Но каждый раз, когда он решал
позвонить, его отрывали по срочному делу.
_5. АЙСБЕРГИ_
Казалось, Игорь Иванович лежал в полузабытьи, но мозг его напряженно
работал. Кардиограф тихонечко гудел рядом, регистрируя каждый толчок
редакторского сердца, и этот гул не мешал, а даже помогал размышлять.
Дышалось в кислородной палатке легче.
Шел четверг, 27 февраля. Беда навалилась в среду.
Вспоминать предшествующие дни Макарцев начал с понедельника, так как в
воскресенье Зинаида настояла, чтобы они в кои веки уехали в однодневный
санаторий и погуляли в Барвихе в сосновом бору. Они бродили по парку,
участвовали в праздничном обеде в честь Дня Советской армии, потом отдыхали
в двухкомнатном номере с телевизором. Макарцеву сделали массаж,
рекомендовали упражнения йоги от растущего живота, прикрепили в бассейне
индивидуального тренера. Но Игорь Иванович по старинке пренебрегал всеми
благами обслуживания, которые ему полагались. Пренебрегая, он выделялся
среди остальных и наживал себе врагов, но иначе не мог.
Он истомился за целый день, изнервничался, изнемог от безделья.
Последнюю треть воскресенья он все-таки засел за телефон и, поговорив с кем
нужно, решил ряд вопросов. Зинаида смотрела на него, дорвавшегося до
телефона, с укоризной.
-- Ты чего? -- спросил он.
-- В гроб с собой тоже телефон возьмешь?
Домой Леша привез их слегка разморенными, а все же отдохнувшими.
Макарцевы легли, когда двенадцати не было. И еще вспоминать он решил с
понедельника, потому что на прошлой неделе все было спокойно, в воскресенье
он нервничал только от безделья, а из-за этого, он уверен, инфарктов не
происходит.
Итак, в понедельник, 24 февраля 1969 года, без пятнадцати десять утра,
Макарцев позвонил Анне Семеновне. Рабочий день в "Трудовой правде" начинался
в одиннадцать, большинство сотрудников приходило к двенадцати, в десять
начинало только машбюро. Локоткова появлялась в приемной в полдесятого,
чтобы успеть проветрить прокуренный редакторский кабинет и отобрать
неотложные бумаги на подпись и для просмотра лично ему. Кроме того, в
прорези щитка с надписями "Дежурный редактор", "Дежурный зам ответственного
секретаря" и "Свежая голова" она вставляла карточки с фамилиями, чтобы все
видели, кому сегодня сдавать материалы на читку, у кого брать визы "Срочно в
No " для печатания в машбюро вне очереди, кто поставит статью в макет
номера, разметив шрифт и ширину набора.
Раз и навсегда нанизанные на нитку бусы этих дел не касались Макарцева.
Он мог читать уже сверстанные полосы вечером. А мог и не читать. Ставить,
снимать, проверять, дополнять и сокращать было кому в газете и без него.
Лишь принципиально важные статьи он сам просматривал до набора. Но Игорь
Иванович жил традициями тридцатых годов, любил газетную кухню, ему нравилось
вникать.
Он сам ходил по отделам, спрашивал, кто чем живет, мог заговорить даже
с рядовыми сотрудниками, большинство из которых знал в лицо и по фамилиям.
Заместители были его тенями, он работал за них, а они в кабинетах сочиняли
для себя второстепенные дела. Макарцев любил, когда ему кратко излагали суть
будущей статьи, схватывал с полуслова и ускорял: "Дальше! Что в конце?
Вывод?" Конечно, прежде всего его волновала стратегия, то есть темы,
протянутые из номера в номер на длительные сроки, а также планомерное
отсутствие других тем, что тоже было стратегией вверенной ему газеты. Смысл
и большие цели этой стратегии постигались не на редколлегии. Поэтому в
понедельник утром он позвонил, чтобы его не ждали: он на идеологическом
совещании. Он поехал в ЦК, хотя до совещания оставалось два часа.
В коридоре ЦК он встречал старых товарищей. Многие позащищали
диссертации, но так же сидят за столами с утра до вечера, подчиняясь
незыблемой дисциплине, готовые вскочить по звонку, наживают болезни на
нервной почве. Он был бы сейчас не ниже. Нет, он Макарцев, правильно сделал,
уйдя в газету: самостоятельности больше, а работа живая и видна народу.
Оставшееся до совещания время было важнее совещания. В частных беседах,
перекурах и коридорных встречах он выяснил ряд вещей, о которых не говорится
с трибуны и не пишется в закрытых документах. Это были намеки, от которых
зависело остальное, в том числе решения, принятые совещанием, и стратегия
всех газет. Как айсберг -- почти весь под водой. Но и нечто, обратное
айсбергу, не могущее существовать в океане: верхняя часть движется в одну
сторону, а подводная, невидимая, -- вбок или даже в противоположном
направлении. Газета была таким раздвоившимся айсбергом. В частности,
Макарцев выяснил, что в докладе на совещании "Трудовую правду" будут
хвалить, но завтра его вызовут на ковер за недостатки, и тут нет
противоречия. Будь готов ко всему, выясни, за что критика, правильно
соразмерь самозащиту и обязательное признание вины, подчеркнув этим
разумность руководства.
Докладчиком на совещании была секретарь МГК по идеологии, пухлая и
медлительная Шапошникова, которую Макарцев глубоко презирал. Читала она
размеренно, не отрывая глаз от бумаги, все делали вид, что слушают.
Макарцев, как и все цековцы, недолюбливал работников горкома, считал их
туповатыми и готовыми в любом деле перестараться. Cквозь сонливую
монотонность слов он уловил название своей газеты. "Трудовая правда",
отметила докладчица, выступила с новым важным почином: "Не выбрасывать
ценные промышленные материалы в утиль!" Только по Москве это сулит солидную
экономию. Почин уже широко поддержан. "Дуреха, -- подумал Макарцев. -- У нас
были почины и покрупнее, да ты газету невнимательно читала! Солидную
экономию -- а какую? Мы цифры давали, какая будет экономия!"
Тем не менее всегда приятно, если газету хвалят. А еще приятней, когда
говорили не "Трудовая правда", а "газета Макарцева", хотя на последней
странице печатались холодные слова: "Редакционная коллегия". Он считал, что
газета его, говорят же: "самолеты Туполева". Макарцев любил свою газету,
переживал ошибки и никогда не считал, что он ее делает. Сам он, когда
докладывал о газете или отчитывался, говорил: не "Трудовая правда", а "наш
коллектив".
В хорошем расположении духа он приехал в редакцию. Анечка разложила у
него на столе чуть влажные полосы, аккуратно загнув нижние края вверх. Он
начнет читать сверху и может испачкать манжеты черной краской. Он вытащил из
кармана очки и, просмотрев полосы, встал, прихватив их за края, чтобы не
пачкать рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
позвонить, его отрывали по срочному делу.
_5. АЙСБЕРГИ_
Казалось, Игорь Иванович лежал в полузабытьи, но мозг его напряженно
работал. Кардиограф тихонечко гудел рядом, регистрируя каждый толчок
редакторского сердца, и этот гул не мешал, а даже помогал размышлять.
Дышалось в кислородной палатке легче.
Шел четверг, 27 февраля. Беда навалилась в среду.
Вспоминать предшествующие дни Макарцев начал с понедельника, так как в
воскресенье Зинаида настояла, чтобы они в кои веки уехали в однодневный
санаторий и погуляли в Барвихе в сосновом бору. Они бродили по парку,
участвовали в праздничном обеде в честь Дня Советской армии, потом отдыхали
в двухкомнатном номере с телевизором. Макарцеву сделали массаж,
рекомендовали упражнения йоги от растущего живота, прикрепили в бассейне
индивидуального тренера. Но Игорь Иванович по старинке пренебрегал всеми
благами обслуживания, которые ему полагались. Пренебрегая, он выделялся
среди остальных и наживал себе врагов, но иначе не мог.
Он истомился за целый день, изнервничался, изнемог от безделья.
Последнюю треть воскресенья он все-таки засел за телефон и, поговорив с кем
нужно, решил ряд вопросов. Зинаида смотрела на него, дорвавшегося до
телефона, с укоризной.
-- Ты чего? -- спросил он.
-- В гроб с собой тоже телефон возьмешь?
Домой Леша привез их слегка разморенными, а все же отдохнувшими.
Макарцевы легли, когда двенадцати не было. И еще вспоминать он решил с
понедельника, потому что на прошлой неделе все было спокойно, в воскресенье
он нервничал только от безделья, а из-за этого, он уверен, инфарктов не
происходит.
Итак, в понедельник, 24 февраля 1969 года, без пятнадцати десять утра,
Макарцев позвонил Анне Семеновне. Рабочий день в "Трудовой правде" начинался
в одиннадцать, большинство сотрудников приходило к двенадцати, в десять
начинало только машбюро. Локоткова появлялась в приемной в полдесятого,
чтобы успеть проветрить прокуренный редакторский кабинет и отобрать
неотложные бумаги на подпись и для просмотра лично ему. Кроме того, в
прорези щитка с надписями "Дежурный редактор", "Дежурный зам ответственного
секретаря" и "Свежая голова" она вставляла карточки с фамилиями, чтобы все
видели, кому сегодня сдавать материалы на читку, у кого брать визы "Срочно в
No " для печатания в машбюро вне очереди, кто поставит статью в макет
номера, разметив шрифт и ширину набора.
Раз и навсегда нанизанные на нитку бусы этих дел не касались Макарцева.
Он мог читать уже сверстанные полосы вечером. А мог и не читать. Ставить,
снимать, проверять, дополнять и сокращать было кому в газете и без него.
Лишь принципиально важные статьи он сам просматривал до набора. Но Игорь
Иванович жил традициями тридцатых годов, любил газетную кухню, ему нравилось
вникать.
Он сам ходил по отделам, спрашивал, кто чем живет, мог заговорить даже
с рядовыми сотрудниками, большинство из которых знал в лицо и по фамилиям.
Заместители были его тенями, он работал за них, а они в кабинетах сочиняли
для себя второстепенные дела. Макарцев любил, когда ему кратко излагали суть
будущей статьи, схватывал с полуслова и ускорял: "Дальше! Что в конце?
Вывод?" Конечно, прежде всего его волновала стратегия, то есть темы,
протянутые из номера в номер на длительные сроки, а также планомерное
отсутствие других тем, что тоже было стратегией вверенной ему газеты. Смысл
и большие цели этой стратегии постигались не на редколлегии. Поэтому в
понедельник утром он позвонил, чтобы его не ждали: он на идеологическом
совещании. Он поехал в ЦК, хотя до совещания оставалось два часа.
В коридоре ЦК он встречал старых товарищей. Многие позащищали
диссертации, но так же сидят за столами с утра до вечера, подчиняясь
незыблемой дисциплине, готовые вскочить по звонку, наживают болезни на
нервной почве. Он был бы сейчас не ниже. Нет, он Макарцев, правильно сделал,
уйдя в газету: самостоятельности больше, а работа живая и видна народу.
Оставшееся до совещания время было важнее совещания. В частных беседах,
перекурах и коридорных встречах он выяснил ряд вещей, о которых не говорится
с трибуны и не пишется в закрытых документах. Это были намеки, от которых
зависело остальное, в том числе решения, принятые совещанием, и стратегия
всех газет. Как айсберг -- почти весь под водой. Но и нечто, обратное
айсбергу, не могущее существовать в океане: верхняя часть движется в одну
сторону, а подводная, невидимая, -- вбок или даже в противоположном
направлении. Газета была таким раздвоившимся айсбергом. В частности,
Макарцев выяснил, что в докладе на совещании "Трудовую правду" будут
хвалить, но завтра его вызовут на ковер за недостатки, и тут нет
противоречия. Будь готов ко всему, выясни, за что критика, правильно
соразмерь самозащиту и обязательное признание вины, подчеркнув этим
разумность руководства.
Докладчиком на совещании была секретарь МГК по идеологии, пухлая и
медлительная Шапошникова, которую Макарцев глубоко презирал. Читала она
размеренно, не отрывая глаз от бумаги, все делали вид, что слушают.
Макарцев, как и все цековцы, недолюбливал работников горкома, считал их
туповатыми и готовыми в любом деле перестараться. Cквозь сонливую
монотонность слов он уловил название своей газеты. "Трудовая правда",
отметила докладчица, выступила с новым важным почином: "Не выбрасывать
ценные промышленные материалы в утиль!" Только по Москве это сулит солидную
экономию. Почин уже широко поддержан. "Дуреха, -- подумал Макарцев. -- У нас
были почины и покрупнее, да ты газету невнимательно читала! Солидную
экономию -- а какую? Мы цифры давали, какая будет экономия!"
Тем не менее всегда приятно, если газету хвалят. А еще приятней, когда
говорили не "Трудовая правда", а "газета Макарцева", хотя на последней
странице печатались холодные слова: "Редакционная коллегия". Он считал, что
газета его, говорят же: "самолеты Туполева". Макарцев любил свою газету,
переживал ошибки и никогда не считал, что он ее делает. Сам он, когда
докладывал о газете или отчитывался, говорил: не "Трудовая правда", а "наш
коллектив".
В хорошем расположении духа он приехал в редакцию. Анечка разложила у
него на столе чуть влажные полосы, аккуратно загнув нижние края вверх. Он
начнет читать сверху и может испачкать манжеты черной краской. Он вытащил из
кармана очки и, просмотрев полосы, встал, прихватив их за края, чтобы не
пачкать рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164