- Тять, я сейчас, - бросилась она к шалашу.
Но Маркел остановил ее:
- Не замай... Я сам посолю.
Двинулся вразвалочку с ложкой к шалашу.
- Тять, соль там, в сундучке.
Маркел скрылся в шалаше и долго не появлялся, гремя сундучком. Потом раздался оттуда протяжный, затейливый мат, и все те же злополучные ложки с деревянной чашкой дугой полетели с высокого берега в реку. За ними загремел, подпрыгивая на глинистых уступах, и сундучок. Потом полетели подушки, одеяло с ватолой... Наконец вылез из шалаша сам Маркел, пыхтя и матерясь, мрачнее тучи надвигался на Панку. Она попятилась от костра, озираясь по сторонам, выбирая - в каком направлении сигануть.
- Иде же твоя соль, а? - рявкнул Маркел.
- Тять, я забыла... Она... она... в застрехе.
- Ах в застрехе? Ну дак я тебя сейчас самою в застреху засуну.
Он бросился бежать за Панкой, но зацепил лаптем за хворостину, упал и свалил котел с варевом. Встал на четвереньки, замотал головой и завыл от ярости и досады. Каша растекалась по отаве, а кусок мяса дымился в золе.
- Гады, сволочи! - вставая, заорал на весь шестак, на всех, кто гоготал у своих костров. - Нате, жрите! - Он схватил мясо и запустил его в реку. Потом, пыхтя как паровоз, мрачно курил на скамеечке, глядя себе под ноги. Вдруг решительно встал, снял косу с тальникового куста, подвязал брусок к левой ноге и пошел на свой пай. Проходя мимо мерина, ударил его лаптем в брюхо. Тот поднял голову и с печальным недоумением долго смотрел вслед своему хозяину.
Мужики поймали в реке ложки с чашкой, собрали подушки, одеяло, сундучок - все сложили в кучу возле шалаша Маркела. Потом пришла из кустов Панка. Ее пригласили Бородины обедать.
Она была стриженая, с большой круглой головой и с оттопыренными ушами. Ела она торопливо и жадно. Сережа с удивлением глядел на то, как у нее шевелятся уши, и вспомнил частую ругань Маркела на Панку и тетю Фросю: "Работать у вас волос не шелохнется, а как жрать - так вся голова трясется".
Ему было очень жаль Панку, и он подумал, что когда вырастет большим, то ни за что не станет ругаться на своих детей.
К обедающим Бородиным подошел Якуша Ротастенький:
- Хлеб-соль, Андрей Иваныч!
- Едим, да свой, а ты так постой, - бойко отчеканил Федька.
- Ты у кого это выучился, у Маркела, что ли? - сердито одернул его отец.
- А это у него зубы прорезаются, - усмехнулся Якуша, присаживаясь на разостланный брезент.
- Давай, работай! - Андрей Иванович подал ему ложку и пододвинул чашку с мясным супом.
- Да я уж отстрелялся, - сказал Якуша, но ложку взял. - У вас вроде баранина?
- Свежая, не успела просолеть.
- А у меня еще прошлогодняя говядина. Так, веришь, ажно проржавела, зараза. Переламывается, как прелый ботинок. - Якушка обтер ложку и начал хлебать со всеми.
- Так что будем делать с улишками? - спросил он, когда выхлебали суп и накладывали кашу.
- Я свое мнение высказал. Как мужики? - отозвался Андрей Иванович.
- А кто мужики? Моя беднота вся за то, чтобы улишки продать. Есть которые и против - Алдонин да Барабошка с Тарантасом.
- А Бандей?
- Тому не токмо что улишки, тот паи пропьет. Алдонина уломать надо.
- Прокопу все мало, - сказал Андрей Иванович, подливая топленое масло в дымящуюся раскидистую кашу. - Конечно, лучше улишки продать. Делить их трудно... день провозишься, а времени нет.
- А я что говорю! - подхватил Якуша с радостью. - Не угодишь какому-нибудь Маркелу, - покосился на Панку, - косой порежет.
- Покупатели здесь?
- Ну! Гордеевские ждут. А там климуши на очереди. Можно и поладиться.
- Зачем же? Если гордеевские ждут, им отдать. У них лугов мало.
- Мы эта... договорились с ними, - Якуша запнулся. - Они ведро водки ставят. Вечером и привезут. А я уж все сообразил - бредешок наладил, рыбки, значит, вечерком зацепим и посидим.
- Тебе бы только посидеть, - проворчал Андрей Иванович.
- Все ж таки луговая кампания! Отметить надо.
- А не жирно будет - улишки за ведро водки?
- Дак они еще обоз выделят, сено за нас перевезут с заготпункта на Ватажку. Расписку с них возьмем.
- Ну, тогда дело.
- Вот и правильно! Правильно!! - Якуша даже привскочил от радости.
- Куда ж ты? А кашу?
- Нет, я в самом деле сыт. Побегу к мужикам. Провернем это дело. Пошлем кого-нибудь за гордеевскими. - Якуша помотал вдоль шестака, только лапти засверкали.
- Ну, Федька, ешь быстрее, да пойдем. Не то проваландаешься здесь, нагрянут гордеевские - и вся нонешняя работа пойдет кобыле под хвост, сказал Андрей Иванович.
- Папань, а что такое улишки? - спросил Сережа.
- Улишки, сынок, это остатки от паев. Когда паи делили, остались обрезы - возле болот, вокруг кустарников, в ложках. Одним словом, всякие неудобные сенокосы... Вот их и называют улишками.
- Ну как же можно обменять сенокос на водку?
- Хо-хо! - усмехнулся Андрей Иванович. - Вот вырастешь большим и узнаешь, как это делается.
После обеда отец приказал Сереже вымыть чашки с ложками, а сами с Федькой разобрали косы, взяли чайник с чаем и пошли куда-то на свой пай. Сначала они были видны все от макушки до лаптей, потом стали погружаться в траву - все глубже и глубже, как в воду заходили; трава шумела, волновалась, и было ее столько много - куда ни посмотришь, все трава и трава, даже кустарники в траве казались маленькими; а отец с Федькой все уменьшались да уменьшались, наконец от них остались одни черные кепки да косы, похожие на крылья серпочков. Потом и косы растворились, и кепки пропали. А по траве катились волны, как по настоящему озеру, и Сережа хотел еще немного постоять да подумать - почему это в траве пропадают люди? Не такая она уж и высокая. Но его потянула за рукав Панка и сказала:
- Хватит глаза пялить попусту. Надо чашки с ложками мыть.
Луговые паи на Ходаво принадлежали тихановцам с незапамятных времен. Здесь вокруг озера Выксала лежали места низкие, потные - даже в июле в дождливое лето чавкали в отаве конские копыта. А уж травы вымахивали по брюхо лошадиное, густоты непрорезной, и состава хорошего - все костер, да тимофеевка, да вязиль с синенькими цветочками, да белые и розовые кашки. Свалишь рядок, что твоя рожь - горой высится. Солнце не пробивает, если рядок не обернешь - и не просохнет. А сено мелкое, как шерсть, духовитое, хоть в чай заваривай. Оттого и зарились на Ходаво до революции помещики, а после - в год передела земель - желудевские подкатились: наш конец и карта наша! Ходаво к нам ближе, берите взамен Лавнинские. Мы - волостные, нам виднее! Но шалишь... Не на тех напали. Тихановские в топоры: "За Ходаво головы снесем!" Стеной встали. Желудевским и волком не помог: а что? Власть новая - замах-то был, упора не хватало. Отстояли Ходаво тихановцы, да еще из помещичьих лугов - Краснова и Мотки прихватили. И там хорошие сена были, но перед Ходавом жидковаты.
Хотя луга делились, - нарезали паи до революции по душам, а после - по едокам - раз в пять, а то и в шесть лет, - случалось, что иные места попадали в одни и те же руки по два и по три раза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221