Он понимал: рано или поздно его найдут везде, не хотел только, чтобы
сейчас. Из Воронежа добрались до Тамбова. На рынке, заполненном оборванными
людьми, попался старик-лесничий, приехавший в город купить поросенка.
Макарцев назвался другой фамилией и пожаловался, что больному ребенку, врачи
сказали, нужен лесной воздух. Заплатит он хорошо.
В избе лесника пахло кислым молоком и куриным пометом: кур зимой
держали в избе. По ночам Макарцев ждал. Но никто ими не интересовался. Жили
-- не шиковали, ели хлеб и сало, спали на нарах. Игорь томился без дела.
Газет лесничий не получал, а радио играло, сообщая о грандиозных свершениях
и ширящемся размахе соцсоревнования в странах социализма и о забастовках в
других странах, что, безусловно, свидетельствовало о скором крахе
капиталистической системы. Однообразно ведется пропаганда, мало гибкости,
думал Макарцев, слушая. Мысли о приближающемся окончании отпуска он отгонял
с душевным трепетом. Когда хозяин разбудил под утро и шепотом сказал, что
передали, будто Сталин помирает, Макарцев испугался еще больше.
-- Это конец! -- сказал он жене.
-- Какой ты неиспорченный, Гарик! Плевать я хотела на Сталина, ты мне
дорог!
-- Замолчи, Зина! -- он закрыл ей рот рукой, но она оттолкнула его,
встала с нар.
-- Да неужели не понимаешь: только это наше спасение!..
Макарцев попросил старика отвезти его в город. Оттуда он позвонил
заведующему.
-- Ты куда делся? -- удивился тот. -- Тебя искали...
-- Сын у меня заболел по дороге.
-- Возвращайся скорей, ты нужен... В том деле ошибка...
По дороге в лесничество он выхватил у старика вожжи и сам понукал и бил
кнутом лошадь.
-- Дело врачей отменяется! -- крикнул он Зине с порога.
-- А я что говорила?
Макарцевы вернулись. В ЦК внешне было спокойно, но нервы у всех
напряжены. В процессе подготовки к XX съезду Макарцев оказался одним из
самых активных. Работал с подъемом, энергией и опять с чистой совестью.
Когда многих, в связи с сильно запятнанным при культе прошлым, переводили из
ЦК на другую работу, его не тронули.
Люди, которым он подчинялся, не вызывали у него симпатии. Мир
перевернулся вверх дном, и они поднялись со дна. Они стояли вокруг немого
Сталина, когда тот лежал с инсультом на полу и плакал. Теперь трон оставался
свободным. Остерегаясь друг друга, они заговорили о коллективном
руководстве. Никто не хотел проиграть, и от них Макарцев зависел всецело.
Прошлое в одну минуту могло стать уликой, а могло выдвинуть вперед. Берия
попытался использовать момент и достичь полной власти, но сгорел. Отправили
на пенсию Кагановича. Убрали Молотова послом в Монголию. Макарцев постарался
не вспоминать контактов с ним. Жуков поддержал танками Хрущева. Иван Серов,
командир отделения расстрела, лично уничтожавший прославленных маршалов,
теперь, после убийства Берии, возглавил КГБ, и Макарцев часто видел его на
совещаниях в ЦК. Он знал, что Серов -- родственник Хрущева. Жизнь менялась,
но оставалась той же. Впрочем, исповедей никто не требовал. Оценивали по
поступкам не вчерашним, а нынешним: на кого ты ориентируешься сейчас.
К счастью, он был в ЦК рабочей лошадкой в той большой упряжке, которой
Политбюро доверяет работу, себе оставляя только одно -- власть. С группой
референтов он писал целые главы выступлений Хрущева. Именно Хрущев долго
смеялся, случайно узнав, как Макарцев спрятался в лесничестве. После одной
из своих зарубежных поездок, во время которой Макарцев занимался
обеспечением правильной информации для прессы, Хрущев предложил Макарцеву
"Трудовую правду". Предыдущий редактор Шлыков, член ЦК, незадолго до этого в
узком кругу задал вопрос о том, не слишком ли часто в печати по мелким
поводам упоминается имя Никиты Сергеевича и тем снижается величие первого
секретаря и его личная скромность. Шлыков был отправлен на пенсию.
Сделавшись главным редактором, Макарцев все чаще подумывал, что
сталинские репрессии были не такими уж страшными для преданных делу
партийцев, как об этом иногда поговаривают. Однако, размышляя о самом
Сталине, он постепенно убедил себя, что никогда до конца Сталину не доверял.
Сыну сапожника, рассуждал Макарцев, и во сне не снилось быть властителем
всей России, отомстить ей за угнетение Кавказа. Но, утвердившись и уничтожив
своих врагов, он все чаще стал думать о том, чтобы он, Сталин, стал реальным
вождем трудящихся всех стран. А Гитлер в этой позиции видел себя. Двое
играли в шахматы -- мы были пешками. Я тоже!
Поняв для себя Сталина, Макарцев вздохнул облегченно и практически
Сталина забыл. Он работал на Хрущева и делал это самозабвенно, говорил себе,
что работает на партию. В 62-м Хрущев лично повесил Макарцеву на грудь орден
Ленина в связи с пятидесятилетием, похвалив: "Редактор Макарцев -- наш
человек!"
Еще в молодости Макарцев стал славен тем, что умел выделить в человеке
основную примету, и он не раз слышал, как эта кличка прилипала к владельцу.
Именно Игорь назвал будущего сменщика Хрущева человеком с густыми бровями, и
эта примета пошла потом гулять, родив известный анекдот о сталинских усах на
более высоком уровне. В свите "человека с густыми бровями" Игорь участвовал
в государственных визитах.
Сам-то Макарцев догадывался, что чувствует себя твердо не потому, что
имеет старые связи в ЦК, и не потому, что помогал Молотову, Хрущеву и теперь
человеку с густыми бровями. Сила Макарцева состояла в том, что он еще при
Сталине был странным образом допущен к вечному члену Политбюро. Не к
двадцать седьмому бакинскому комиссару, который никогда реальной власти не
имел, и не к Первому Маршалу, которого в 56-м, по выражению Хрущева, попутал
бес, а к тому, который всегда оставался в тени.
Макарцев понимал, что старейшина аппарата, которого он про себя
именовал худощавым товарищем, -- уникальная личность на фоне остальных
членов Политбюро. Его стиль -- старомодность. Он сам считал себя ленинской
гвардией, хотя и не имел к ней отношения. Он был преданным сталинцем, однако
втайне считал, что массовые репрессии нецелесообразны, держать в повиновении
народ можно и без этого, и оказался прав. Он единственный из них, казалось
Игорю, по-прежнему верит во что-то, -- остальные циники. Теперь он держит в
руках все нити внутренней и внешней идеологии, и эта незаметность дает ему
особое удовлетворение.
Только догадываться мог Макарцев, чем он, рядовой инструктор, обратил
на себя внимание. Но однажды его пригласили на дачу к худощавому товарищу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
сейчас. Из Воронежа добрались до Тамбова. На рынке, заполненном оборванными
людьми, попался старик-лесничий, приехавший в город купить поросенка.
Макарцев назвался другой фамилией и пожаловался, что больному ребенку, врачи
сказали, нужен лесной воздух. Заплатит он хорошо.
В избе лесника пахло кислым молоком и куриным пометом: кур зимой
держали в избе. По ночам Макарцев ждал. Но никто ими не интересовался. Жили
-- не шиковали, ели хлеб и сало, спали на нарах. Игорь томился без дела.
Газет лесничий не получал, а радио играло, сообщая о грандиозных свершениях
и ширящемся размахе соцсоревнования в странах социализма и о забастовках в
других странах, что, безусловно, свидетельствовало о скором крахе
капиталистической системы. Однообразно ведется пропаганда, мало гибкости,
думал Макарцев, слушая. Мысли о приближающемся окончании отпуска он отгонял
с душевным трепетом. Когда хозяин разбудил под утро и шепотом сказал, что
передали, будто Сталин помирает, Макарцев испугался еще больше.
-- Это конец! -- сказал он жене.
-- Какой ты неиспорченный, Гарик! Плевать я хотела на Сталина, ты мне
дорог!
-- Замолчи, Зина! -- он закрыл ей рот рукой, но она оттолкнула его,
встала с нар.
-- Да неужели не понимаешь: только это наше спасение!..
Макарцев попросил старика отвезти его в город. Оттуда он позвонил
заведующему.
-- Ты куда делся? -- удивился тот. -- Тебя искали...
-- Сын у меня заболел по дороге.
-- Возвращайся скорей, ты нужен... В том деле ошибка...
По дороге в лесничество он выхватил у старика вожжи и сам понукал и бил
кнутом лошадь.
-- Дело врачей отменяется! -- крикнул он Зине с порога.
-- А я что говорила?
Макарцевы вернулись. В ЦК внешне было спокойно, но нервы у всех
напряжены. В процессе подготовки к XX съезду Макарцев оказался одним из
самых активных. Работал с подъемом, энергией и опять с чистой совестью.
Когда многих, в связи с сильно запятнанным при культе прошлым, переводили из
ЦК на другую работу, его не тронули.
Люди, которым он подчинялся, не вызывали у него симпатии. Мир
перевернулся вверх дном, и они поднялись со дна. Они стояли вокруг немого
Сталина, когда тот лежал с инсультом на полу и плакал. Теперь трон оставался
свободным. Остерегаясь друг друга, они заговорили о коллективном
руководстве. Никто не хотел проиграть, и от них Макарцев зависел всецело.
Прошлое в одну минуту могло стать уликой, а могло выдвинуть вперед. Берия
попытался использовать момент и достичь полной власти, но сгорел. Отправили
на пенсию Кагановича. Убрали Молотова послом в Монголию. Макарцев постарался
не вспоминать контактов с ним. Жуков поддержал танками Хрущева. Иван Серов,
командир отделения расстрела, лично уничтожавший прославленных маршалов,
теперь, после убийства Берии, возглавил КГБ, и Макарцев часто видел его на
совещаниях в ЦК. Он знал, что Серов -- родственник Хрущева. Жизнь менялась,
но оставалась той же. Впрочем, исповедей никто не требовал. Оценивали по
поступкам не вчерашним, а нынешним: на кого ты ориентируешься сейчас.
К счастью, он был в ЦК рабочей лошадкой в той большой упряжке, которой
Политбюро доверяет работу, себе оставляя только одно -- власть. С группой
референтов он писал целые главы выступлений Хрущева. Именно Хрущев долго
смеялся, случайно узнав, как Макарцев спрятался в лесничестве. После одной
из своих зарубежных поездок, во время которой Макарцев занимался
обеспечением правильной информации для прессы, Хрущев предложил Макарцеву
"Трудовую правду". Предыдущий редактор Шлыков, член ЦК, незадолго до этого в
узком кругу задал вопрос о том, не слишком ли часто в печати по мелким
поводам упоминается имя Никиты Сергеевича и тем снижается величие первого
секретаря и его личная скромность. Шлыков был отправлен на пенсию.
Сделавшись главным редактором, Макарцев все чаще подумывал, что
сталинские репрессии были не такими уж страшными для преданных делу
партийцев, как об этом иногда поговаривают. Однако, размышляя о самом
Сталине, он постепенно убедил себя, что никогда до конца Сталину не доверял.
Сыну сапожника, рассуждал Макарцев, и во сне не снилось быть властителем
всей России, отомстить ей за угнетение Кавказа. Но, утвердившись и уничтожив
своих врагов, он все чаще стал думать о том, чтобы он, Сталин, стал реальным
вождем трудящихся всех стран. А Гитлер в этой позиции видел себя. Двое
играли в шахматы -- мы были пешками. Я тоже!
Поняв для себя Сталина, Макарцев вздохнул облегченно и практически
Сталина забыл. Он работал на Хрущева и делал это самозабвенно, говорил себе,
что работает на партию. В 62-м Хрущев лично повесил Макарцеву на грудь орден
Ленина в связи с пятидесятилетием, похвалив: "Редактор Макарцев -- наш
человек!"
Еще в молодости Макарцев стал славен тем, что умел выделить в человеке
основную примету, и он не раз слышал, как эта кличка прилипала к владельцу.
Именно Игорь назвал будущего сменщика Хрущева человеком с густыми бровями, и
эта примета пошла потом гулять, родив известный анекдот о сталинских усах на
более высоком уровне. В свите "человека с густыми бровями" Игорь участвовал
в государственных визитах.
Сам-то Макарцев догадывался, что чувствует себя твердо не потому, что
имеет старые связи в ЦК, и не потому, что помогал Молотову, Хрущеву и теперь
человеку с густыми бровями. Сила Макарцева состояла в том, что он еще при
Сталине был странным образом допущен к вечному члену Политбюро. Не к
двадцать седьмому бакинскому комиссару, который никогда реальной власти не
имел, и не к Первому Маршалу, которого в 56-м, по выражению Хрущева, попутал
бес, а к тому, который всегда оставался в тени.
Макарцев понимал, что старейшина аппарата, которого он про себя
именовал худощавым товарищем, -- уникальная личность на фоне остальных
членов Политбюро. Его стиль -- старомодность. Он сам считал себя ленинской
гвардией, хотя и не имел к ней отношения. Он был преданным сталинцем, однако
втайне считал, что массовые репрессии нецелесообразны, держать в повиновении
народ можно и без этого, и оказался прав. Он единственный из них, казалось
Игорю, по-прежнему верит во что-то, -- остальные циники. Теперь он держит в
руках все нити внутренней и внешней идеологии, и эта незаметность дает ему
особое удовлетворение.
Только догадываться мог Макарцев, чем он, рядовой инструктор, обратил
на себя внимание. Но однажды его пригласили на дачу к худощавому товарищу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164