.. Запиши:
пятого мая в одиннадцать тридцать.
-- К самому? -- спросил Макарцев. -- На пятое?.. День печати.
-- Выходит, так.
-- А по какому вопросу? -- он мгновенно угадал тревожность интонации.
Ответа не последовало, и Макарцев понял, что дело хуже, чем ему
показалось.
-- Что-нибудь случилось? -- повторил он, хотя отлично знал, что
спрашивать, а тем более вторично, нельзя. -- Чтобы мне подготовиться...
-- Не знаю, -- вздохнул Хомутилов. -- Я ведь, сам знаешь,
исполнитель...
В трубке загудели низкие короткие гудки.
-- Пора начинать планерку, Игорь Иваныч, -- донесся до него голос
Ягубова. -- Вы проведете или мне прикажете?
-- Я, -- резко прошептал Макарцев. -- Поведу я сам...
Но слова его утонули в облаке ваты, и неизвестно, произнес он их или
только хочет произнести. Хочет провести планерку или уже провел. Хочет
поздравить коллектив с Первым мая или уже поздравил. Один он в кабинете или
вокруг него стоят и смотрят на него, не понимая, что с ним происходит... Он
вдруг уменьшился в размерах, стал лилипутом, а они все вокруг огромные. От
страха, что его сейчас затопчут, он покрылся испариной, стал открывать рот,
пытаясь вдохнуть побольше, запастись, чтобы хватило на следующий вздох, но
они вдохнули в себя весь воздух в кабинете, ему ничего не осталось, кроме
ваты.
Он пытался подняться, чтобы распахнуть форточку, уперся руками в
подлокотники, но забыл, что еще держит в руках трубку вертушки. Она упала,
повисла на проводе, продолжая издавать тревожные гудки. Потом гудки
прекратились, голос спросил: "В чем дело? Почему не положена трубка?" Ягубов
бросился к трубке, перегнулся через стол, положил ее на рычаг. Не сумев
встать, Игорь Иванович пошарил на маленьком столике рукой, нащупал кнопку
звонка.
Вбежала Анна Семеновна, увидела, что Макарцев оседает на стуле и лицо у
него серое.
-- Сидеть неудобно! -- сказал он ей. -- Вата лезет в рот... Духота!
-- Господи! -- воскликнула Локоткова. -- Да что же вы стоите? Валентин,
"скорую"!
Она бросилась к окну, но распахнуть не смогла: мешала рама висящего
снаружи портрета. Кашин вышел в приемную и стал набирать Кремлевку и 03,
прикрывая ладонью трубку, чтобы никто не услышал. Макарцев между тем следил
глазами за безуспешными попытками Анны Семеновны открыть окно.
-- Когда есть воздух, дышать легче, -- четко сказал он.
А может, не сказал, а опять только подумал. Он вдруг догадался, что
умирает. Он не знал, как это бывает, до этого умирать ему не приходилось.
Затылком он ощутил спинку кресла, и сознание внезапно стало ясным, как
никогда. Затылок от неудобной позы начал неметь. Немота поползла в стороны,
вверх, вниз, в глазах зарябило от солнечных зайчиков, и наступила темнота.
Макарцев сделал свое последнее умозаключение: умирать начинают с затылка.
-- Ну, вот мы и вместе, -- проговорил над самым ухом Игоря Ивановича
приятный голос, непохожий на редакционные.
Маркиз де Кюстин опять появился из тумана, звякнул шпагой и сделал
приглашающий жест то ли к потолку, то ли в сторону окна.
-- Сожалею, но ваша бренная суета кончилась, -- успокоил он Макарцева.
-- Пора сматывать удочки, так, кажется, тут у вас говорят. Ничего страшного,
поверьте тому, кто через это давно прошел и чувствует к вам неизъяснимую
симпатию. Даже, может, любовь... Еще мгновение, и станет легко, а, самое
главное, наконец-то свободно. Скоро у нас будет предостаточно времени, чтобы
близко общаться и все обсудить... ить... ить...
Кюстин растворился в белом тумане, а сам туман вокруг Игоря Ивановича
стал серым, фиолетовым, красным и вдруг почернел. Макарцев вдруг стал
пускать пузыри, как маленький. Большой пузырь, переливающийся фиолетовым
бликом, повис у него на нижней губе, скатился по подбородку и лопнул.
Последнее, что увидел редактор Макарцев на этом свете, было огромное ухо
Владимира Ильича.
Кабинет набился до отказа людьми, пришедшими на планерку и в
растерянности стоящими по стенам. Макарцев сидел в кресле, опершись руками о
подлокотники, и глядел вдаль прямо перед собой. Он еще оставался главным
редактором "Трудовой правды", руководил, являл собой звено цепи между
газетой и ЦК. Но он уже не был главным редактором: хотя остальное тело еще
функционировало, глаза его застыли, и мозг потух.
-- Куда? -- спросил рослый деревенского склада фельдшер в нечистом
белом халате.
Неся впереди себя чемоданчик, он бесцеремонно раздвигал им людей.
-- Быстро приехали, молодцы! -- похвалил Ягубов, указав рукой
направление.
Фельдшер неторопливо поставил на редакторский стол чемоданчик, открыл
его, потом взял Макарцева за руку. Рука от подлокотника не отделялась, и
парень рванул ее с усилием. Несколько секунд он слушал пульс, потом взял
редактора с обеих сторон за голову и потряс.
-- Никакой реакции, видите? -- обратился фельдшер к Анне Семеновне.
Та, приложив ладони к горлу, стояла рядом.
-- Укол сделайте! -- приказала она. -- Чтобы продержаться до Кремлевки.
-- А кто это?
-- Кандидат в члены ЦК!
Парень оттянул у Макарцева нижнее веко.
-- Что вы делаете? Ему же больно!
-- Не больно, -- по-деловому сказал фельдшер. -- Ему уже не больно.
Инфаркты были?
-- Был, -- сказала Анечка, -- двадцать шестого февраля.
-- Увезем в морг. На праздники хоронить запрещают. Будет в морге лежать
до конца демонстрации. Помогите положить тело.
Ягубов приказал Кашину помочь. Фельдшер намочил кусок ваты спиртом и
вытер руки, а затем край стола, где стоял чемоданчик. На вате оказалось
немного запекшейся крови, прихваченной спиртом со стола. Это была кровь
Нади, оставшаяся от давнишней встречи с Ивлевым. Фельдшер швырнул вату в
мусорницу.
Зазвонил внутренний телефон, и Ягубов тихонько снял трубку.
-- Волобуев беспокоит, Игорь Иванович. С праздником вас! Ну, и с
выздоровле...
-- Волобуев, -- перебил Степан Трофимович. -- Игоря Ивановича больше
нет.
-- Нет? А я слыхал -- появился... Это вы, Степан Трофимович? Понимаете,
надо снять в материале слова, что демонстранты пойдут по восемь человек в
ряд. На Западе пишут, якобы мы заранее организуем всенародное ликование.
Колоннами, и все!
-- Не суетись, Волобуев. Снимем. Сейчас Игорь Иваныч умер.
-- Умер? А газета?
-- Газета? "Трудовая правда" будет выходить, даже если мы все умрем!
Весть о смерти главного редактора облетела отделы и типографию.
Рабочие, увидев, что начальники цехов убежали наверх, вытащили припасенные к
концу дня бутылки и стали пить за упокой макарцевской души, опуская в
стаканы свежие оттиски гранок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
пятого мая в одиннадцать тридцать.
-- К самому? -- спросил Макарцев. -- На пятое?.. День печати.
-- Выходит, так.
-- А по какому вопросу? -- он мгновенно угадал тревожность интонации.
Ответа не последовало, и Макарцев понял, что дело хуже, чем ему
показалось.
-- Что-нибудь случилось? -- повторил он, хотя отлично знал, что
спрашивать, а тем более вторично, нельзя. -- Чтобы мне подготовиться...
-- Не знаю, -- вздохнул Хомутилов. -- Я ведь, сам знаешь,
исполнитель...
В трубке загудели низкие короткие гудки.
-- Пора начинать планерку, Игорь Иваныч, -- донесся до него голос
Ягубова. -- Вы проведете или мне прикажете?
-- Я, -- резко прошептал Макарцев. -- Поведу я сам...
Но слова его утонули в облаке ваты, и неизвестно, произнес он их или
только хочет произнести. Хочет провести планерку или уже провел. Хочет
поздравить коллектив с Первым мая или уже поздравил. Один он в кабинете или
вокруг него стоят и смотрят на него, не понимая, что с ним происходит... Он
вдруг уменьшился в размерах, стал лилипутом, а они все вокруг огромные. От
страха, что его сейчас затопчут, он покрылся испариной, стал открывать рот,
пытаясь вдохнуть побольше, запастись, чтобы хватило на следующий вздох, но
они вдохнули в себя весь воздух в кабинете, ему ничего не осталось, кроме
ваты.
Он пытался подняться, чтобы распахнуть форточку, уперся руками в
подлокотники, но забыл, что еще держит в руках трубку вертушки. Она упала,
повисла на проводе, продолжая издавать тревожные гудки. Потом гудки
прекратились, голос спросил: "В чем дело? Почему не положена трубка?" Ягубов
бросился к трубке, перегнулся через стол, положил ее на рычаг. Не сумев
встать, Игорь Иванович пошарил на маленьком столике рукой, нащупал кнопку
звонка.
Вбежала Анна Семеновна, увидела, что Макарцев оседает на стуле и лицо у
него серое.
-- Сидеть неудобно! -- сказал он ей. -- Вата лезет в рот... Духота!
-- Господи! -- воскликнула Локоткова. -- Да что же вы стоите? Валентин,
"скорую"!
Она бросилась к окну, но распахнуть не смогла: мешала рама висящего
снаружи портрета. Кашин вышел в приемную и стал набирать Кремлевку и 03,
прикрывая ладонью трубку, чтобы никто не услышал. Макарцев между тем следил
глазами за безуспешными попытками Анны Семеновны открыть окно.
-- Когда есть воздух, дышать легче, -- четко сказал он.
А может, не сказал, а опять только подумал. Он вдруг догадался, что
умирает. Он не знал, как это бывает, до этого умирать ему не приходилось.
Затылком он ощутил спинку кресла, и сознание внезапно стало ясным, как
никогда. Затылок от неудобной позы начал неметь. Немота поползла в стороны,
вверх, вниз, в глазах зарябило от солнечных зайчиков, и наступила темнота.
Макарцев сделал свое последнее умозаключение: умирать начинают с затылка.
-- Ну, вот мы и вместе, -- проговорил над самым ухом Игоря Ивановича
приятный голос, непохожий на редакционные.
Маркиз де Кюстин опять появился из тумана, звякнул шпагой и сделал
приглашающий жест то ли к потолку, то ли в сторону окна.
-- Сожалею, но ваша бренная суета кончилась, -- успокоил он Макарцева.
-- Пора сматывать удочки, так, кажется, тут у вас говорят. Ничего страшного,
поверьте тому, кто через это давно прошел и чувствует к вам неизъяснимую
симпатию. Даже, может, любовь... Еще мгновение, и станет легко, а, самое
главное, наконец-то свободно. Скоро у нас будет предостаточно времени, чтобы
близко общаться и все обсудить... ить... ить...
Кюстин растворился в белом тумане, а сам туман вокруг Игоря Ивановича
стал серым, фиолетовым, красным и вдруг почернел. Макарцев вдруг стал
пускать пузыри, как маленький. Большой пузырь, переливающийся фиолетовым
бликом, повис у него на нижней губе, скатился по подбородку и лопнул.
Последнее, что увидел редактор Макарцев на этом свете, было огромное ухо
Владимира Ильича.
Кабинет набился до отказа людьми, пришедшими на планерку и в
растерянности стоящими по стенам. Макарцев сидел в кресле, опершись руками о
подлокотники, и глядел вдаль прямо перед собой. Он еще оставался главным
редактором "Трудовой правды", руководил, являл собой звено цепи между
газетой и ЦК. Но он уже не был главным редактором: хотя остальное тело еще
функционировало, глаза его застыли, и мозг потух.
-- Куда? -- спросил рослый деревенского склада фельдшер в нечистом
белом халате.
Неся впереди себя чемоданчик, он бесцеремонно раздвигал им людей.
-- Быстро приехали, молодцы! -- похвалил Ягубов, указав рукой
направление.
Фельдшер неторопливо поставил на редакторский стол чемоданчик, открыл
его, потом взял Макарцева за руку. Рука от подлокотника не отделялась, и
парень рванул ее с усилием. Несколько секунд он слушал пульс, потом взял
редактора с обеих сторон за голову и потряс.
-- Никакой реакции, видите? -- обратился фельдшер к Анне Семеновне.
Та, приложив ладони к горлу, стояла рядом.
-- Укол сделайте! -- приказала она. -- Чтобы продержаться до Кремлевки.
-- А кто это?
-- Кандидат в члены ЦК!
Парень оттянул у Макарцева нижнее веко.
-- Что вы делаете? Ему же больно!
-- Не больно, -- по-деловому сказал фельдшер. -- Ему уже не больно.
Инфаркты были?
-- Был, -- сказала Анечка, -- двадцать шестого февраля.
-- Увезем в морг. На праздники хоронить запрещают. Будет в морге лежать
до конца демонстрации. Помогите положить тело.
Ягубов приказал Кашину помочь. Фельдшер намочил кусок ваты спиртом и
вытер руки, а затем край стола, где стоял чемоданчик. На вате оказалось
немного запекшейся крови, прихваченной спиртом со стола. Это была кровь
Нади, оставшаяся от давнишней встречи с Ивлевым. Фельдшер швырнул вату в
мусорницу.
Зазвонил внутренний телефон, и Ягубов тихонько снял трубку.
-- Волобуев беспокоит, Игорь Иванович. С праздником вас! Ну, и с
выздоровле...
-- Волобуев, -- перебил Степан Трофимович. -- Игоря Ивановича больше
нет.
-- Нет? А я слыхал -- появился... Это вы, Степан Трофимович? Понимаете,
надо снять в материале слова, что демонстранты пойдут по восемь человек в
ряд. На Западе пишут, якобы мы заранее организуем всенародное ликование.
Колоннами, и все!
-- Не суетись, Волобуев. Снимем. Сейчас Игорь Иваныч умер.
-- Умер? А газета?
-- Газета? "Трудовая правда" будет выходить, даже если мы все умрем!
Весть о смерти главного редактора облетела отделы и типографию.
Рабочие, увидев, что начальники цехов убежали наверх, вытащили припасенные к
концу дня бутылки и стали пить за упокой макарцевской души, опуская в
стаканы свежие оттиски гранок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164