Куда идти?
- Откуда она у тебя? Зачем? - спросил Чувал.
- Ореха дала... Лысый с Бандеем за огурцами послали к Козявке... Да за самогонкой.
- Лысый? А ну-ка, дай сюда! - Чувал взял пыльную тарелку, отвернулся к ветле и помочился.
- На, чистая! - протянул он через минуту тарелку.
- Да ты что?
- А что? Лысый с Бандеем все сожрут... за милую душу.
- И то правда. Лысому поделом, - согласился Федька.
И они пошли за огурцами и самогонкой к Козявке.
Федька с Санькой вернулись на Красную горку, когда уж народ схлынул. Ушли принаряженные бабы с мужиками, расползлась по домам досужая, любопытная и пронырливая мелюзга, разошлись парочки по заулкам да по выгону, остались одни неугомонные - десятка два парней и девчат, для которых еще понятие "улица" больше было связано с забавами и проделками, чем с шушуканьем да любовными утехами наедине.
Девчата сидели на одной скамье, ребята поодаль на другой. Мишка Кочебанов, отыграв свое, застегнул гармонь и положил ее в фанерный футляр, похожий на скворечню. Лузгали семечки, сосали конфеты, принесенные Маклаком, перебрехивались, как говорили в Тиханове.
- Ребята, а я знаю, у кого из девчат пятки немытые, - сказал Мишка Кочебанов.
Он был головаст, кривоног и носил прозвище Буржуй.
- У кого?
- У второй с краю.
На скамье девчата завозились, и Тонька Луговая заголосила на всю улицу:
- Буржуй головастый! Ты на себя погляди. Сроду за ушами не моешь.
- А ты откуда знаешь? На ухо ему шептала, что ли?
- К щеке прижималась...
- Коленкой, да? - кричали девчата. - Он ей по шейку и то не будет.
- Она приседала... Гы-гы! - неслось от ребят.
- Обормоты! Да если Тонька захочет, вы сами все станете перед ней на четвереньки.
- А еще она ничего не захочет? Га-га...
- Срамники окаянные! - подражая бабам, кричат девчата. - Вот на это вы только и способны.
- Цыц, сороки! Ребята, айда сало из них жать.
- Только попробуйте...
Федька и Чувал подбегают к девчачьей скамейке и начинают плечом теснить, сдавливать всю эту сидячую шеренгу. Девчата цепляются за скамью, визжат, отчаянно сопротивляются. К ребятам подбегают еще на подмогу и начинают толкать враскачку.
- Раз-два, взяли! Еще взяли...
Наконец сбитые со скамейки девчата кубарем, как снопы друг на дружку, валятся наземь. Потом с криком, по-воробьиному разлетаются во все стороны.
Федька нагнал Тоньку Луговую у самого плетня Кочебановых и с лета, как коршун, накрыл руками, сцепив их в замок на ее груди. Разгоряченной ладонью он почувствовал упругую Тонькину грудь и часто задышал ей в ухо.
- А ну пусти! - рвалась она и говорила глухо. - Пусти же!..
- Тонь, пошли отсюда!.. Пошли на пруд, - прошептал он.
Она застыла в минутном оцепенении, а он ждал и слушал, как жарко и гулко стучит в висках и отдает где-то под лопатку.
- Да ну же! - неожиданно рванулась она, уходя нырком вниз из его объятий, и пошла к скамейке, оправляя на себе кофточку.
Федька вернулся на толкучку каким-то яростно веселым, вертлявым, как бес. Что-то знакомое, легкое подымалось из него, распирало грудь и давило на горло; хотелось кого-нибудь щелкнуть по затылку и засвистеть, закружиться в лихом ползунке.
- Ребята, давайте сыграем в отгадай! - предложил он.
- Давайте!
Кто-то сбегал, вытянул сухой прут из кочебановского плетня, и вот уж дюжина увесистых ребячьих кулаков зацеплялась, полезла друг за дружкой по этому пруту вверх к кончику.
- Кто нижний, становись на кон!
Водить досталось Ваньке Ковяку. Плотный, приземистый паренек с белесыми бровями и красным, как из бани, лицом повернулся ко всем спиной, заслонил глаз ладонью, а вторую ладонь высунул из-под мышки, растопырив на плече.
- Бей!
Буржуй ударил его снизу - ладонь наотмашь, как плетью.
- Бух!
Ковяк аж покачнулся.
- Отгадай! - дюжина кулаков с поднятыми кверху большими пальцами тянулась со всех сторон к лицу Ковяка, и ближе всех, нахальнее совал свой кулак Чувал.
- Он! - указал Ковяк на Чувала.
- Га-га-га! Попал пальцем в небо... Становись.
Ковяк опять отвернулся и выставил ладонь.
- Тонь! Ну-ка, сядь на минуту, - Федька подвел Тоньку к скамейке и усадил.
- Чего такое? - спрашивала она вроде бы с возмущением, но покорно села.
- Дай туфлю на минутку!
- Зачем?
- Не бойсь, не съем... - Федька одной рукой схватил за ее тонкую, сухую лодыжку и неожиданно помедлил, ощущая прохладную и гладкую, как обкатанный речной голыш, щиколотку.
- Ты чего? - спросила она.
- Сейчас! - он другой рукой стянул ее туфлю на полувысоком каблуке и отбежал к играющим.
Ковяк очередной раз отвернулся и ждал удара.
- Чшш! - Маклак отстранил ребят и замахнулся туфлей.
Девки прыснули и захихикали.
- Да скоро ли вы там? - спросил Ковяк.
Удар подошвой о ладонь получился такой звонкий и сильный, что с Ковяка слетела кепка. Тот обернулся разъяренный:
- Чем ударили? Ну?!
Вокруг него все покатывались со смеху, а больше всех кривлялся Маклак, помахивая Тонькиной туфлей...
- Ах ты, гад! Ты ботинком бить... Душу вымотаю! - Ковяк с лета хотел ударить в ухо Маклаку, да промахнулся и, не удержавшись на ногах, упал на траву.
- Ну, вдарь еще! - смеялся над ним Маклак, помогая встать.
Ванька сунул кулаком прямо в нахально смеющееся лицо. И опять промахнулся. Ловок, как бес, этот Маклак! Тогда Ковяк, приподнявшись, поймал подол расшитой Федькиной рубахи и так рванул, что с треском швы на плечах разъехались.
- За что ж ты рубаху рвешь, гаврик? - завопил Маклак.
И в это время напротив, в избе бабы Насти Гредной, щелкнула задвижка волокового окна.
- Тихо, Телефон слушает! - цыкнул Чувал.
И все замерли, глядя на ту сторону улицы. В потемках в черном проеме окошка смутно серел, как бельмо на глазу, ситцевый плат бабы Насти. Настасья Гредная - баба вредная, говорили про нее на селе. И носила она новейшее прозвище "Телефон". Ни одна сельская новость не проходила мимо нее, перехватит, раздует, хвост привяжет и пустит по селу, как собаку на пяти ногах. Не гляди, что кривая, а видит сквозь землю. Высунет голову из своего волокового окошка да еще очко приставит к единственному глазу: "А? Чего там народ собрамшись?" Вот и притихли ребята, испугались, что завтра же обязательно по селу всем будет известно, кто с кем подрался да кто кого за ногу хватал...
- Погоди, счас я ее удоволю... - сказал Чувал и нырнул в перебежке к тому порядку улицы.
Он прокрался к ее соседу Корнею Климакову, снял потихоньку подтяжок с телеги, зашел с переулка к избе Гредной и как ахнет дубовым подтяжком в простенок, аж в окнах тренькнуло.
Баба Настя мигом скрылась, как сдуло ее, а из дому глухо, как из колодца, донесся голос Степана:
- Да что это за фулюганство! Иль топор брать, или в милицию итить. Иного выхода нет. Это не житье, а мученье.
- Ах ты, мерин саврасый! - возмущался прибежавший Чувал, тяжело дыша и ругаясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
- Откуда она у тебя? Зачем? - спросил Чувал.
- Ореха дала... Лысый с Бандеем за огурцами послали к Козявке... Да за самогонкой.
- Лысый? А ну-ка, дай сюда! - Чувал взял пыльную тарелку, отвернулся к ветле и помочился.
- На, чистая! - протянул он через минуту тарелку.
- Да ты что?
- А что? Лысый с Бандеем все сожрут... за милую душу.
- И то правда. Лысому поделом, - согласился Федька.
И они пошли за огурцами и самогонкой к Козявке.
Федька с Санькой вернулись на Красную горку, когда уж народ схлынул. Ушли принаряженные бабы с мужиками, расползлась по домам досужая, любопытная и пронырливая мелюзга, разошлись парочки по заулкам да по выгону, остались одни неугомонные - десятка два парней и девчат, для которых еще понятие "улица" больше было связано с забавами и проделками, чем с шушуканьем да любовными утехами наедине.
Девчата сидели на одной скамье, ребята поодаль на другой. Мишка Кочебанов, отыграв свое, застегнул гармонь и положил ее в фанерный футляр, похожий на скворечню. Лузгали семечки, сосали конфеты, принесенные Маклаком, перебрехивались, как говорили в Тиханове.
- Ребята, а я знаю, у кого из девчат пятки немытые, - сказал Мишка Кочебанов.
Он был головаст, кривоног и носил прозвище Буржуй.
- У кого?
- У второй с краю.
На скамье девчата завозились, и Тонька Луговая заголосила на всю улицу:
- Буржуй головастый! Ты на себя погляди. Сроду за ушами не моешь.
- А ты откуда знаешь? На ухо ему шептала, что ли?
- К щеке прижималась...
- Коленкой, да? - кричали девчата. - Он ей по шейку и то не будет.
- Она приседала... Гы-гы! - неслось от ребят.
- Обормоты! Да если Тонька захочет, вы сами все станете перед ней на четвереньки.
- А еще она ничего не захочет? Га-га...
- Срамники окаянные! - подражая бабам, кричат девчата. - Вот на это вы только и способны.
- Цыц, сороки! Ребята, айда сало из них жать.
- Только попробуйте...
Федька и Чувал подбегают к девчачьей скамейке и начинают плечом теснить, сдавливать всю эту сидячую шеренгу. Девчата цепляются за скамью, визжат, отчаянно сопротивляются. К ребятам подбегают еще на подмогу и начинают толкать враскачку.
- Раз-два, взяли! Еще взяли...
Наконец сбитые со скамейки девчата кубарем, как снопы друг на дружку, валятся наземь. Потом с криком, по-воробьиному разлетаются во все стороны.
Федька нагнал Тоньку Луговую у самого плетня Кочебановых и с лета, как коршун, накрыл руками, сцепив их в замок на ее груди. Разгоряченной ладонью он почувствовал упругую Тонькину грудь и часто задышал ей в ухо.
- А ну пусти! - рвалась она и говорила глухо. - Пусти же!..
- Тонь, пошли отсюда!.. Пошли на пруд, - прошептал он.
Она застыла в минутном оцепенении, а он ждал и слушал, как жарко и гулко стучит в висках и отдает где-то под лопатку.
- Да ну же! - неожиданно рванулась она, уходя нырком вниз из его объятий, и пошла к скамейке, оправляя на себе кофточку.
Федька вернулся на толкучку каким-то яростно веселым, вертлявым, как бес. Что-то знакомое, легкое подымалось из него, распирало грудь и давило на горло; хотелось кого-нибудь щелкнуть по затылку и засвистеть, закружиться в лихом ползунке.
- Ребята, давайте сыграем в отгадай! - предложил он.
- Давайте!
Кто-то сбегал, вытянул сухой прут из кочебановского плетня, и вот уж дюжина увесистых ребячьих кулаков зацеплялась, полезла друг за дружкой по этому пруту вверх к кончику.
- Кто нижний, становись на кон!
Водить досталось Ваньке Ковяку. Плотный, приземистый паренек с белесыми бровями и красным, как из бани, лицом повернулся ко всем спиной, заслонил глаз ладонью, а вторую ладонь высунул из-под мышки, растопырив на плече.
- Бей!
Буржуй ударил его снизу - ладонь наотмашь, как плетью.
- Бух!
Ковяк аж покачнулся.
- Отгадай! - дюжина кулаков с поднятыми кверху большими пальцами тянулась со всех сторон к лицу Ковяка, и ближе всех, нахальнее совал свой кулак Чувал.
- Он! - указал Ковяк на Чувала.
- Га-га-га! Попал пальцем в небо... Становись.
Ковяк опять отвернулся и выставил ладонь.
- Тонь! Ну-ка, сядь на минуту, - Федька подвел Тоньку к скамейке и усадил.
- Чего такое? - спрашивала она вроде бы с возмущением, но покорно села.
- Дай туфлю на минутку!
- Зачем?
- Не бойсь, не съем... - Федька одной рукой схватил за ее тонкую, сухую лодыжку и неожиданно помедлил, ощущая прохладную и гладкую, как обкатанный речной голыш, щиколотку.
- Ты чего? - спросила она.
- Сейчас! - он другой рукой стянул ее туфлю на полувысоком каблуке и отбежал к играющим.
Ковяк очередной раз отвернулся и ждал удара.
- Чшш! - Маклак отстранил ребят и замахнулся туфлей.
Девки прыснули и захихикали.
- Да скоро ли вы там? - спросил Ковяк.
Удар подошвой о ладонь получился такой звонкий и сильный, что с Ковяка слетела кепка. Тот обернулся разъяренный:
- Чем ударили? Ну?!
Вокруг него все покатывались со смеху, а больше всех кривлялся Маклак, помахивая Тонькиной туфлей...
- Ах ты, гад! Ты ботинком бить... Душу вымотаю! - Ковяк с лета хотел ударить в ухо Маклаку, да промахнулся и, не удержавшись на ногах, упал на траву.
- Ну, вдарь еще! - смеялся над ним Маклак, помогая встать.
Ванька сунул кулаком прямо в нахально смеющееся лицо. И опять промахнулся. Ловок, как бес, этот Маклак! Тогда Ковяк, приподнявшись, поймал подол расшитой Федькиной рубахи и так рванул, что с треском швы на плечах разъехались.
- За что ж ты рубаху рвешь, гаврик? - завопил Маклак.
И в это время напротив, в избе бабы Насти Гредной, щелкнула задвижка волокового окна.
- Тихо, Телефон слушает! - цыкнул Чувал.
И все замерли, глядя на ту сторону улицы. В потемках в черном проеме окошка смутно серел, как бельмо на глазу, ситцевый плат бабы Насти. Настасья Гредная - баба вредная, говорили про нее на селе. И носила она новейшее прозвище "Телефон". Ни одна сельская новость не проходила мимо нее, перехватит, раздует, хвост привяжет и пустит по селу, как собаку на пяти ногах. Не гляди, что кривая, а видит сквозь землю. Высунет голову из своего волокового окошка да еще очко приставит к единственному глазу: "А? Чего там народ собрамшись?" Вот и притихли ребята, испугались, что завтра же обязательно по селу всем будет известно, кто с кем подрался да кто кого за ногу хватал...
- Погоди, счас я ее удоволю... - сказал Чувал и нырнул в перебежке к тому порядку улицы.
Он прокрался к ее соседу Корнею Климакову, снял потихоньку подтяжок с телеги, зашел с переулка к избе Гредной и как ахнет дубовым подтяжком в простенок, аж в окнах тренькнуло.
Баба Настя мигом скрылась, как сдуло ее, а из дому глухо, как из колодца, донесся голос Степана:
- Да что это за фулюганство! Иль топор брать, или в милицию итить. Иного выхода нет. Это не житье, а мученье.
- Ах ты, мерин саврасый! - возмущался прибежавший Чувал, тяжело дыша и ругаясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221