.. Шаромыжник он.
- Слушай, правда, что к вашей Мане Возвышаев ходит?
- Какой Возвышаев? - Федька свалил кепку на затылок.
- Не дури! Председатель рика... А Успенскому она будто от ворот поворот сделала?
- Я с начальством не якшаюсь, - Федька стеганул по лошадям и свернул в проулок.
Путь к лощине лежал через овраг по новому деревянному мосту, мимо кирпичного завода, дальше по горбине зеленеющих оржей, потом будет еще овраг с красными обрывистыми берегами, прозванный за отдаленность и глушь Волчьим, а потом уж лощина - низкая болотистая ендова, заросшая мелким кустарником и некошеной травой. В эту лощину и гоняли по весне лошадей в ночное.
Солнце уже скрылось за дальним увалом зеленеющих озимых, но небо еще полно было золотистого света, воздух недвижен и вязок, теплый, душный, с тем полынно-горьковатым сухим запахом пыли, который оставляет по себе уходящий жаркий летний день. В эту пору отчетливо слышны бывают все деревенские звуки: и дальний собачий брех, и заливистый петушиный крик, и глухое шлепанье копыт о пыльную дорогу.
Ребята пересекли овраг, гулко протопали по бревенчатому настилу моста, поднялись на бугор к кирпичному заводу.
- Из стариков кто-нибудь приедет? - спросил Федька Маклак.
- Обещал приехать дядя Максим...
- Жеребец, что ли?
- Ен самый...
- Значит, живем, - сказал Федька. - Есть на кого лошадей оставить... А то мелюзга сопатая волков испугается... Лошадей пораспустят...
- Дядя Максим просил дровец привезти. Говорит, кустарник весь прочистили, сушняка нет. А от сырья один дым да вонь. Давай на кирпичный завернем, - предложил Чувал. - Снимем с сарая несколько сухих приметин вот и дрова.
- Ты что? Амвросимов здесь днюет и ночует. Еще из ружья вдарит за эту приметину.
- Плевать нам на Амвросимовых! Поехали к артельным сараям. Вон к тем, дальним.
- А там Ваня Чекмарь сторожит.
- Дома он сидит... Я проезжал мимо. Васютка кулеш варила, а он на завалинке матерился. Ты, говорит, окна соломой завалил? А я ему - она с крыши свалилась. У вас не изба, а сорочье гнездо.
Маклак и Чувал переглянулись и захохотали. Позавчера, возвращаясь с улицы, они надергали в защитке по охапке соломы и завалили оба окна Васюткиной избы. Окна-то маленькие да на вершок от завалинки. Она и спала до Ванина прихода, думала - все еще ночь. Стадо проспала. Коза недоеной осталась... блеет, а та дрыхнет.
Кирпичный завод представлял из себя дюжины две приземистых сараев для сушки сырца, похожих на соломенные скирды, да десяток островерхих, крытых тесом печей обжига. С крайнего сарая ребята сняли по две приметаны - сухие и длинные хворостины, изрубили их, у Чувала за поясом оказался топор, и галопом, конь о конь, поскакали прямо по ржам.
В лощине было полно лошадей и ребятни, правда, больше все подсоски, как зовет Чувал десятилетних школьников. Из больших парней приехал только Васька Махим. Ни Ковяка, ни Натолия Сопатого, ни Шурки Пышонкова, никого не было. Да и кто по своей охоте поедет на праздник в ночное? Зато приехал дядя Максим Селькин, прозванный за окладистую сивую бороду, за толстый нос и густую волосню, стриженную под горшок, Жеребцом. У него было большое рыхлое брюхо, свисавшее, как пустой кошель, почти до колен. "Дядь Максим, а на чем у тебя ширинка держится?" - "А я ее, ребятки, за пупок пристегиваю. Пупок у меня агромадный, грызь, стало быть..." У него был чалый мерин, с виду покорный, как сам хозяин, и такой же брюхатый и мосластый. И тем не менее ребятишки не брали его в ночное - Чалый никогда не наедался за ночь; на рассвете, когда все лошади понуро стояли, опустив голову и оттопырив нижнюю губу, - "читали газету", по выражению ребят, Чалый продолжал со скрипом и хрупом щипать траву. Подойдешь к нему заобротать, а он тебя норовит зубами поймать за пузо. Ненасытная скотина! Так и ездил в ночное сам Максим Селькин.
Все ночевальщики уже сидели возле дымящегося костра, когда подъехали опоздавшие. В центре круга стоял на четвереньках Максим Селькин, похожий на гривастого льва, и, вытянув губы, шумно дул, как кузнечный мех, под кучку зеленых ветвей.
Маклак с Чувалом мигом спешились, кинули связки сухих дров, стали снимать оброти и стреноживать коней.
- Вот спасибо, робятки! Дровец привезли, уважили старика, распрямившись от костра, радостно говорил Селькин. - А я картехи прихватил... Напечем, едрит твою лапоть. Вот и нам праздник будет.
- У нас и выпить есть. Держи! - Маклак подал Селькину две бутылки молока. - После ужина спать захочешь... Так вот тебе ватола и зипун. Ложись и укрывайся.
- Ватола, она, робятки, влагу гонит, - говорил Селькин, принимая все это добро. - На ней не больно уснешь. Вот зипунишко - это хорошо. Эта подстилка сухая...
- Говори, что тебе принесть? - спросил Чувал Селькина. - Всем подсоскам конфет принесем. А тебе что?
- Мне бы шкалик, робятки. Вот и я пососал бы. Да где его ночью достанешь?
- Найдем! Водки не будет - самогонки принесем, - сказал Федька.
- Вот спасибо. А насчет лошадей не сумлевайтесь. В сохранности будут.
Маклак скинул лапти, быстро переобулся в штиблеты и зипуном их еще почистил, рубашку расшитую расправил, все складочки за спину разогнал, одну руку в бедро упер, вторую на затылок закинул и козырем прошелся вокруг костра:
- Ну, берегитесь, которые напудрены... Как, дядь Максим? Гип-гоп! - Он раза два нырнул вприсядку и картинно поклонился.
- Сключительно. Чистый ползунок, - сказал Селькин. - Мотри, только не подерись. Рубаху порвут невзначай. Отец узнает, что бегал из ночного... Он тебе задаст тогда ползунка.
- Пока! - сказал Чувал. - Ты, дядь Максим, спи. А вы, подсоски!.. Смотрите!.. Ежели кто из вас уснет, приду - всех на баран перетаскаю.
- Ты чего это, Санька, робят обижаешь? - сказал Селькин.
- Кого я обижаю?
- Ну как же, подсосками зовешь.
- Дак они все мне под сосок. Ну, подходи ростом мериться. Кто выше моего соска, извини-подвинься. Гы!
- Обормот! - сказал Селькин. - Ступайте уж от греха подальше.
- Махим, пошли с нами? - позвал Маклак рослого увальня.
- В лаптях, что ли? - пробасил тот.
- А ты скинь лапти-то, - сказал Чувал. - К селу подойдем - в оврагах в тине вымажешь ноги. Пойдешь, как в шавровых ботинках. Заблестят.
- Да пошел ты...
Ребятишки прыскали и отворачивались, боясь обидеть кого-либо из старших неуместным смехом.
В село вернулись Маклак с Чувалом уже по-темному. Сразу за оврагом, на Красной горке шумела огромная толпа. Играли две гармони цыганочку, дробно стучали каблуки. Федька приостановился возле оврага, прислушиваясь: одна ханатыркала на басах, как разбитая берда, - это, ясное дело, Мишки Кочебанова гармонь, немецкого строя, а другая не в лад высоко взвизгивала, как свинья недорезанная. Да это ж ливенка Сенечки Зенина! Вот шаромыжник, на их конец притопал. Значит, и Зинка здесь вертится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
- Слушай, правда, что к вашей Мане Возвышаев ходит?
- Какой Возвышаев? - Федька свалил кепку на затылок.
- Не дури! Председатель рика... А Успенскому она будто от ворот поворот сделала?
- Я с начальством не якшаюсь, - Федька стеганул по лошадям и свернул в проулок.
Путь к лощине лежал через овраг по новому деревянному мосту, мимо кирпичного завода, дальше по горбине зеленеющих оржей, потом будет еще овраг с красными обрывистыми берегами, прозванный за отдаленность и глушь Волчьим, а потом уж лощина - низкая болотистая ендова, заросшая мелким кустарником и некошеной травой. В эту лощину и гоняли по весне лошадей в ночное.
Солнце уже скрылось за дальним увалом зеленеющих озимых, но небо еще полно было золотистого света, воздух недвижен и вязок, теплый, душный, с тем полынно-горьковатым сухим запахом пыли, который оставляет по себе уходящий жаркий летний день. В эту пору отчетливо слышны бывают все деревенские звуки: и дальний собачий брех, и заливистый петушиный крик, и глухое шлепанье копыт о пыльную дорогу.
Ребята пересекли овраг, гулко протопали по бревенчатому настилу моста, поднялись на бугор к кирпичному заводу.
- Из стариков кто-нибудь приедет? - спросил Федька Маклак.
- Обещал приехать дядя Максим...
- Жеребец, что ли?
- Ен самый...
- Значит, живем, - сказал Федька. - Есть на кого лошадей оставить... А то мелюзга сопатая волков испугается... Лошадей пораспустят...
- Дядя Максим просил дровец привезти. Говорит, кустарник весь прочистили, сушняка нет. А от сырья один дым да вонь. Давай на кирпичный завернем, - предложил Чувал. - Снимем с сарая несколько сухих приметин вот и дрова.
- Ты что? Амвросимов здесь днюет и ночует. Еще из ружья вдарит за эту приметину.
- Плевать нам на Амвросимовых! Поехали к артельным сараям. Вон к тем, дальним.
- А там Ваня Чекмарь сторожит.
- Дома он сидит... Я проезжал мимо. Васютка кулеш варила, а он на завалинке матерился. Ты, говорит, окна соломой завалил? А я ему - она с крыши свалилась. У вас не изба, а сорочье гнездо.
Маклак и Чувал переглянулись и захохотали. Позавчера, возвращаясь с улицы, они надергали в защитке по охапке соломы и завалили оба окна Васюткиной избы. Окна-то маленькие да на вершок от завалинки. Она и спала до Ванина прихода, думала - все еще ночь. Стадо проспала. Коза недоеной осталась... блеет, а та дрыхнет.
Кирпичный завод представлял из себя дюжины две приземистых сараев для сушки сырца, похожих на соломенные скирды, да десяток островерхих, крытых тесом печей обжига. С крайнего сарая ребята сняли по две приметаны - сухие и длинные хворостины, изрубили их, у Чувала за поясом оказался топор, и галопом, конь о конь, поскакали прямо по ржам.
В лощине было полно лошадей и ребятни, правда, больше все подсоски, как зовет Чувал десятилетних школьников. Из больших парней приехал только Васька Махим. Ни Ковяка, ни Натолия Сопатого, ни Шурки Пышонкова, никого не было. Да и кто по своей охоте поедет на праздник в ночное? Зато приехал дядя Максим Селькин, прозванный за окладистую сивую бороду, за толстый нос и густую волосню, стриженную под горшок, Жеребцом. У него было большое рыхлое брюхо, свисавшее, как пустой кошель, почти до колен. "Дядь Максим, а на чем у тебя ширинка держится?" - "А я ее, ребятки, за пупок пристегиваю. Пупок у меня агромадный, грызь, стало быть..." У него был чалый мерин, с виду покорный, как сам хозяин, и такой же брюхатый и мосластый. И тем не менее ребятишки не брали его в ночное - Чалый никогда не наедался за ночь; на рассвете, когда все лошади понуро стояли, опустив голову и оттопырив нижнюю губу, - "читали газету", по выражению ребят, Чалый продолжал со скрипом и хрупом щипать траву. Подойдешь к нему заобротать, а он тебя норовит зубами поймать за пузо. Ненасытная скотина! Так и ездил в ночное сам Максим Селькин.
Все ночевальщики уже сидели возле дымящегося костра, когда подъехали опоздавшие. В центре круга стоял на четвереньках Максим Селькин, похожий на гривастого льва, и, вытянув губы, шумно дул, как кузнечный мех, под кучку зеленых ветвей.
Маклак с Чувалом мигом спешились, кинули связки сухих дров, стали снимать оброти и стреноживать коней.
- Вот спасибо, робятки! Дровец привезли, уважили старика, распрямившись от костра, радостно говорил Селькин. - А я картехи прихватил... Напечем, едрит твою лапоть. Вот и нам праздник будет.
- У нас и выпить есть. Держи! - Маклак подал Селькину две бутылки молока. - После ужина спать захочешь... Так вот тебе ватола и зипун. Ложись и укрывайся.
- Ватола, она, робятки, влагу гонит, - говорил Селькин, принимая все это добро. - На ней не больно уснешь. Вот зипунишко - это хорошо. Эта подстилка сухая...
- Говори, что тебе принесть? - спросил Чувал Селькина. - Всем подсоскам конфет принесем. А тебе что?
- Мне бы шкалик, робятки. Вот и я пососал бы. Да где его ночью достанешь?
- Найдем! Водки не будет - самогонки принесем, - сказал Федька.
- Вот спасибо. А насчет лошадей не сумлевайтесь. В сохранности будут.
Маклак скинул лапти, быстро переобулся в штиблеты и зипуном их еще почистил, рубашку расшитую расправил, все складочки за спину разогнал, одну руку в бедро упер, вторую на затылок закинул и козырем прошелся вокруг костра:
- Ну, берегитесь, которые напудрены... Как, дядь Максим? Гип-гоп! - Он раза два нырнул вприсядку и картинно поклонился.
- Сключительно. Чистый ползунок, - сказал Селькин. - Мотри, только не подерись. Рубаху порвут невзначай. Отец узнает, что бегал из ночного... Он тебе задаст тогда ползунка.
- Пока! - сказал Чувал. - Ты, дядь Максим, спи. А вы, подсоски!.. Смотрите!.. Ежели кто из вас уснет, приду - всех на баран перетаскаю.
- Ты чего это, Санька, робят обижаешь? - сказал Селькин.
- Кого я обижаю?
- Ну как же, подсосками зовешь.
- Дак они все мне под сосок. Ну, подходи ростом мериться. Кто выше моего соска, извини-подвинься. Гы!
- Обормот! - сказал Селькин. - Ступайте уж от греха подальше.
- Махим, пошли с нами? - позвал Маклак рослого увальня.
- В лаптях, что ли? - пробасил тот.
- А ты скинь лапти-то, - сказал Чувал. - К селу подойдем - в оврагах в тине вымажешь ноги. Пойдешь, как в шавровых ботинках. Заблестят.
- Да пошел ты...
Ребятишки прыскали и отворачивались, боясь обидеть кого-либо из старших неуместным смехом.
В село вернулись Маклак с Чувалом уже по-темному. Сразу за оврагом, на Красной горке шумела огромная толпа. Играли две гармони цыганочку, дробно стучали каблуки. Федька приостановился возле оврага, прислушиваясь: одна ханатыркала на басах, как разбитая берда, - это, ясное дело, Мишки Кочебанова гармонь, немецкого строя, а другая не в лад высоко взвизгивала, как свинья недорезанная. Да это ж ливенка Сенечки Зенина! Вот шаромыжник, на их конец притопал. Значит, и Зинка здесь вертится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221