Он знает
тоже, что дарованная богами людям мудрость рекомендует в таких случаях как
единственный выход из создавшегося положения спокойную покорность
неизбежному. И он даже проходит через эту покорность - в том смысле
проходит, что со всей ясностью, на какую способна человеческая душа, дает
себе отчет в действительном. Иному, пожалуй, объясняет Киргегард, покажется
более соблазнительным убить в себе желание обладать царской дочерью,
обломать, так сказать, острие скорби. Такого человека Киргегард называет
рыцарем покорности и находит даже слова сочувствия по его адресу. И все-же
"чудесно обладать царской дочерью", и "рыцарь покорности, если он это
отрицает, - лжец"38 и его любовь не была настоящей любовью. Рыцарю
покорности - Киргегард противопоставляет рыцаря веры: "Через веру, говорит
этот рыцарь себе, через веру, в силу Абсурда ты получишь царскую дочь". И
еще раз повторяет: "Все же, как чудесно получить царскую дочь. Рыцарь веры -
единственный счастливый: он господствует над конечным, в то время, как
рыцарь покорности здесь только пришелец и чужак"39. Но тут же он признается:
"И все же на это дерзновенное (движение) я неспособен. Когда я пытаюсь
проделать его - голова у меня идет кругом и я тороплюсь укрыться в скорбь
покорности. Я могу плавать - но для этого мистического парения я слишком
тяжеловесен". А в дневниках его мы читаем - и не раз: "Если бы у меня была
вера, Регина осталась бы моей".
Почему же человек, который так страстно, так безумно рвется к вере, не
может обрести ее? Отчего не может он пойти за Авраамом и бедным юношей,
полюбившим царскую дочь? Отчего он отяжелел и не способен к парению? Отчего
на его долю выпала покорность и отчего ему отказано в последнем дерзании?
Мы помним, что, сравнивая язычество с христианством, Киргегард говорил,
что язычество не понимало, что грех связан с упорством и закоренелостью
человеческой воли. Мы помним тоже, что, по справке, это противопоставление
оказалось неверным: язычество всегда видело источник порока в злой воле. Но
между Киргегардом и верой - злая воля не была преградой. Наоборот, вся воля,
какая только бывает у человека - и злая, и добрая, - с бесконечно страстным
напряжением искала веры, но вера не приходила, и дальше покорности он не
пошел. Осуществить идеал покорности - во власти человека, способности же на
последнее дерзновение он не находит в своей душе. "Покорность приносит мне
сознание моей вечности; это чисто философское движение, и я уверен, что если
от меня потребуется, то я его осуществлю, найду в себе силы принудить себя
подчиниться строгой дисциплине духа... Это движение я делаю собственными
силами"40. И Киргегард не преувеличивает: он знал, что такое дисциплина духа
- недаром он прошел через школу Сократа. Если бы дело шло только о
самоотречении или, как предпочитают говорить, о подвиге самоотречения,
Киргегард вышел бы победителем из борьбы. Но "сознание своей вечности" - то,
что Спиноза выразил в словах: sentimus experimurque nos aeternos esselxxxvii
и что так вдохновляло Шлейермахера, Киргегарда мало прельщает: это -
consolatio philosophiae и философии умозрительной: ни к Иову, ни к Аврааму с
такими "утешениями" не пойдешь. Киргегард еще поясняет: "Собственными
усилиями я могу от всего отказаться. Но я не могу своими силами добыть
ничего из того, что принадлежит к конечному миру... Собственными силами я
могу отказаться от царской дочери и не роптать, а радостно, с миром и
спокойствием нести в душе свою скорбь. Но вновь обрести царскую дочь? Через
веру же, говорит нам чудесный рыцарь, через веру ты можешь обрести ее, в
силу Абсурда"41. Теперь видно, чего добивается Киргегард. Сократ был рыцарем
покорности, и вся завещанная им человечеству мудрость была мудростью
покорности. (Спиноза в своем sub specie aeternitatislxxxviii повторил
Сократа.) Сократ "знал", что собственными силами человек может отказаться от
царской дочери, но добыть ее он не может. Он тоже "знал" - что и силы богов
ограничены, и что не они распоряжаются в мире конечного и что в их власти
только "вечное", которым они охотно делятся со смертными. Поэтому Сократ и
видел в тех, кто не довольствовался посильным даром богов и не соглашался
находить радость, мир и успокоение в отречении от конечного, упорных и
закоренелых грешников, заслуживающих всех бед, уготованных для (((?((((('ов:
ведь знание пришло от разума, отвергнуть знание, значит отвергнуть разум - a
quam aram parabit sibi qui majestatem rationis laedit, у какого алтаря будет
молиться тот, кто оскорбил его величество разум, как через 2000 лет после
Сократа говорил Socrates redivivus Спиноза?lxxxix
И все же Иов отверг все consolationes philosophiae, все "ложные утешения"
человеческой мудрости - и Бог Библии не только не увидел в том злой воли, но
осудил его "утешителей", предлагавших ему заменить "конечные" блага
созерцанием вечности. В свой черед Авраам даже в ту минуту, когда нож уже
сверкал в его руке, не отрекся от "конечного" Исаака, и он стал для
бесчисленных поколений будущего Отцом веры, - и Киргегард не находит
достаточно сильных слов и образов, чтобы прославить его дерзновение.
VI. ВЕРА И ГРЕХ
Противоположное понятие греху есть не добродетель, а вера: все, что
приходит не от веры, есть грех (Рим. XIV, 23). И это принадлежит к
решительнейшим определениям христианства.
Киргегард
Две вещи более или менее начали, надеюсь, нам выясняться. C одной
стороны, Киргегард решается отстранить "этическое", которое есть выражение
"покорности", и это ему в известной степени удается: не только Иов и Авраам,
но и бедный юноша, полюбивший царскую дочь, уже отвергают "ложные утешения",
предлагаемые им разумом и Сократом, и не боятся суда "этического". Им все
равно, признает ли их этика laudabiles или vituperabiles (достойными похвалы
или порицания), они добиваются совсем другого: Иов требует восстановления
прошлого, Авраам - своего Исаака, бедный юноша - царской дочери. Пусть этика
грозит всеми своими громами и анафемами, пусть Сократ сколько угодно
иронизирует и доказывает, что "в бесконечно страстном стремлении к конечному
кроется противоречие", - ни Иова, ни Авраама, ни Киргегарда все это не
смутит. На негодование они ответят гневом и пересмеют, если до того дойдет
дело, даже самого Сократа. Но этика - не одна: за ее насмешками и
негодованием стоит Необходимость. Она невидима, она не разговаривает, не
насмехается, не корит. Нельзя даже указать, где она находится, как будто ее
нигде и не было. Она только - безмолвно и равнодушно - бьет беззащитного
человека, явно не подозревая даже, что в мире есть негодование, гнев и ужас
Иова, Авраама и Киргегарда, и совершенно с этим не считаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
тоже, что дарованная богами людям мудрость рекомендует в таких случаях как
единственный выход из создавшегося положения спокойную покорность
неизбежному. И он даже проходит через эту покорность - в том смысле
проходит, что со всей ясностью, на какую способна человеческая душа, дает
себе отчет в действительном. Иному, пожалуй, объясняет Киргегард, покажется
более соблазнительным убить в себе желание обладать царской дочерью,
обломать, так сказать, острие скорби. Такого человека Киргегард называет
рыцарем покорности и находит даже слова сочувствия по его адресу. И все-же
"чудесно обладать царской дочерью", и "рыцарь покорности, если он это
отрицает, - лжец"38 и его любовь не была настоящей любовью. Рыцарю
покорности - Киргегард противопоставляет рыцаря веры: "Через веру, говорит
этот рыцарь себе, через веру, в силу Абсурда ты получишь царскую дочь". И
еще раз повторяет: "Все же, как чудесно получить царскую дочь. Рыцарь веры -
единственный счастливый: он господствует над конечным, в то время, как
рыцарь покорности здесь только пришелец и чужак"39. Но тут же он признается:
"И все же на это дерзновенное (движение) я неспособен. Когда я пытаюсь
проделать его - голова у меня идет кругом и я тороплюсь укрыться в скорбь
покорности. Я могу плавать - но для этого мистического парения я слишком
тяжеловесен". А в дневниках его мы читаем - и не раз: "Если бы у меня была
вера, Регина осталась бы моей".
Почему же человек, который так страстно, так безумно рвется к вере, не
может обрести ее? Отчего не может он пойти за Авраамом и бедным юношей,
полюбившим царскую дочь? Отчего он отяжелел и не способен к парению? Отчего
на его долю выпала покорность и отчего ему отказано в последнем дерзании?
Мы помним, что, сравнивая язычество с христианством, Киргегард говорил,
что язычество не понимало, что грех связан с упорством и закоренелостью
человеческой воли. Мы помним тоже, что, по справке, это противопоставление
оказалось неверным: язычество всегда видело источник порока в злой воле. Но
между Киргегардом и верой - злая воля не была преградой. Наоборот, вся воля,
какая только бывает у человека - и злая, и добрая, - с бесконечно страстным
напряжением искала веры, но вера не приходила, и дальше покорности он не
пошел. Осуществить идеал покорности - во власти человека, способности же на
последнее дерзновение он не находит в своей душе. "Покорность приносит мне
сознание моей вечности; это чисто философское движение, и я уверен, что если
от меня потребуется, то я его осуществлю, найду в себе силы принудить себя
подчиниться строгой дисциплине духа... Это движение я делаю собственными
силами"40. И Киргегард не преувеличивает: он знал, что такое дисциплина духа
- недаром он прошел через школу Сократа. Если бы дело шло только о
самоотречении или, как предпочитают говорить, о подвиге самоотречения,
Киргегард вышел бы победителем из борьбы. Но "сознание своей вечности" - то,
что Спиноза выразил в словах: sentimus experimurque nos aeternos esselxxxvii
и что так вдохновляло Шлейермахера, Киргегарда мало прельщает: это -
consolatio philosophiae и философии умозрительной: ни к Иову, ни к Аврааму с
такими "утешениями" не пойдешь. Киргегард еще поясняет: "Собственными
усилиями я могу от всего отказаться. Но я не могу своими силами добыть
ничего из того, что принадлежит к конечному миру... Собственными силами я
могу отказаться от царской дочери и не роптать, а радостно, с миром и
спокойствием нести в душе свою скорбь. Но вновь обрести царскую дочь? Через
веру же, говорит нам чудесный рыцарь, через веру ты можешь обрести ее, в
силу Абсурда"41. Теперь видно, чего добивается Киргегард. Сократ был рыцарем
покорности, и вся завещанная им человечеству мудрость была мудростью
покорности. (Спиноза в своем sub specie aeternitatislxxxviii повторил
Сократа.) Сократ "знал", что собственными силами человек может отказаться от
царской дочери, но добыть ее он не может. Он тоже "знал" - что и силы богов
ограничены, и что не они распоряжаются в мире конечного и что в их власти
только "вечное", которым они охотно делятся со смертными. Поэтому Сократ и
видел в тех, кто не довольствовался посильным даром богов и не соглашался
находить радость, мир и успокоение в отречении от конечного, упорных и
закоренелых грешников, заслуживающих всех бед, уготованных для (((?((((('ов:
ведь знание пришло от разума, отвергнуть знание, значит отвергнуть разум - a
quam aram parabit sibi qui majestatem rationis laedit, у какого алтаря будет
молиться тот, кто оскорбил его величество разум, как через 2000 лет после
Сократа говорил Socrates redivivus Спиноза?lxxxix
И все же Иов отверг все consolationes philosophiae, все "ложные утешения"
человеческой мудрости - и Бог Библии не только не увидел в том злой воли, но
осудил его "утешителей", предлагавших ему заменить "конечные" блага
созерцанием вечности. В свой черед Авраам даже в ту минуту, когда нож уже
сверкал в его руке, не отрекся от "конечного" Исаака, и он стал для
бесчисленных поколений будущего Отцом веры, - и Киргегард не находит
достаточно сильных слов и образов, чтобы прославить его дерзновение.
VI. ВЕРА И ГРЕХ
Противоположное понятие греху есть не добродетель, а вера: все, что
приходит не от веры, есть грех (Рим. XIV, 23). И это принадлежит к
решительнейшим определениям христианства.
Киргегард
Две вещи более или менее начали, надеюсь, нам выясняться. C одной
стороны, Киргегард решается отстранить "этическое", которое есть выражение
"покорности", и это ему в известной степени удается: не только Иов и Авраам,
но и бедный юноша, полюбивший царскую дочь, уже отвергают "ложные утешения",
предлагаемые им разумом и Сократом, и не боятся суда "этического". Им все
равно, признает ли их этика laudabiles или vituperabiles (достойными похвалы
или порицания), они добиваются совсем другого: Иов требует восстановления
прошлого, Авраам - своего Исаака, бедный юноша - царской дочери. Пусть этика
грозит всеми своими громами и анафемами, пусть Сократ сколько угодно
иронизирует и доказывает, что "в бесконечно страстном стремлении к конечному
кроется противоречие", - ни Иова, ни Авраама, ни Киргегарда все это не
смутит. На негодование они ответят гневом и пересмеют, если до того дойдет
дело, даже самого Сократа. Но этика - не одна: за ее насмешками и
негодованием стоит Необходимость. Она невидима, она не разговаривает, не
насмехается, не корит. Нельзя даже указать, где она находится, как будто ее
нигде и не было. Она только - безмолвно и равнодушно - бьет беззащитного
человека, явно не подозревая даже, что в мире есть негодование, гнев и ужас
Иова, Авраама и Киргегарда, и совершенно с этим не считаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92