И они стали просто самыми передовыми и самыми
сознательными в мире советскими людьми. Взлеты их и падения, поступки и
проступки, победы и поражения, их прямые, параболы и эллипсы, то есть вся
геометрия их жизни зависела от Родины, которая вычерчивала Лешину кривую и
орбиты всех других леш. Гагарина вывели на орбиту, на орбите его приняли в
КПСС, и он прилетел и был встречен со славой. Но его могли не принять и не
встретить, или не сообщать ничего, или не сделать его героем, -- все решала
Родина, у которой, согласно песне, все леши вечно в долгу.
Двоенинов об этом не задумывался и принимал судьбу как данность. Хотя в
училище была дисциплина тугая, как натянутая тетива, ему даже нравилось, что
за все его решения отвечали другие. Жизнь твоя принадлежит не тебе, а
советской Родине. Леша этим гордился. Ему нравилось летать, но видел он
только побеленные баки для горючего на военных аэродромах да склады бомб за
колючей проволокой, а остальное скрывали облака. Такой он представлял себе
Советскую страну: взлетно-посадочные полосы, склады бомб да еще деревня
Аносино и двоениновскоий дом-пятистенка на бугре возле самой чистой в мире
реки Истры.Однако либо недодумали чего конструкторы Микоян и Гуревич, либо
схалтурили работяги на авиазаводе -- почтовом ящике 4134, а только вскоре
после прибытия для прохождения службы в Прибалтийский военный округ у
лейтенанта Двоенинова произошел сбой. В полете вдруг резко упали обороты
двигателя. Алексей -- в соответствии с инструкцией -- немедленно сообщил об
этом на командно-диспетчерский пункт.
-- Уточни координаты, -- потребовали с КДП.
Двоенинов заложил вираж возле шведского острова Эланд и пошел к
побережью Польши, чтобы затем свернуть на Калининград. Поступил приказ
руководителя полета:
-- Выясни причину, мать твою перемать!
-- Выяснить не удается, -- доложил Двоенинов. -- Не удается...
-- Сейчас запросим штаб... Наступила долгая пауза. Обе стороны
действовали в строгом соответствии с инструкцией, но даже это не помогало.
Двигатель замолчал, наступила тишина.
-- Выполнение боевого задания командир отменяет, -- услышал Двоенинов в
шлемофоне. -- Сбрось фонарь и запасные баки.
По двум мелькнувшим самолетам иностранных авиакомпаний Алексей понял,
что вошел в зону гражданских рейсов. Он продолжал терять высоту.
Леше стало холодно не от близкого конца -- от мертвой тишины. Лучше бы
погибнуть в грохоте, в лязге металла, когда сам не слышишь своего последнего
гортанного крика. Обидно, что не отгулял отпуска, не съездил в Аносино к
мамке с отцом, что никто в деревне не видел его в офицерской форме. Жизнь,
если разобраться, не так уж и дорога. Отпуск жалко. Ну, и еще долга своего
не выполнил.
Долг -- это Леша сознавал. Раз учили, значит, нужно. Самолет,
доверенный ему партией и правительством, он обязан сберечь. Но как это
сделать, когда машина уже перестала слушаться?
-- Катапультируйся! -- услышал он приказ.
Катапультировался он на тренажерах дважды. Оба раза благополучно, если
не считать рвоты и головокружений от легких сотрясений мозга, что необходимо
было тщательно скрывать от начальства. На этот раз он ощутил сильный толчок
вверх -- его выбросило вместе с сиденьем. Выбросило, не покалечив (зря он
матюгал Микояна, Гуревича и работяг почтового ящика 4134). Кратковременную
потерю сознания из-за отлива крови от головы можно в расчет не брать.
Двоенинов повис в сырой массе, которая залепила стекло гермошлема. Судя по
высотомеру, на который он взглянул перед катапультированием, до земли,
верней, до воды оставалось всего ничего. Лехин МИГ-21 исчез, растворился в
облаках, будто и не было вовсе.
-- А я живой! -- заорал Алексей Никанорович в веселом бреду. --
Живой!Едва тучи пропустили лейтенанта сквозь себя, увидел он сплошную серую
массу и ничего больше. Лешу затрясло, замотало на стропах. Тут шел сильный
косой дождь. Верней, не шел, а опускался вместе с Двоениновым. Серая масса
снизу набегала, вбирала его в себя. Волна накрыла его, поволокла вниз, но
сама же вытолкнула из пучины. Лейтенант нажал на клапан баллона со сжатым
воздухом, и оранжевая лодка размоталась, быстро напузырилась и встала
вертикально. Он повалил ее и лег плашмя, раздвинув для баланса ноги.
-- Живой! -- опять повторил Алексей, проверяя себя.
Лодка то взбиралась на гребень волны, то ухала вниз. Он мог только
предположить, что находится в двух третях расстояния между островом Эланд и
польским берегом, и неосознанным чувством ощущать, что его относит то ли на
юг, то ли на юго-запад. То и другое хорошо: в Польше -- свои, в ГДР -- тоже
наши. Остается ждать.
Двоенинов стащил с головы гермошлем, в нем было тяжело, а без него
холодно. Сначала он придерживал шлем в лодке рукой, потом устал, и шлем
унесло водой. Наверное, свои уже ищут. Леша распечатал ракетницу,
приготовился подать сигнал, но в округе никого не было, стрелять бесполезно.
Он прислушивался к звукам и ничего не слышал, кроме плеска волн. Мотало его
изрядно, поташнивало. Паек НЗ он проглотил и пил дождевую воду, повернувшись
лицом к небу и сгребая ладонью влагу со щек и со лба в рот. Сквозь дрему
Леша услышал тарахтение мотора. Он и не сомневался, что его найдут. Первый
выстрел не получился -- ракетница дала осечку. Он подумал, что отсырела. А
во второй раз услышал шипенье, и веер красных огней рассыпался над морем.
Его заметили. В сумерках Алексей различил борт рыбачьего судна.
-- Пан тоне? -- спросил голос, усиленный рупором. -- Кто есть пан?
-- Я русский! -- орал Леша. -- Потерпел аварию!.. Помогите!
Наши люди -- они протягивают руку помощи всему миру, и любой человек на
земле с гордостью встречает наших, это же как пить дать!
-- Рюсски? -- переспросил человек на сейнере. -- Совьетски?
-- Советский, советский! -- бормотал Двоенинов и встал в лодке на
колени, чтобы его, советского, лучше увидели.
-- Совьетски нада езжать назад. Езжать на большевик. Пускай он будет
помогать. Прошу, пане!
Человек на сейнере опустил рупор и ушел в рубку.
-- Эй, -- кричал ничего не понявший Алексей Никанорович. -- Постойте! Я
же здесь болтаюсь больше девяти часов...
Звук мотора стал громче и перекрыл двоениновские слова. Сейнер исчез.--
Вот фашист! -- пробурчал Алексей. -- А ведь мы их освободили!..Он дрожал
мелкой дрожью. Сжимал зубы, шевелил руками и ногами, чтобы сохранить тепло,
но сил шевелиться не было. Наступила ночь. Алексей забылся, а очнулся от
боли в позвоночнике. Он застонал, открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
сознательными в мире советскими людьми. Взлеты их и падения, поступки и
проступки, победы и поражения, их прямые, параболы и эллипсы, то есть вся
геометрия их жизни зависела от Родины, которая вычерчивала Лешину кривую и
орбиты всех других леш. Гагарина вывели на орбиту, на орбите его приняли в
КПСС, и он прилетел и был встречен со славой. Но его могли не принять и не
встретить, или не сообщать ничего, или не сделать его героем, -- все решала
Родина, у которой, согласно песне, все леши вечно в долгу.
Двоенинов об этом не задумывался и принимал судьбу как данность. Хотя в
училище была дисциплина тугая, как натянутая тетива, ему даже нравилось, что
за все его решения отвечали другие. Жизнь твоя принадлежит не тебе, а
советской Родине. Леша этим гордился. Ему нравилось летать, но видел он
только побеленные баки для горючего на военных аэродромах да склады бомб за
колючей проволокой, а остальное скрывали облака. Такой он представлял себе
Советскую страну: взлетно-посадочные полосы, склады бомб да еще деревня
Аносино и двоениновскоий дом-пятистенка на бугре возле самой чистой в мире
реки Истры.Однако либо недодумали чего конструкторы Микоян и Гуревич, либо
схалтурили работяги на авиазаводе -- почтовом ящике 4134, а только вскоре
после прибытия для прохождения службы в Прибалтийский военный округ у
лейтенанта Двоенинова произошел сбой. В полете вдруг резко упали обороты
двигателя. Алексей -- в соответствии с инструкцией -- немедленно сообщил об
этом на командно-диспетчерский пункт.
-- Уточни координаты, -- потребовали с КДП.
Двоенинов заложил вираж возле шведского острова Эланд и пошел к
побережью Польши, чтобы затем свернуть на Калининград. Поступил приказ
руководителя полета:
-- Выясни причину, мать твою перемать!
-- Выяснить не удается, -- доложил Двоенинов. -- Не удается...
-- Сейчас запросим штаб... Наступила долгая пауза. Обе стороны
действовали в строгом соответствии с инструкцией, но даже это не помогало.
Двигатель замолчал, наступила тишина.
-- Выполнение боевого задания командир отменяет, -- услышал Двоенинов в
шлемофоне. -- Сбрось фонарь и запасные баки.
По двум мелькнувшим самолетам иностранных авиакомпаний Алексей понял,
что вошел в зону гражданских рейсов. Он продолжал терять высоту.
Леше стало холодно не от близкого конца -- от мертвой тишины. Лучше бы
погибнуть в грохоте, в лязге металла, когда сам не слышишь своего последнего
гортанного крика. Обидно, что не отгулял отпуска, не съездил в Аносино к
мамке с отцом, что никто в деревне не видел его в офицерской форме. Жизнь,
если разобраться, не так уж и дорога. Отпуск жалко. Ну, и еще долга своего
не выполнил.
Долг -- это Леша сознавал. Раз учили, значит, нужно. Самолет,
доверенный ему партией и правительством, он обязан сберечь. Но как это
сделать, когда машина уже перестала слушаться?
-- Катапультируйся! -- услышал он приказ.
Катапультировался он на тренажерах дважды. Оба раза благополучно, если
не считать рвоты и головокружений от легких сотрясений мозга, что необходимо
было тщательно скрывать от начальства. На этот раз он ощутил сильный толчок
вверх -- его выбросило вместе с сиденьем. Выбросило, не покалечив (зря он
матюгал Микояна, Гуревича и работяг почтового ящика 4134). Кратковременную
потерю сознания из-за отлива крови от головы можно в расчет не брать.
Двоенинов повис в сырой массе, которая залепила стекло гермошлема. Судя по
высотомеру, на который он взглянул перед катапультированием, до земли,
верней, до воды оставалось всего ничего. Лехин МИГ-21 исчез, растворился в
облаках, будто и не было вовсе.
-- А я живой! -- заорал Алексей Никанорович в веселом бреду. --
Живой!Едва тучи пропустили лейтенанта сквозь себя, увидел он сплошную серую
массу и ничего больше. Лешу затрясло, замотало на стропах. Тут шел сильный
косой дождь. Верней, не шел, а опускался вместе с Двоениновым. Серая масса
снизу набегала, вбирала его в себя. Волна накрыла его, поволокла вниз, но
сама же вытолкнула из пучины. Лейтенант нажал на клапан баллона со сжатым
воздухом, и оранжевая лодка размоталась, быстро напузырилась и встала
вертикально. Он повалил ее и лег плашмя, раздвинув для баланса ноги.
-- Живой! -- опять повторил Алексей, проверяя себя.
Лодка то взбиралась на гребень волны, то ухала вниз. Он мог только
предположить, что находится в двух третях расстояния между островом Эланд и
польским берегом, и неосознанным чувством ощущать, что его относит то ли на
юг, то ли на юго-запад. То и другое хорошо: в Польше -- свои, в ГДР -- тоже
наши. Остается ждать.
Двоенинов стащил с головы гермошлем, в нем было тяжело, а без него
холодно. Сначала он придерживал шлем в лодке рукой, потом устал, и шлем
унесло водой. Наверное, свои уже ищут. Леша распечатал ракетницу,
приготовился подать сигнал, но в округе никого не было, стрелять бесполезно.
Он прислушивался к звукам и ничего не слышал, кроме плеска волн. Мотало его
изрядно, поташнивало. Паек НЗ он проглотил и пил дождевую воду, повернувшись
лицом к небу и сгребая ладонью влагу со щек и со лба в рот. Сквозь дрему
Леша услышал тарахтение мотора. Он и не сомневался, что его найдут. Первый
выстрел не получился -- ракетница дала осечку. Он подумал, что отсырела. А
во второй раз услышал шипенье, и веер красных огней рассыпался над морем.
Его заметили. В сумерках Алексей различил борт рыбачьего судна.
-- Пан тоне? -- спросил голос, усиленный рупором. -- Кто есть пан?
-- Я русский! -- орал Леша. -- Потерпел аварию!.. Помогите!
Наши люди -- они протягивают руку помощи всему миру, и любой человек на
земле с гордостью встречает наших, это же как пить дать!
-- Рюсски? -- переспросил человек на сейнере. -- Совьетски?
-- Советский, советский! -- бормотал Двоенинов и встал в лодке на
колени, чтобы его, советского, лучше увидели.
-- Совьетски нада езжать назад. Езжать на большевик. Пускай он будет
помогать. Прошу, пане!
Человек на сейнере опустил рупор и ушел в рубку.
-- Эй, -- кричал ничего не понявший Алексей Никанорович. -- Постойте! Я
же здесь болтаюсь больше девяти часов...
Звук мотора стал громче и перекрыл двоениновские слова. Сейнер исчез.--
Вот фашист! -- пробурчал Алексей. -- А ведь мы их освободили!..Он дрожал
мелкой дрожью. Сжимал зубы, шевелил руками и ногами, чтобы сохранить тепло,
но сил шевелиться не было. Наступила ночь. Алексей забылся, а очнулся от
боли в позвоночнике. Он застонал, открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164