Присаживаясь к котелку, достал поллитру водки, обжимая головку, снял с похрустыванием белый сургуч, потом с ласковой осторожностью хлопнул ладонью в донышко.
Между тем Селютан заострил палочку и, как вилкой, достал из котла утиную тушку. Бородин в кружки налил водки.
- Ну, поехали!
Выпили, выдыхнули дружно и молча начали раздирать утку, словно совершали торжественный обряд. И ели молча, чмокая губами и громко чавкая. Играй, почуяв скорые объедки, поднял морду и замахал хвостом.
- Нынче ночью Скобликовы уехали, - сказал наконец Бородин, закуривая.
- Куда уехали?
- В Канавино, к сестре. Вроде бы насовсем.
- А как же дом? - спросил Селютан, все еще не беря в толк суть разговора.
- Бросили дом, - сказал Бородин и длинно выругался. - Убежали, Федор. От налогов убежали, а может быть, и от тюрьмы.
- От тюрьмы не убежишь, - хмыкнул Селютан и закурил, отвалясь на локоть. - В Канавине, здесь ли, - все едино.
- Здесь у них свой дом, поместье рядом... А там они квартиранты. Разница!
- Какая разница - где подыхать? Что здесь, что в Канавине?
- Дак ведь люди жить хотят!
- Что там за жизнь, в чужом углу! Нет, ты держись своего болота. Где жил, там и помирай с честью.
- А если из дома выгонят?
- Ну и что? Дом мой понадобился? На, возьми, подавись им. А меня не трогай. Я и в стогу сена проживу. А затронешь - спуску не дам. Вот как надо держаться. Небось они крепко подумают перед тем, как гонять нас во всякие колхозы. А то что? Не успеют кнутом хлопнуть, как бе-эгут. Не люди, а стадо.
- Я, брат, тоже решил держаться до последнего. Ни в город не поеду, ни в колхоз не пойду.
- Это правильно, - согласился Селютан. - Давай еще помаленьку глотнем.
Бородин побулькал в кружки. Выпили.
- Эх, Федор, - сказал Бородин. - Может, последний разок ездим с тобой... на охоту. Придет время - пешой будешь топать.
- Это почему?
- Всеобщий колхоз создадут на всю Рязанскую губернию. Поголовный... И вроде бы за год. А лошадей, коров и всякую живность отберут.
- Кто тебе сказал?
- В "Правде" прочел.
- Брешут. Я вот по чему сужу: чтобы лошадей держать в общем месте, надо построить конные заводы. А ты знаешь, что такое конный завод? Я видел у фон Дервиза. Это ж дворец лошадиный! Чтобы построить такой завод на всех тихановских лошадей?.. Дак нам все заложить надо - портки последние снять с себя! И то не хватит. А ты говоришь - на всю губернию. Кто же нам отвалит такие деньги?
- Государство.
- Государство? Оно с нас последние гроши тянет. Хлеб вон до зернышка выколачивает. А ты хочешь, чтоб это самое государство заводы нам конские строило? Дворы коровьи? Да ни в жисть не поверю.
- А ежели объединят лошадей, да на наших же дворах оставят? - спросил Бородин.
Селютан рассмеялся:
- Это пожалуйста! Такой колхоз мне по нутру, ежели моя лошадь на дворе стоит. Куда хочу - туда и еду.
Бородин только усмехнулся и спросил, оглядываясь по сторонам:
- А где твоя лошадь?
- На приколе, возле озера.
- Волки не задерут?
- А Играй на что?
- Он на луну брешет.
- Это он мне вроде колыбельную поет. Я сплю и сквозь сон слушаю. Брешет, значит, все в порядке. Волки подойдут - он завоет, в голос затявкает. А то совсем замолчит. Стало быть, рассвет. Пора вставать. Он у меня службу знает.
Когда укладывались в кромешной темноте на мягком духовитом сене, Селютан толкнул в бок Бородина и сказал со смешком:
- А ты жох... Хитрован!
- Чего такое?
- Поедем, говорит, по случаю праздника уток погоняем. Так, мол, от нечего делать. Оказывается, не от нечего делать, а от актива бежал.
- Кто тебе сказал?
- Кречев. Пришел ко мне и спрашивает: говорят, у тебя Бородин отсиживается?
- И ты ему сказал, где я? - тревожно спросил Андрей Иванович.
- Ага, испугался! - хохотнул Селютан. - А я говорю: был да сплыл. Зачем он тебе? Актив, мол, завтра проводим, посоветоваться надо. Тут я сразу понял твою задачу смотаться с глаз долой. Я и сказал ему: на лугах, говорю. Случаем, не туда собираешься? Собираюсь, говорю. Будь добр встретишься с ним, передай, пусть приезжает к двум часам дня. Исполню, говорю, в точности... Ну, мотри, Андрей! Я тебя предупреждаю.
- Ладно дурака валять, - сердито отозвался Бородин.
- А ты не боишься, что тебе самому хлебные излишки начислят за отсутствие?
- Индивидуалкой будут обкладывать, - буркнул Бородин. - Подворкой.
- А говорят, хлебными излишками.
- Кто говорит?
- Да Кречев. Передай, мол, Бородину, ежели не приедет, хлебные излишки начислим на него самого, чтоб другим неповадно было бегать с актива.
- Типун тебе на язык.
- На тебя же, говорят, сена накладывали. Сто пятьдесят пудов.
- Накладывали... Да я не повез. На меня где сядешь, там и слезешь...
- Да, у тебя рука... И кем ты успел заручиться? Говорят, племянницу просватал за комиссара из "Красного лаптя"?
- Дрыхнуть давай... Небось выспался и мелешь языком.
- Сейчас, будильник заведу, - отозвался Селютан и, закрывая сеном лаз, крикнул наружу: - Играй, а кто брехать будет? Я, что ли?!
И тотчас послышался приглушенный, как из подпола, размеренный собачий брех.
"Ну и обормот. С такими и в тюрьме не соскучишься", - невесело подумал Бородин, засыпая.
Ему приснилось, что едет он по летней пустынной дороге, а навстречу ему идет седой дед, идет потихоньку, опираясь на посох. И сума за спиной. Вот поравнялись они, Бородин и спрашивает его с телеги:
- Отец, куда путь держишь?
- Иду в Саров, богу молиться.
- Дак монастырь-то закрыли!
- Э, милый, ноне где лес - там и монастырь. Вставай, пошли со мной!
- Мне некогда. Я работаю.
- Какая теперь работа? Иль ты не слыхал? Команда была - штык в землю. Отвоевались, пошли молиться.
И он вдруг с неожиданной проворностью схватил Бородина за рукав и потащил с телеги:
- Вста-а-авай!
- Да погоди ты! Брось, говорю! Отцепись!!
Бородин вырвал рукав и в ужасе проснулся.
- Ты чего брыкаешься? Иль черти приснились? - посмеивался Федорок.
Лаз уже был открыт, и в него пробивался серый рассвет, тянуло сырым холодом.
- Богомолец приснился, - сказал Бородин. - Схватил меня за локоть и тянет в монастырь. Пошли, говорит, богу молиться.
- Погоди! Вот Кречев подведет тебя под монастырь... За уклонение:
- А хрен с ней. Молиться будем.
- Нет, брат, не помолишься. Ноне в монастыре вкалывают. По заведенному распорядку.
Они вылезли наружу. Трава была в белой изморози и похрустывала под ногами, как мелкий хворост. Небо посветлело, стало бледно-зеленым, и в его холодной стеклянной глубине слабо мерцали блеклые звезды. Луны не было. На ее месте на восточном краю неба расплывалась, играя жаркими красками, заря, и в подсвете ее угрюмо чернел сосновый бор на бугре за озером. В матовом сумеречном свете далеко проглядывались разбросанные бурые стога, затененные опушки кустарников и рыжевато-сизая щетина несрезанных камышей возле округлых бочажин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221