Никанор
поморщился, покряхтел, но признался, и пришлось ему заплатить 35 рублей за
развод. Это, конечно, тоже обидно с его пенсией 12 рублей в месяц. С
оформлением дома, однако, дело осложнилось. Клавдия еще накануне развода
пошла в правление колхоза. Там бухгалтер объяснил, что она теперь чужая. С
полгода уже, как она устроилась работать в цех, где склеивали картонные
коробочки для часов. Платили там до ста тридцати в месяц -- вдвое больше,
чем в колхозе. А теперь цех перевели на баланс часового завода, и из членов
сельхозартели Клавдию вычеркнули. Стало быть, бабкиного дома не видать, как
своих ушей. Разводиться, конечно, не следовало, но старики боялись нарушить
указание сына и довели дело до конца.
Сегодня отец распустил нюни, все канючил: "Ты мне скажи, Леха, когда
нам сойтись опять можно? А разрешат?" Ну, Леша поорал на него, хотя что
предпринять, не знал. "Да регистрируйтесь опять, сколько хотите, --
отмахнулся он. -- А может, гульнешь, батя? Чего бы тебе не гульнуть?" Это
отца развеселило. Он стал на эту тему размышлять вслух, и Алексей уехал.
Леша удивился, увидев хозяина, ожидающего на улице. Макарцев улыбался,
медленно усаживаясь в машину, боясь сделать резкое движение.
-- Сигарета для меня есть? -- Игорь Иванович пытливо посмотрел на Лешу
и открыл бардачок.
-- Вам же нельзя теперь...
-- Сам знаю, что нельзя! -- Макарцев захлопнул ящик. -- А поговорить-то
о куреве можно?
-- Отчего не поговорить? -- рассмеялся Двоенинов. -- Куда вас?
-- В редакцию, да быстрей.
-- Само собой! -- Леша уже вырулил на дорогу, огибающую стадион
"Динамо", и в левом пустом ряду помчался к Ленинградскому проспекту. --
Вроде не собирались до праздников... Как сердце-то?
-- Да ну его в пи..! -- Макарцев неожиданно для самого себя
демократично выругался, чего вообще не позволял. -- Лучше о своих делах,
Леша, скажи...
-- У меня что? Вот, Игорь Иваныч, разве это правильно? Я с боевого
самолета прыгал, в гараже на доске почета вишу. А когда нужно бумажку, мне
говорят: герой ты или не герой -- это в точности неизвестно.
-- Ты о чем?
-- Все о том же, о "Совтрансавто". Ходил я туда, рассказал биографию.
Говорят, хорошо бы из Министерства обороны документ, удостоверяющий
героический поступок. Ну, я в Министерство на прием. А там мне полковник
прямо сказал: "Героизма не вижу. Если бы ты вместе с самолетом сгорел -- тут
уж сомнения никакого. За это орден Красного Знамени посмертно, и лучше
всяких подтверждающих бумаг. В твоем же случае военная техника погублена, а
сам живой. Хорошо, что жив остался, но как так получилось? Кто виноват? Если
сам, так тебя судить надо военным трибуналом". Я ему: "Проверьте, я виноват
или не я. Я ведь жизнь для родины сохранил, не для себя". А он мне: "Если
все из самолетов будут выбрасываться, мы никакую войну не выиграем. Так что
иди себе работай на гражданке, а по линии Министерства обороны на справки не
претендуй!"
-- Ладно, Алексей. Попался дурак-полковник. Нетипичный случай! Я обещал
-- позвоню.
-- Спасибо, Игорь Иваныч. Вы себя теперь берегите. Зинаида Андревна без
вас с ног сбилась. А уж в редакции не дождутся.
-- Мне, Леша, теперь надо учиться пешком ходить.
-- Это как?
-- Да так... Решил в ЦК ходить пешком. Не сразу, конечно. Сперва
квартала два, потом полдороги...
-- Я могу рядом ехать, на первой скорости.
-- Прохожие могут неправильно понять. Будешь ждать в условленном месте.
После майских начнем.
-- Может, вы в бассейн ЦСКА утром, с генералитетом, как Ягубов?
-- Ягубов -- молодой, пусть плавает. А я пешком, Лешенька, пешком...
Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в
красные полосы. "Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, -- подумал
Макарцев. -- Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус..."
Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже -- полного
состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как вновь
принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и
не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай
снимают те, кто без этого не может обойтись.
-- Что-то они молодые больно, -- Леша скосил глаза на портреты.
-- Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?
-- А вы? -- мгновенно отреагировал Двоенинов.
Макарцев вопроса не ожидал.
-- Ну, я... другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез...
-- Ясно... "Партия -- наш рулевой!" -- прочитал Леша, когда они
остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.
-- А ты что, сомневаешься?
-- Я-то? Не-а! Партия, так партия... Наше дело -- баранка, Игорь
Иваныч.
Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из
бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской "Волги", перевернулась,
распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. "Известия" -- успел прочитать
Макарцев.
-- Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его,
Алексей, да скажи: пускай задержат.
Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания
Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приоткрыв
дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увидел,
как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.
Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он
был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту,
раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам
главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел
редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались,
поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая
корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галантно
предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На
своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спрашивали
о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся.
И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта,
тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в
сторону.
-- Ну, как то дело, Тавров? Замялось?
Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это
так, больше для порядка.
-- А как же иначе? -- прохрипел Яков Маркович. -- Не волнуйся. Я все
сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет...
-- Спасибо! -- Игорь Иванович пожал ему руку. -- С наступающим тебя!
-- Ладно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
поморщился, покряхтел, но признался, и пришлось ему заплатить 35 рублей за
развод. Это, конечно, тоже обидно с его пенсией 12 рублей в месяц. С
оформлением дома, однако, дело осложнилось. Клавдия еще накануне развода
пошла в правление колхоза. Там бухгалтер объяснил, что она теперь чужая. С
полгода уже, как она устроилась работать в цех, где склеивали картонные
коробочки для часов. Платили там до ста тридцати в месяц -- вдвое больше,
чем в колхозе. А теперь цех перевели на баланс часового завода, и из членов
сельхозартели Клавдию вычеркнули. Стало быть, бабкиного дома не видать, как
своих ушей. Разводиться, конечно, не следовало, но старики боялись нарушить
указание сына и довели дело до конца.
Сегодня отец распустил нюни, все канючил: "Ты мне скажи, Леха, когда
нам сойтись опять можно? А разрешат?" Ну, Леша поорал на него, хотя что
предпринять, не знал. "Да регистрируйтесь опять, сколько хотите, --
отмахнулся он. -- А может, гульнешь, батя? Чего бы тебе не гульнуть?" Это
отца развеселило. Он стал на эту тему размышлять вслух, и Алексей уехал.
Леша удивился, увидев хозяина, ожидающего на улице. Макарцев улыбался,
медленно усаживаясь в машину, боясь сделать резкое движение.
-- Сигарета для меня есть? -- Игорь Иванович пытливо посмотрел на Лешу
и открыл бардачок.
-- Вам же нельзя теперь...
-- Сам знаю, что нельзя! -- Макарцев захлопнул ящик. -- А поговорить-то
о куреве можно?
-- Отчего не поговорить? -- рассмеялся Двоенинов. -- Куда вас?
-- В редакцию, да быстрей.
-- Само собой! -- Леша уже вырулил на дорогу, огибающую стадион
"Динамо", и в левом пустом ряду помчался к Ленинградскому проспекту. --
Вроде не собирались до праздников... Как сердце-то?
-- Да ну его в пи..! -- Макарцев неожиданно для самого себя
демократично выругался, чего вообще не позволял. -- Лучше о своих делах,
Леша, скажи...
-- У меня что? Вот, Игорь Иваныч, разве это правильно? Я с боевого
самолета прыгал, в гараже на доске почета вишу. А когда нужно бумажку, мне
говорят: герой ты или не герой -- это в точности неизвестно.
-- Ты о чем?
-- Все о том же, о "Совтрансавто". Ходил я туда, рассказал биографию.
Говорят, хорошо бы из Министерства обороны документ, удостоверяющий
героический поступок. Ну, я в Министерство на прием. А там мне полковник
прямо сказал: "Героизма не вижу. Если бы ты вместе с самолетом сгорел -- тут
уж сомнения никакого. За это орден Красного Знамени посмертно, и лучше
всяких подтверждающих бумаг. В твоем же случае военная техника погублена, а
сам живой. Хорошо, что жив остался, но как так получилось? Кто виноват? Если
сам, так тебя судить надо военным трибуналом". Я ему: "Проверьте, я виноват
или не я. Я ведь жизнь для родины сохранил, не для себя". А он мне: "Если
все из самолетов будут выбрасываться, мы никакую войну не выиграем. Так что
иди себе работай на гражданке, а по линии Министерства обороны на справки не
претендуй!"
-- Ладно, Алексей. Попался дурак-полковник. Нетипичный случай! Я обещал
-- позвоню.
-- Спасибо, Игорь Иваныч. Вы себя теперь берегите. Зинаида Андревна без
вас с ног сбилась. А уж в редакции не дождутся.
-- Мне, Леша, теперь надо учиться пешком ходить.
-- Это как?
-- Да так... Решил в ЦК ходить пешком. Не сразу, конечно. Сперва
квартала два, потом полдороги...
-- Я могу рядом ехать, на первой скорости.
-- Прохожие могут неправильно понять. Будешь ждать в условленном месте.
После майских начнем.
-- Может, вы в бассейн ЦСКА утром, с генералитетом, как Ягубов?
-- Ягубов -- молодой, пусть плавает. А я пешком, Лешенька, пешком...
Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в
красные полосы. "Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, -- подумал
Макарцев. -- Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус..."
Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже -- полного
состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как вновь
принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и
не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай
снимают те, кто без этого не может обойтись.
-- Что-то они молодые больно, -- Леша скосил глаза на портреты.
-- Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?
-- А вы? -- мгновенно отреагировал Двоенинов.
Макарцев вопроса не ожидал.
-- Ну, я... другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез...
-- Ясно... "Партия -- наш рулевой!" -- прочитал Леша, когда они
остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.
-- А ты что, сомневаешься?
-- Я-то? Не-а! Партия, так партия... Наше дело -- баранка, Игорь
Иваныч.
Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из
бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской "Волги", перевернулась,
распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. "Известия" -- успел прочитать
Макарцев.
-- Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его,
Алексей, да скажи: пускай задержат.
Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания
Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приоткрыв
дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увидел,
как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.
Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он
был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту,
раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам
главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел
редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались,
поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая
корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галантно
предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На
своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спрашивали
о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся.
И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта,
тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в
сторону.
-- Ну, как то дело, Тавров? Замялось?
Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это
так, больше для порядка.
-- А как же иначе? -- прохрипел Яков Маркович. -- Не волнуйся. Я все
сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет...
-- Спасибо! -- Игорь Иванович пожал ему руку. -- С наступающим тебя!
-- Ладно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164