Кто-то кому-то кузькину мать хочет показать. А наше дело - сиди и смотри. Сунешься свою правду доказывать - язык отрежут. Кому нужна твоя мужицкая правда? Им свою девать некуда. Вот они ее кроют да перекраивают, на нас вешают, примеряют. Кто всучит свой покрой, тот туз и король. И хрен с ним, пускай тешатся. Ну наденем эти ихние колхозные шинели да армяки... Поносим год, другой. Все же увидят, что в коленках жмут. Ну посмеются да скинут. За старое возьмемся, за свое исконное-посконное. Только и всего.
Максим Иванович гудел, добродушно ухмылялся в черную окладистую бороду - он был медлителен, коренаст, с большой кудрявой головой, сидел, как в малахае.
- Ты только надень этот колхозный хомут... Так засупонят, что до самого издоха не вырвешься, - возражал Андрей Иванович. - Не только ты, дети твои увязнут в этой тине и проклянут тебя. Эх ты, башка большая! Да тебе что? Твои дети выросли да разлетелись. Тебе ветер дует в зад.
- Нехорошо, Андрей! Вразнобой мы пошли. Чертогон какой-то. Беда. Нам вместе держаться надо, крепко, как пальцы в кулаке. Тогда мы всего добьемся. Как в восемнадцатом году. Вместе пошли воевать: и ты, и я, и Михаил, и Колька. Он в те поры еще сопли подтирать не научился толком, а туда же, в строй. И воевал будь здоров! И Андрюшка мой успел. А теперь врозь?
- Ты не равняй хрен с пальцем, - огрызнулся Андрей Иванович. - В восемнадцатом году мы землю разделили по едокам, нарезали поровну, без обиды. Только работай, старайся... А теперь вы все валите в кучу малу, как тряпишник в телегу: кто чего принесет, то и ладно. Вам бы все перемешать да поглядеть - что выйдет из этого. А чего глядеть? И так все ясно: кто ближе окажется, тот и вытянет из этой кучи что получше, а тому, кто на отшибе, - шиш!
- Дак ведь не по своей охоте! Нас же склоняют. А раз так - все должны делать что-нибудь одно. Хочешь ты или нет, а большинство пойдет. Склонют! Зачем же тебе в меньшинстве оставаться, голова два уха? Сомнут! Не лучше ли всем враз притопать и всю затею обнажить. Смешно?.. Так вместе и посмеемся.
- Стыдно ведь старым мужикам придуриваться.
- Стыдно тому, кто заставляет.
- Э, нет! Я не Петрушка, чтоб под сурдинку дергаться на краю балагана. И ежели уж пойду на такое дело, так и отвечать за него должен сам. И грех мой.
- Ну вот, сразу и грех. Я это к примеру сказал. Может, что и доброе получится из этих колхозов. Надо попробовать.
- Иди ты со своей пробой! Одна вон попробовала... - Андрей Иванович не договорил, сердито, с грохотом отодвинул табуретку, встал из-за стола и, заложив руки за спину, начал крестить пол.
Вдруг остановился посреди горницы, круто взглянул на братьев и спросил, вроде с испугом:
- Да вы понимаете или нет? Это же не артель, а сплошной колхоз! Куда ни кинь - все клин. И выхода из него нет. Бежать захочешь - так некуда.
- Брось, брось яриться-то, - осаживал его Максим Иванович. - Эка, напугал колхозом. Вон, в девятнадцатом году все пароходы потопили. Лоцманам делать нечего - работы лишились! И то не пропали. Вот видишь, живу и здравствую. И в колхозе проживем. Чего ты боишься? Кругом же свои люди. Председателем станет Ванятка Бородин. Поди уж, не обделит тебя-то.
- Ему и делить-то нечего будет. Теперь вон хлебные излишки приходится силой выколачивать из каждого. А тогда? Подъедет обоз к амбару - выгребут все под метелку, и поминай как звали.
- Андрей, Андрей, не складывай руки на груди раньше времени. Мы еще помашем да попашем.
- Нет, нет! Опролетаризоваться вчистую... и к чертовой матери! - сказал Николай Иванович; на безусом горбоносом лице старался он изобразить суровую озабоченность, но глаза озорно поблескивали, поглядывали на Зиновия, который за самоваром строил уморительные рожи, передразнивая старших братьев.
Андрей Иванович, так и не одолев старшого, набросился на Николая:
- А кому ты нужен голым пролетарием? Куда денешься? В мытари пойдешь?
- К Михаилу подамся, в Юзовку. Все ж таки он слесарь. Поможет устроиться.
- Он сам живет в глиняной мазанке. Куда же он тебя устроит? Да еще с двумя детьми?
- Ну в Рязань подамся... Вон вместе с Зиновием.
- А у Зиновия что там, в Рязани, свой департамент?
- Меня зовут на завод "Сельмаш"... В бухгалтеры, - вынырнул тот из-за самовара.
- А дом куда? Хозяйство? Надел?
Зиновий жил с матерью в отдельной половине семейного дома Бородиных, вторую половину занимал Николай Иванович. Хозяйство, скотину - все держали на одном подворье. Верховодил Николай Иванович, а Зиновий больше все в Пугасове околачивался.
- Я вам не цепной кобель, чтоб семейное добро охранять, - горячился Зиновий. - Надел сдам Ванятке в колхоз, в дом пущу квартирантов. А мать сама выберет, - где ей лучше жить.
- Ты что, с Ваняткой договорился, что ли? - спросил обозленный Андрей Иванович.
- Да, - ответил Зиновий. - И не я один. Вон, Максим тоже договорился с ним.
- Ты идешь в колхоз? - Андрей Иванович аж привстал.
- Иду, - Максим Иванович нахмурился и потупил голову.
- Вот спасибо... Потешили меня братцы родные накануне праздника Покрова Великого... А ты чего молчишь? - спросил он Николая Ивановича. - Тоже, поди, навострил туда лыжи?..
- Я - нет. Мать не велит... Она ко мне переходит. - И, помолчав, добавил: - И Пегого жалко. Все ж таки я за него полтыщи отвалил. Такого тяжеловоза во всем районе не сыщешь...
- Да, причина сурьезная... - криво усмехнулся Андрей Иванович. Значит, мама не велит...
- Напрасно упираешься, Андрей, - сказал Максим Иванович. - Все равно свалят. Одними налогами задушат.
- Говорить больше не о чем... - Андрей Иванович отвернулся и забарабанил пальцами по столу.
Разошлись братья при гробовом молчании.
А затемно явилась со службы Мария и совсем доконала Андрея Ивановича. Скобликовы, говорит, уезжают.
- Куда уезжают?
- А куда глаза глядят. Бегут на все четыре стороны. Бросают дом, хозяйство...
- От кого же бегут?
- От твердого задания. Одну тысячу рублей выплатили... Еще на тысячу дали. Нечем платить. Вот и бегут... Пойдем, проводим...
- Я сам прячусь...
- А мы потихоньку, оврагом... Боюсь одна идти. А селом - нельзя. Увидят - беды не оберешься. Скажут - связь с чуждым элементом. Мне уж и так Тяпин все уши прожужжал - не ходи ты к этим бывшим... то к попам, то к помещикам. Себя не бережешь, так хоть меня, говорит, пожалей...
Провожали Скобликовых поздно вечером. Чемоданы, саквояжи, узлы громоздились посреди пола, как на вокзале; окна занавешены газетами; ни половиков, ни скатертей, ни штор... Все голо и просторно, как в казарме... Сидели за столом, говорили вполголоса, будто на поминках. Еще пришли Успенский да Федот Иванович Клюев.
- А где Бабосовы? - спросила Мария.
- Уклонились... - ответил Саша. - Николай теперь на смычке... Он да Ванька Козел. С беднотой заседают... Излишки хлебные выколачивают, по дворам ходят вместо Килограмма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221