.." Уж он-то обрадовался! Не только на шашлык, на водку разорился.
Выпили, шашлык сожрали -- сидит. Я говорю: "Валентин Афанасьевич, жарко!
Пиджачок бы сняли... А я, если не возражаете, халатик надену, а то -- весна
все-таки..." Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного
ожил, халатик с меня снял. Я говорю: "Замерзну, холодно!" А он: "Вы ж
говорили, жарко!" И давай халат на меня надевать. "Ладно, -- говорю, -- я уж
как-нибудь так потерплю..." Только тут стал он ремень свой расстегивать.
Солдатский, между прочим, со звездой. И -- ничего не сделал! Ни-че-го!..
Подлец!
Надежда вежливо улыбнулась.
-- Чего смеешься? Он же меня обесчестил! У меня так никогда не было! Я
теперь целый день не в себе. Думаю: может, постарела? Я такого оскорбления
не вынесу... Ведь я его, идиота, уже из плана выкинула.
-- Из какого плана, Инка?
-- Из трех, с которыми еще не спала. Как со всеми пересплю, уволюсь.
Пойду в другую редакцию, в "Известия" или "Правду", а то со скуки сдохнешь!
Говорят, в "Комсомолке" молодых мужиков много, не слыхала?
-- Слушай, а как Саша на это смотрит?
-- Какабадзе? Грузины, конечно, лучше русских, факт. Но, во-первых, он
ничего не знает, а во-вторых, ему ничего не обещано. Я что -- собака на
цепи? А они? Они-то что делают! Плевала я на них! Просто смотреть приятно,
когда унижаются, врут, даже денег не жалеют, когда хотят. Коты сиамские!
Кастрировать бы всех, да еще скучнее жить будет... С паршивой овцы хоть
спермы клок! Я сюда шла, думала начать сверху вниз...
-- Это как?
-- Ну, с Макарцева, лапушка... Два раза в кабинете у него срочное
печатала. У него уже глаза блестеть начали. А Анна Семеновна догадалась:
"Чтобы ничего такого, говорит, с ним не затевала!" Тоже мне мадонна! Я уже
придумала, как коня оседлать, а Игорь возьми да и рухни с инфарктом. Теперь,
наверно, не дождусь, когда с ним можно будет. Займусь пока Ягубовым.
-- А не противно, Инка?
-- Противно? Все его ругают, а мне он нравится. У него такие губы,
кажется, все бы отдала, чтобы к ним прикоснуться.
-- Отдай!
-- А он не берет. Может, брезгует, что я беспартийная?
-- Он же карлик!
-- Говорят у карликов...
-- Чепуха!
-- Я, Надюша, только своим глазам верю.
-- Инн! -- Надя помялась. Она давно собиралась узнать и отговаривала
себя, но тут решилась. -- Спрошу, если не соврешь?
-- Зачем врать? Только с тобой и делюсь. Ну!
-- Ивлев у тебя в плане?
-- Не-а...
Сироткина вспыхнула, хотя другого ответа и не ждала.
-- Ты чего, дурочка? -- Светлозерская обняла ее. -- Да если хочешь
знать, это и было-то всего один раз, в турпоходе, только для плана.
Конечно, глупо, но слезы выступили. Сироткина растерянно моргала.
-- Не плачь, дурешенька! Умная баба радоваться должна, что мужик спит с
другими. Значит, без недостатков. Лишь бы в подъездах не целовался. Если
провожает -- это обидно. Постой-ка! Вы что, не встречаетесь? Если негде, ко
мне приходите. У меня, ежели на пол не лить, то и помыться можно. Только
вытри потом, а то хозайка орать будет, и за рубль не успокоишь! И простыню с
собой бери. А хочешь, давай вообще без мужиков!
-- Ты что?!
-- А чего? Я с Райкой Качкаревой пробовала. Правда, Райка еще хуже
мужика -- грубая, как шоферюга.
-- Да мне не это главное, Инн, -- краснея, сказала Надя. -- Мне,
знаешь, хочется в театр с ним... У меня же в жизни не было, чтобы в театр...
Я вообще решила: порву!
-- Чушь несешь!
-- Ты меня не знаешь. Решила -- порву!
Резко повернувшись, Сироткина пошла к себе в отдел.
-- Надька, где шляешься? -- набросились на нее учетчицы писем. -- Тебе
раза три звонили. Беги к спецкорам!
И она пошла, наконец-то твердо решив сказать "нет". В комнате спецкоров
она притворила за собой дверь и прислонилась к косяку, не глядя на Ивлева,
сидящего за столом и что-то списывающего с книги. Она набрала побольше
воздуху в легкие, готовясь высказать ему все спокойно и с достоинством.
Обязательно спокойно и обязательно с достоинством. И без пауз.
-- Сироткина, -- сказал он, не отрывая глаз от книги, -- подойди,
поцелую.
-- Нет, -- ответила она тихо.
Большая часть ее решительности, с таким трудом собранной в одной точке
сознания, израсходовалась на это "нет".
-- За город поедем?
-- Зачем?
-- На дачу к приятелю.
-- Зачем? -- повторила она. -- Я бы хотела в театр.
-- А на хоккей? На хоккей не хотела бы?
-- Почему -- на хоккей? -- Надежда ожила. -- А вообще с удовольствием.
Куда захочешь, только бы идти, а не лежать.
-- Ты здорова?
-- Как никогда!
-- Тогда поехали.
После короткого колебания она подчинилась, сказав себе, что порвет там,
чтобы не устраивать разговоров в редакции. Надя отпросилась часа на три.
Ивлев ждал ее у метро, щурясь от солнца. Доехав до "Комсомольской", они
вышли к Казанскому вокзалу, автомат выбросил билеты до станции Удельная. На
платформе толкались бабы с мешками. В электричке стоял тяжелый смрад
непроветренной деревенской избы. По дороге они молча глядели в окно. Слава
хмурился, и ей стало его жалко.
-- Господи, чудо-то какое! Ты только посмотри! -- Надя схватила Ивлева
за руку и потянула прочь от платформы по улочке, утонувшей в сосновом лесу.
-- Солнце, птицы, а воздух такой, что с ума сойти можно!
Плащ на ней распахнулся, касаясь Славиной руки. Надя бежала, а он шагал
за ней, тяжело и медленно, изредка говоря: "Направо. Прямо. Смотри, лужа..."
Дачи стояли слепые, с окнами, заколоченными на зиму от ворья. На пригорках,
где уже стаял снег, желтела теплая прошлогодняя трава, и легкий парок
поднимался от оживающей земли. Вдоль глинистого обрыва торчали свечки
мать-и-мачехи и готовились озолотиться. А над обрывом серые ольхи набухли
бутонами, собираясь распустить сережки.
-- Не беги! За углом второй дом наш, -- сказал Ивлев. -- Хозяин
говорил, дрова есть. Затопим печку -- дом-то, наверно, сырой... Погоди-ка,
Надь. Что это?
Едва шагнув за угол, Ивлев остановился, сжал Надину руку, потянул
назад. Возле дачи, ключи от которой лежали у него в кармане, стояли две
черные "Волги". Багажник у одной был открыт. Отступив за угол, Вячеслав
прикусил губу, поморщился, словно у него начал ныть зуб. Мозг,
расслабившийся от загородного приволья, мозг, занятый Надей, легко и
счастливо бегущей вприпрыжку впереди, его мозг переключился, вернул Ивлева к
действительности.
-- Что это? -- спросила Надя, с тревогой заглянув ему в лицо. --
Занято?
Ее мысль катилась по накатанной дорожке, и Слава не ответил. Их еще не
заметили: обе машины были пусты. Но в любую минуту могли заметить, и надо
уходить.
По-прежнему крепко сжимая Надину руку, Вячеслав прошел немного назад
вдоль углового соседнего дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Выпили, шашлык сожрали -- сидит. Я говорю: "Валентин Афанасьевич, жарко!
Пиджачок бы сняли... А я, если не возражаете, халатик надену, а то -- весна
все-таки..." Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного
ожил, халатик с меня снял. Я говорю: "Замерзну, холодно!" А он: "Вы ж
говорили, жарко!" И давай халат на меня надевать. "Ладно, -- говорю, -- я уж
как-нибудь так потерплю..." Только тут стал он ремень свой расстегивать.
Солдатский, между прочим, со звездой. И -- ничего не сделал! Ни-че-го!..
Подлец!
Надежда вежливо улыбнулась.
-- Чего смеешься? Он же меня обесчестил! У меня так никогда не было! Я
теперь целый день не в себе. Думаю: может, постарела? Я такого оскорбления
не вынесу... Ведь я его, идиота, уже из плана выкинула.
-- Из какого плана, Инка?
-- Из трех, с которыми еще не спала. Как со всеми пересплю, уволюсь.
Пойду в другую редакцию, в "Известия" или "Правду", а то со скуки сдохнешь!
Говорят, в "Комсомолке" молодых мужиков много, не слыхала?
-- Слушай, а как Саша на это смотрит?
-- Какабадзе? Грузины, конечно, лучше русских, факт. Но, во-первых, он
ничего не знает, а во-вторых, ему ничего не обещано. Я что -- собака на
цепи? А они? Они-то что делают! Плевала я на них! Просто смотреть приятно,
когда унижаются, врут, даже денег не жалеют, когда хотят. Коты сиамские!
Кастрировать бы всех, да еще скучнее жить будет... С паршивой овцы хоть
спермы клок! Я сюда шла, думала начать сверху вниз...
-- Это как?
-- Ну, с Макарцева, лапушка... Два раза в кабинете у него срочное
печатала. У него уже глаза блестеть начали. А Анна Семеновна догадалась:
"Чтобы ничего такого, говорит, с ним не затевала!" Тоже мне мадонна! Я уже
придумала, как коня оседлать, а Игорь возьми да и рухни с инфарктом. Теперь,
наверно, не дождусь, когда с ним можно будет. Займусь пока Ягубовым.
-- А не противно, Инка?
-- Противно? Все его ругают, а мне он нравится. У него такие губы,
кажется, все бы отдала, чтобы к ним прикоснуться.
-- Отдай!
-- А он не берет. Может, брезгует, что я беспартийная?
-- Он же карлик!
-- Говорят у карликов...
-- Чепуха!
-- Я, Надюша, только своим глазам верю.
-- Инн! -- Надя помялась. Она давно собиралась узнать и отговаривала
себя, но тут решилась. -- Спрошу, если не соврешь?
-- Зачем врать? Только с тобой и делюсь. Ну!
-- Ивлев у тебя в плане?
-- Не-а...
Сироткина вспыхнула, хотя другого ответа и не ждала.
-- Ты чего, дурочка? -- Светлозерская обняла ее. -- Да если хочешь
знать, это и было-то всего один раз, в турпоходе, только для плана.
Конечно, глупо, но слезы выступили. Сироткина растерянно моргала.
-- Не плачь, дурешенька! Умная баба радоваться должна, что мужик спит с
другими. Значит, без недостатков. Лишь бы в подъездах не целовался. Если
провожает -- это обидно. Постой-ка! Вы что, не встречаетесь? Если негде, ко
мне приходите. У меня, ежели на пол не лить, то и помыться можно. Только
вытри потом, а то хозайка орать будет, и за рубль не успокоишь! И простыню с
собой бери. А хочешь, давай вообще без мужиков!
-- Ты что?!
-- А чего? Я с Райкой Качкаревой пробовала. Правда, Райка еще хуже
мужика -- грубая, как шоферюга.
-- Да мне не это главное, Инн, -- краснея, сказала Надя. -- Мне,
знаешь, хочется в театр с ним... У меня же в жизни не было, чтобы в театр...
Я вообще решила: порву!
-- Чушь несешь!
-- Ты меня не знаешь. Решила -- порву!
Резко повернувшись, Сироткина пошла к себе в отдел.
-- Надька, где шляешься? -- набросились на нее учетчицы писем. -- Тебе
раза три звонили. Беги к спецкорам!
И она пошла, наконец-то твердо решив сказать "нет". В комнате спецкоров
она притворила за собой дверь и прислонилась к косяку, не глядя на Ивлева,
сидящего за столом и что-то списывающего с книги. Она набрала побольше
воздуху в легкие, готовясь высказать ему все спокойно и с достоинством.
Обязательно спокойно и обязательно с достоинством. И без пауз.
-- Сироткина, -- сказал он, не отрывая глаз от книги, -- подойди,
поцелую.
-- Нет, -- ответила она тихо.
Большая часть ее решительности, с таким трудом собранной в одной точке
сознания, израсходовалась на это "нет".
-- За город поедем?
-- Зачем?
-- На дачу к приятелю.
-- Зачем? -- повторила она. -- Я бы хотела в театр.
-- А на хоккей? На хоккей не хотела бы?
-- Почему -- на хоккей? -- Надежда ожила. -- А вообще с удовольствием.
Куда захочешь, только бы идти, а не лежать.
-- Ты здорова?
-- Как никогда!
-- Тогда поехали.
После короткого колебания она подчинилась, сказав себе, что порвет там,
чтобы не устраивать разговоров в редакции. Надя отпросилась часа на три.
Ивлев ждал ее у метро, щурясь от солнца. Доехав до "Комсомольской", они
вышли к Казанскому вокзалу, автомат выбросил билеты до станции Удельная. На
платформе толкались бабы с мешками. В электричке стоял тяжелый смрад
непроветренной деревенской избы. По дороге они молча глядели в окно. Слава
хмурился, и ей стало его жалко.
-- Господи, чудо-то какое! Ты только посмотри! -- Надя схватила Ивлева
за руку и потянула прочь от платформы по улочке, утонувшей в сосновом лесу.
-- Солнце, птицы, а воздух такой, что с ума сойти можно!
Плащ на ней распахнулся, касаясь Славиной руки. Надя бежала, а он шагал
за ней, тяжело и медленно, изредка говоря: "Направо. Прямо. Смотри, лужа..."
Дачи стояли слепые, с окнами, заколоченными на зиму от ворья. На пригорках,
где уже стаял снег, желтела теплая прошлогодняя трава, и легкий парок
поднимался от оживающей земли. Вдоль глинистого обрыва торчали свечки
мать-и-мачехи и готовились озолотиться. А над обрывом серые ольхи набухли
бутонами, собираясь распустить сережки.
-- Не беги! За углом второй дом наш, -- сказал Ивлев. -- Хозяин
говорил, дрова есть. Затопим печку -- дом-то, наверно, сырой... Погоди-ка,
Надь. Что это?
Едва шагнув за угол, Ивлев остановился, сжал Надину руку, потянул
назад. Возле дачи, ключи от которой лежали у него в кармане, стояли две
черные "Волги". Багажник у одной был открыт. Отступив за угол, Вячеслав
прикусил губу, поморщился, словно у него начал ныть зуб. Мозг,
расслабившийся от загородного приволья, мозг, занятый Надей, легко и
счастливо бегущей вприпрыжку впереди, его мозг переключился, вернул Ивлева к
действительности.
-- Что это? -- спросила Надя, с тревогой заглянув ему в лицо. --
Занято?
Ее мысль катилась по накатанной дорожке, и Слава не ответил. Их еще не
заметили: обе машины были пусты. Но в любую минуту могли заметить, и надо
уходить.
По-прежнему крепко сжимая Надину руку, Вячеслав прошел немного назад
вдоль углового соседнего дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164