У Возвышаева не оказалось ни рюмок, ни стопок, разливали по граненым стаканам. По полному. И выпили залпом...
Выпитая на пустой желудок водка быстро ударила в голову, развязала языки, Возвышаеву все хотелось отметить торжественность момента, наступающий "великий перелом", и он, кося глазом в сторону и вверх, на божницу, кому-то грозил:
- Это им не мирная теория врастания кулака в социализм. Здесь открытый бой, последний и решающий. Мы долго жили со связанными руками. Какая может быть революционная борьба за перестроение всего уклада, когда всякий мироед разгуливает у тебя перед глазами, а ты его пальцем тронуть не имеешь права? Ведь хочешь ты это признавать или не хочешь, а в социализм мы топали в теплой компании с кулаком и либералом, а проще говоря - с правыми элементами. И вот что противно, нас тут, на местах, сдерживали своими циркулярами высокие защитники этих правых.
- Да, это верно... Долго в цепях нас держали, как в песне поется. Ашихмин обвел застолицу блестевшими от возбуждения глазами. - Думаете, вам здесь было труднее, чем там, наверху? Нет, дорогие товарищи, ошибаетесь. Нам, разрабатывающим теорию классовой борьбы в текущий момент, было еще труднее. Замечательный теоретик, секретарь ЦК, товарищ Преображенский еще в двадцать четвертом году в своей знаменитой брошюре доказал, что деревня, то есть богатая часть ее, должна стать тем капиталом, который надо потратить для построения социализма. А откуда еще взять этот капитал? Ведь колоний теперь у нас нет. Ту самую роль, которую играли при капитализме колонии, теперь должна сыграть деревня. Иного выхода нет. Но вся эта сволочь во главе с Бухариным подняла вопли: как? вернуться к военному коммунизму? Середняка обидели, кулака жаль! Ну ты сегодня пожалей кулака, а завтра он тебе горло перережет. Ведь говорили же им, говорили! Так нет, не послушали. Самого товарища Преображенского за борт! Троцкистом объявили. Да мало ли светлых голов, непримиримых борцов за истинный социализм посписывали со счета... Но товарищ Сталин теперь всех восстановил: и Пятакова, и Смилгу, и Преображенского. Наконец-то разобрались, кто враг, а кто друг. И теперь враги наши на собственной шее почувствуют наш объединенный удар.
- Это кому ж вы собрались шею-то мять на ночь глядя? - спросила Банчиха с печки.
- Ты, старая, посапывай в две ноздри. Не то я тебя за ноги стащу и на мороз выставлю, - сказал Радимов.
- Ах ты, собачий твой корень! Да я тебя сама выгоню. Вон, возьму кочергу и по башке.
- Я собачий корень? Да я тебя, в душу мать... - Радимов вскочил из-за стола.
- Охолони малость! - осадил его Возвышаев. - Сядь! Во-первых, ты у меня в гостях и не лезь в пекло поперед батьки. А во-вторых, с представителем беднейшего крестьянства разговоры вести в тоне разъяснения и убеждения, а не грубым окриком.
- Какая она беднейшее крестьянство? - ярился Радимов. - Это ж чистой воды кулацкое отродье. Или подкулачник.
- Вот вы и есть татарское отродье... Сказано - незваный гость хуже татарина, - ворчала свое с печи Банчиха.
- Опять! - грохнул табуреткой Радимов.
- Тише, тише...
- Я тебя не понимаю, Возвышаев, - сказал Ашихмин. - Ты вроде бы прикрываешь вылазки шовиниста...
- Какой она тебе шовинист? Это ж русская поговорка обзывать татарином.
- Хорошенькая поговорка! За такие поговорки судить надо по статье...
- Гляди-ка, какой вострый! Откелева он залетел к нам, этот воробей?.. Ишь перья-то распустил! Чирикает.
- Гликерия Ивановна, вы давайте без выпадов и оскорблений. Как-никак все ж они гости, - посовестил ее Возвышаев.
- Гости гложут кости. А эти - сами за стол, а хозяйку в хлев норовят запереть. Это не гости, а разбойники с большой дороги.
Чубуков вынул изо рта трубку и сказал:
- Никанор Степанович, или ты уйми эту ведьму сам, или я ее в сугроб, а трубку вставлю в заднее место, чтоб не задохнулась. Слышь ты, кочерга старая? В бога мать...
- Ах вы, оторвяги каторжные! Сидят под божницей, в красном углу, и в бога костерят...
Банчиха колобком скатилась с печки, прошмыгнула под занавеску в чулан и вдруг вымахнула оттуда с ухватом наперевес, как с рогатиной:
- Вон из моего дома, супостаты краснорожие! Или счас караул закричу. Все село соберу... Пусть народ полюбуется - чем вы тут занимаетесь посреди ночи...
Не ожидав такого скверного оборота, веселая компания смолкла, как пораженная громом, - все смотрели на Возвышаева с немым вопросом и осуждением.
- Ладно, Гликерия Ивановна! - примиряюще сказал он, обращаясь к хозяйке. - Ну, погорячились ребята малость... Так ведь целый день не евши. Вот и опьянели со стакана. А пьяный, что малый. Какой с него спрос? Успокойся да и полезай на печь.
- Ишь ты, ягненком заблеял. Присмирели... Нет уж, дудки! Меня такие оборотни не разжалобят. И черт котенком прикидывается. Уходитя! - Она постучала ухватом в пол, подошла к порогу и ухватилась за дверную ручку. Уходитя! Или счас иду к соседям. Всех соберу...
- Ладно, уйдем!.. - сказал Ашихмин, вставая. - Но учти, Возвышаев, эти выпады мы оформим по всем статьям. Вот они, свидетели, подпишут. И посадим эту ведьму.
- Мотри, сам не сядь в лужу посреди дороги, - крикнула от порога Банчиха.
- Хватит шуметь! - успокаивал ее Возвышаев. - Обидели, бедную. Нехорошо из своего дома прогонять гостей.
- Это не гости, а шаромыжники...
- Пошли, пошли! - поторапливал Ашихмин, берясь за полушубок. - Это уж не хулиганство, а сознательный выпад. Ну, мы ей покажем...
- Водку забери! - сказал Радимов Возвышаеву. - В кабинете допьем.
- А стаканы? - спросил Чубуков.
- Стаканы не трожьтя! - крикнула от порога Банчиха.
- Хрен с ними, - сказал Возвышаев, вставая. - Обойдемся крышкой от графина.
12
Гордеевский подрядчик Федор Звонцов ночью приехал в санках на хутор к Черному Барину. Заиндевевшего в пахах рысака привязал к плетню, накрыл тулупом и постучал кнутовищем в окно.
Сперва вспыхнул свет в избе. Потом на крыльцо вышел Горбун в накинутом на голову, точно шаль, полушубке. Отталкивая назад, в сени, рвавшегося с глухим сиплым лаем старого кобеля, спросил:
- Кого там нелегкая принесла?
- Ты что, Сидор, своих не узнаешь? - ринулся от окна приезжий. - Я ж Звонцов, из Гордеева. Мокей Иваныч дома?
- Федор Тихоныч? Проходитя в избу...
Сидор взял собаку за ошейник и пошел впереди. В избе горела висячая лампа, тускло освещая голые стены, на которых висели на гвоздях шубы, шапки, хомуты и седелки вперемешку с пучками засушенной травы. В переднем углу была божница с богатыми иконами в серебряном окладе, с которых взыскующе смотрели строгие темные лики.
У Черного Барина оказался Васька Сноп; с печки слез взъерошенный, со вздыбленными нечесаными волосами, с опухшим лицом, спал в портках и в валенках. И хозяин сам телогрейки на ночь не снял, тоже валялся в валенках на кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221