второй Ветхий, как говорил Климент
Александрийский, но и второй Новый Завет: видеть в нем Библию. Он
единственный учитель тех, кто хочет знать, кто знает. Вдохновляемый все тем
же Аристотелем, Гегель в своей "Философии религии" торжественно возвещает:
"Основная идея (христианства) есть единство божественной и человеческой
природы: Бог стал человеком"xix. Или, в другом месте, в главе о "царстве
духа": "Индивидуум должен проникнуться истиной о первичном единстве
божественной и человеческой природы, и эту истину постигает он в вере во
Христа. Бог уже не является для него потусторонностью"xx. Это все, что
принесла Гегелю "абсолютная религия". Он радостно приводит слова мейстера
Эккегарда (из его проповедей)xxi и такие же слова Ангелуса Силезиуса: "Если
бы не было Бога, не было бы меня, если бы не было меня, не было бы
Бога"xxii. Таким образом содержание абсолютной религии истолковывается и
возвышается до того уровня, на который поднялась мысль Аристотеля или
библейского змея, обещавшего нашему праотцу, что "знание" уравнит его с
Богом. И ни на минуту ему не приходит в голову мысль, что в этом таится
страшное, роковое падение, что "знание" не равняет человека с Богом, а
отрывает его от Бога, отдавая его в распоряжение мертвой и мертвящей
"истины". "Чудеса" Писания, т.е. всемогущество Божие, мы помним, были им с
презрением отвергнуты, ибо, как он поясняет в другом месте: "Нельзя
требовать от людей, чтобы они верили в вещи, в которые на известной ступени
образования они верить не могут: такая вера есть вера в содержание, которое
является конечным и случайным, т.е. не есть истинное: ибо истинная вера не
имеет случайного содержания". Соответственно этому "чудо есть насилие над
естественной связью явлений и потому есть насилие над духом"xxiii.
II
Мне пришлось несколько задержаться на умозрительной философии Гегеля
ввиду того, что и Достоевский, и Киргегард, первый, не давая себе в том
отчета, второй совершенно сознательно, видели свою жизненную задачу в борьбе
и преодолении того строя идей, который гегелевская философия как итог
развития европейской мысли воплотила в себе. Для Гегеля разрыв естественной
связи явлений, знаменующий собой власть Творца над миром и его
всемогущество, - невыносимая и самая страшная мысль: это есть для него
"насилие над духом". Он высмеивает библейские повествования - все они
принадлежат к "истории", говорят только о "конечном", которое человек,
желающий жить в духе и истине, должен стряхнуть с себя. Это он называет
"примирением" религии и разума, таким образом религия получает свое
оправдание через философию, которая усматривает в многообразии религиозных
построений "необходимую истину" и в ней, в этой необходимой истине,
открывает "вечную идею". Несомненно, что разум получает таким образом полное
удовлетворение. Но что осталось от религии, оправдавшейся таким образом
перед разумом? Несомненно тоже, что, сведя содержание "абсолютной религии" к
единству божественной и человеческой природы, Гегель, и всякий, кто за ним
шел, становился "знающим", как обещал Адаму искуситель, соблазнявший его
плодами с запретного дерева, - т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92