Все это легко советовать со стороны,
отпускать дешевые смешки. Попробовали бы сами руководить нашей огромной
страной!
-- Ни в коем случае! -- испугался Кюстин. -- Я только предполагал, что
так будет, а теперь говорю: меня удручает то, что вижу. Читайте дальше,
месье!
Современное политическое положение в России можно определить в
нескольких словах: это страна, в которой правительство говорит что хочет,
потому что оно одно имеет право говорить. Так, правительство говорит: "Вот
вам закон -- повинуйтесь", но молчаливое соглашение заинтересованных сторон
сводит на нет те его статьи, применение которых было бы вопиющей
несправедливостью. Таким образом, ловкость и смышленость подданных
исправляет грубые жестокие ошибки власти.
Обычное русское лукавство: закон обнародован, и ему повинуются... на
бумаге. Этого правительству довольно. По этому образчику деспотического
мошенничества вы можете судить о том, как низко здесь ценят правдивость и
как нельзя верить высокопарным фразам о долге и патриотических чувствах.
Чтобы жить в России, скрывать свои мысли недостаточно -- нужно уметь
притворяться. Первое -- полезно, второе необходимо.
К исторической истине в России питают не больше уважения, чем к
святости клятвы. Подлинность камня здесь так же невозможно установить, как и
достоверность устного или письменного слова. В уменье подделать работу
времени русские не знают себе соперников. Как выскочки, у которых нет
прошлого, они эфемерными декорациями заменяют то, что по самой своей природе
внушает мысль о длительном существовании. Мания смотров, парадов и маневров
имеет в России характер повальной болезни.
Спокойствие государства в общем не нарушается, глубоких потрясений нет
и, вероятно, еще долго не будет. Я уже говорил, что необъятность страны и
усвоенная правительством политика замалчивания способствуют успокоению.
Прибавьте к этому слепое повиновение армии: "надежность" солдат основана
главным образом на полнейшем невежестве крестьянских масс. Однако это
невежество является, в свою очередь, причиной многих язв, разъедающих
империю. И неизвестно, как выйдет нация из этого заколдованного круга.
Можете себе представить, какая расправа уготована для виновников! Впрочем,
всю Россию в Сибирь не сослать! Если ссылают людей деревнями, то нельзя
подвергнуть изгнанию целые губернии.
Русские довольствуются пухлыми папками с оптимистическими отчетами и
мало беспокоятся о постепенном оскудении важнейшего природного богатства
страны. Их леса необъятны... в министерских департаментах. Разве этого
недостаточно? Можно предвидеть, что настанет день, когда им придется топить
печи ворохами бумаги, накопленной в недрах канцелярий. Это богатство, слава
Богу, растет изо дня в день. Видя, с какой быстротой исчезают леса, поневоле
задаешь себе тревожный вопрос: а чем будут согреваться будущие поколения?
Когда солнце гласности взойдет наконец над Россией, оно осветит столько
несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнется.
Впрочем, содрогнется он не сильно, ибо таков удел правды на земле. Когда
народам необходимо знать истину, они ее не ведают, а когда наконец истина до
них доходит, она никого уже не интересует, ибо злоупотребления поверженного
режима вызывают к себе равнодушное отношение. Мысль, что я дышу одним
воздухом с огромным множеством людей, столь невыносимо угнетенных и
отторгнутых от остального мира, не давала мне ни днем, ни ночью покоя.
Никогда не забуду я чувства, охватившего меня при переправе через
Неман. Я могу говорить и могу писать что угодно!
-- Я свободен! -- восклицал я про себя.
Не я один, конечно, испытываю такие чувства, вырвавшись из России, -- у
меня было много предшественников. Почему же, спрашивается, ни один из них не
поведал нам о своей радости? Я преклоняюсь перед властью русского
правительства над умами людей, хотя и не понимаю, на чем эта власть
основана. Но факт остается фактом: русское правительство заставляет молчать
не только своих подданных -- в чем нет ничего удивительного, -- но и
иностранцев, избежавших влияния его железной дисциплины.
Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая
именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам
в других странах Европы, какой бы ни был принят там образ правления.
Если ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь
моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию! Это путешествие полезно для
любого европейца. Каждый близко познакомившийся с Россией, будет рад жить в
какой угодно стране. Всегда полезно знать, что существует на свете
государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек
не может быть счастлив без свободы.
-- Ну, что вы теперь думаете? -- лукаво прищурившись, спросил маркиз де
Кюстин. -- Не кажется ли вам...
-- Вы водку пьете? -- перебил его Макарцев.
-- Нет! -- испугался гость. -- Я бы предпочел бургонское. Но мне, к
сожалению, вообще пора, как у вас говорят, смываться. Я понял, что вы
думаете о моей книге. Не понравилось бы -- не читали б до утра.
Макарцев между тем кряхтя поднялся с дивана, пошел к холодильнику и,
вытащив бутылку, налил себе треть чашки, стоявшей на столе. Он поморщился от
запаха и залпом выпил. Когда он поставил чашку и решился ответить Кюстину,
кресло было пусто. Маркиз исчез также незаметно, как и появился, --
по-видимому, через озоновую дыру.
_10. БЛИЖЕ К УТРУ_
-- Так... -- пробормотал Макарцев.
Он будто вспомнил, кто он такой и как должен читать. Кандидат в члены
ЦК КПСС, он задумался по-государственному. Слабость автора в его
беспартийной, внеклассовой позиции. Отказываться от того, что мы сами же
приняли в семнадцатом году? Неумно. Беспринципно. Никаких колебаний он
больше не испытывал. Никаких симпатий к прочитанным мыслям у него не
осталось. Он как бы отстранился от автора, к которому еще минуту назад
чувствовал симпатию. В нем опять пробудился главный редактор. Он снова думал
партийно, как надо.
Завязывая тесемочки у папки, он проникался сознательным негодованием.
Как может человек смешивать с грязью все самое святое для всех нас? Дело не
в критике. Рукопись эта в целом идеологически чужда нам. Она мешает идти
вперед. За это полагается по закону... Кстати, а что там полагается?
Он взял с полки маленькую книжицу и отыскал статью семидесятую:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
отпускать дешевые смешки. Попробовали бы сами руководить нашей огромной
страной!
-- Ни в коем случае! -- испугался Кюстин. -- Я только предполагал, что
так будет, а теперь говорю: меня удручает то, что вижу. Читайте дальше,
месье!
Современное политическое положение в России можно определить в
нескольких словах: это страна, в которой правительство говорит что хочет,
потому что оно одно имеет право говорить. Так, правительство говорит: "Вот
вам закон -- повинуйтесь", но молчаливое соглашение заинтересованных сторон
сводит на нет те его статьи, применение которых было бы вопиющей
несправедливостью. Таким образом, ловкость и смышленость подданных
исправляет грубые жестокие ошибки власти.
Обычное русское лукавство: закон обнародован, и ему повинуются... на
бумаге. Этого правительству довольно. По этому образчику деспотического
мошенничества вы можете судить о том, как низко здесь ценят правдивость и
как нельзя верить высокопарным фразам о долге и патриотических чувствах.
Чтобы жить в России, скрывать свои мысли недостаточно -- нужно уметь
притворяться. Первое -- полезно, второе необходимо.
К исторической истине в России питают не больше уважения, чем к
святости клятвы. Подлинность камня здесь так же невозможно установить, как и
достоверность устного или письменного слова. В уменье подделать работу
времени русские не знают себе соперников. Как выскочки, у которых нет
прошлого, они эфемерными декорациями заменяют то, что по самой своей природе
внушает мысль о длительном существовании. Мания смотров, парадов и маневров
имеет в России характер повальной болезни.
Спокойствие государства в общем не нарушается, глубоких потрясений нет
и, вероятно, еще долго не будет. Я уже говорил, что необъятность страны и
усвоенная правительством политика замалчивания способствуют успокоению.
Прибавьте к этому слепое повиновение армии: "надежность" солдат основана
главным образом на полнейшем невежестве крестьянских масс. Однако это
невежество является, в свою очередь, причиной многих язв, разъедающих
империю. И неизвестно, как выйдет нация из этого заколдованного круга.
Можете себе представить, какая расправа уготована для виновников! Впрочем,
всю Россию в Сибирь не сослать! Если ссылают людей деревнями, то нельзя
подвергнуть изгнанию целые губернии.
Русские довольствуются пухлыми папками с оптимистическими отчетами и
мало беспокоятся о постепенном оскудении важнейшего природного богатства
страны. Их леса необъятны... в министерских департаментах. Разве этого
недостаточно? Можно предвидеть, что настанет день, когда им придется топить
печи ворохами бумаги, накопленной в недрах канцелярий. Это богатство, слава
Богу, растет изо дня в день. Видя, с какой быстротой исчезают леса, поневоле
задаешь себе тревожный вопрос: а чем будут согреваться будущие поколения?
Когда солнце гласности взойдет наконец над Россией, оно осветит столько
несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнется.
Впрочем, содрогнется он не сильно, ибо таков удел правды на земле. Когда
народам необходимо знать истину, они ее не ведают, а когда наконец истина до
них доходит, она никого уже не интересует, ибо злоупотребления поверженного
режима вызывают к себе равнодушное отношение. Мысль, что я дышу одним
воздухом с огромным множеством людей, столь невыносимо угнетенных и
отторгнутых от остального мира, не давала мне ни днем, ни ночью покоя.
Никогда не забуду я чувства, охватившего меня при переправе через
Неман. Я могу говорить и могу писать что угодно!
-- Я свободен! -- восклицал я про себя.
Не я один, конечно, испытываю такие чувства, вырвавшись из России, -- у
меня было много предшественников. Почему же, спрашивается, ни один из них не
поведал нам о своей радости? Я преклоняюсь перед властью русского
правительства над умами людей, хотя и не понимаю, на чем эта власть
основана. Но факт остается фактом: русское правительство заставляет молчать
не только своих подданных -- в чем нет ничего удивительного, -- но и
иностранцев, избежавших влияния его железной дисциплины.
Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая
именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам
в других странах Европы, какой бы ни был принят там образ правления.
Если ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь
моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию! Это путешествие полезно для
любого европейца. Каждый близко познакомившийся с Россией, будет рад жить в
какой угодно стране. Всегда полезно знать, что существует на свете
государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек
не может быть счастлив без свободы.
-- Ну, что вы теперь думаете? -- лукаво прищурившись, спросил маркиз де
Кюстин. -- Не кажется ли вам...
-- Вы водку пьете? -- перебил его Макарцев.
-- Нет! -- испугался гость. -- Я бы предпочел бургонское. Но мне, к
сожалению, вообще пора, как у вас говорят, смываться. Я понял, что вы
думаете о моей книге. Не понравилось бы -- не читали б до утра.
Макарцев между тем кряхтя поднялся с дивана, пошел к холодильнику и,
вытащив бутылку, налил себе треть чашки, стоявшей на столе. Он поморщился от
запаха и залпом выпил. Когда он поставил чашку и решился ответить Кюстину,
кресло было пусто. Маркиз исчез также незаметно, как и появился, --
по-видимому, через озоновую дыру.
_10. БЛИЖЕ К УТРУ_
-- Так... -- пробормотал Макарцев.
Он будто вспомнил, кто он такой и как должен читать. Кандидат в члены
ЦК КПСС, он задумался по-государственному. Слабость автора в его
беспартийной, внеклассовой позиции. Отказываться от того, что мы сами же
приняли в семнадцатом году? Неумно. Беспринципно. Никаких колебаний он
больше не испытывал. Никаких симпатий к прочитанным мыслям у него не
осталось. Он как бы отстранился от автора, к которому еще минуту назад
чувствовал симпатию. В нем опять пробудился главный редактор. Он снова думал
партийно, как надо.
Завязывая тесемочки у папки, он проникался сознательным негодованием.
Как может человек смешивать с грязью все самое святое для всех нас? Дело не
в критике. Рукопись эта в целом идеологически чужда нам. Она мешает идти
вперед. За это полагается по закону... Кстати, а что там полагается?
Он взял с полки маленькую книжицу и отыскал статью семидесятую:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164