-- Зачем? А дав, я не могу также продать тебя? Решил -- говори.
Раздумал -- я уйду.
-- Нет, все-таки дай слово коммуниста!
-- Ладно, -- Яков Маркович причмокнул губами. -- Возьми.
Отступать было поздно, и Макарцев подробно изложил ему историю с серой
папкой и свои подозрения.
-- И все?
Опять возникла нелепая пауза.
-- Что же, не считаешь это серьезным?
Раппопорт немного посопел.
-- Ну откуда я знаю, -- наконец выдавил он, -- серьезно это или нет?
Спроси там! Или боишься?
-- Там, там! А если бы тебе подложили?
-- Мне? Смотря что! Дай-ка взглянуть.
Поколебавшись, Игорь Иванович открыл сейф и вытащил папку. Яков
Маркович раскрыл ее на коленях, бегло глянул на заглавие, отогнул большим
пальцем первую страницу, прочитал имена Джиласа, Оруэлла, Солженицына.
Макарцев смотрел на него и терпеливо ждал. Лицо Раппопорта ничего не
выражало. Он перелистал еще с полсотни страниц и снова углубился в текст.
Засопел, хмыкнул.
-- Что там?
-- М-м-м, -- помычав, Тавров вдруг прочитал вслух: "Кто скажет мне, до
чего может дойти общество, в основе которого нет человеческого достоинства?"
-- Видишь? -- воскликнул Макарцев. -- А я тебе что говорил?!
Яков Маркович захлопнул папку, аккуратно связал тесемочки и протянул
назад.
-- Ты ее тоже держал?
-- Нет! -- отрезал Тавров. -- За слово "держал", которое можно
истолковать как "хранение", -- до семи лет.
-- Знаю!
-- А за слово "тоже" добавят нам с тобой строгий режим -- групповое
дело. И еще по рогам -- пять.
-- Как -- по рогам?
-- Не будешь иметь права выбирать депутата Макарцева в Верховный
Совет... Мне-то чихать! Ну, вернусь в зону, потеряв две сотни зарплаты, на
которые все равно ничего не купить! А тебе...
-- Хорошо, Тавров, допустим, мне действительно больше терять... Как бы
ты поступил на моем месте?
-- На твоем? -- Раппопорт захохотал. -- Но ты все равно так не
сделаешь!
-- Сделаю, скажи!
-- У тебя есть друг? Ну, редактор какой-нибудь газетенки?
-- Есть, и не один...
-- Так вот... Поезжай к нему, поговори о чем-нибудь, а уходя, случайно
забудь папку на столе.
-- Шутишь! -- разозлился Макарцев. -- А я серьезно. Выходит, сидел, а
мудрости не набрался.
-- Посмотрю, чего ты наберешься, посидев с мое!
-- Я? -- глаза у Макарцева стали злыми.
-- Ладно! -- смягчился Раппопорт. -- Все просто: отдай папку мне.
-- Тебе?
-- Конечно! Я, в случае чего, признаюсь, что без разрешения взял в
кабинете почитать. А ты ее в глаза не видел!
Макарцев изучающе смотрел на Якова Марковича, пытаясь понять степень
серьезности предложения на этот раз.
-- И не боишься?
-- В третий-то раз меня, авось, не посадят...
-- Чушь! -- произнес редактор, понимая, что его согласие, очень
удобное, неприемлемо. -- Исключено!
-- Пожалуй, ты прав, -- согласился Раппопорт. -- Все равно это
распространение антисоветской литературы через твой кабинет, та же
семидесятая статья... А ты, Макарцев, лучше, чем я думал...
-- Неужели? -- усмехнулся тот, польщенный.
-- Серьезно! Я ведь редко кого хвалю. Только ты всегда боишься: вдруг
подумают, что ты и в самом деле лучше, чем ты есть. Ты в положении собаки в
известной загадке.
-- Какой?
-- Как заставить собаку съесть горчицу? Если дать -- она есть не
станет. А если помазать ей горчицей зад, слижет без остатка. Слизывай!
-- Если так, -- нахохлился Макарцев, -- то правильно делают, что этих
мазателей горчицей сажают.
-- Вон как запел! Речь-то о собаках. А люди -- любят лизать горчицу. Ты
что ли будешь решать, что им есть и от чего воздерживаться? А кто хочет
горчицы -- того, значит, сажай! Сейчас стесняются. Но погоди! Вот-вот
начнется новый культ, и тогда...
-- Постой-ка! Почему начнется?
-- А культы у нас всегда начинаются на крови. Культ Ленина -- после
гражданской войны. Сталина -- после уничтожения кулачества, а второй цикл --
после войны. Кукурузника -- после подавления танками Венгрии. Нынешнего...
-- Думаешь -- после Чехословакии?
-- Само собой!
-- Тогда можешь считать, что культ начался, -- нахмурился Макарцев. --
Размер фотографий рекомендовали увеличить и давать их чаще.
-- Понятно! Я все думаю: чего тебе, Макарцев, не хватает, чтобы стать
настоящим тиранозавром? Не любишь крови? Чепуха, полюбишь, когда
понадобится... Они все из глухомани -- во владыки мира, а ты -- интеллигент,
петербуржец? Нет, и не такие курвились! Ты не антисемит? Неантисемиты
делятся на две категории. Одни не замечают, еврей или нет, другие ждут
погромов, чтобы помочь евреям. Ни к той, ни к другой категории тебя не
причислишь, поскольку ты ответработник. Если партия прикажет -- станешь и
антисемитом.
-- Я?! Да я ни одного еврея не уволил!
-- Не кипятись. А сколько взял?.. Считаешь себя на девяносто процентов
честным? Но это значит, ты лжив на все сто!
-- Чего ж мне, по-твоему, не хватает, Тавров?
-- Если догадаюсь, срочно сообщу. Ты успеешь: тиранозавры миллион лет
вымирают.
-- Ладно, не будем об этом, -- кисло улыбаясь, прервал его Макарцев. --
Думаю, все же из ЦК виднее, чем снизу. Оттуда на многое смотришь иначе. И не
так все просто. Давай лучше думать о конкретных вопросах жизни.
-- Конкретные вопросы? Игра!
-- Но большая игра, Тавров! И пока такие правила игры, будем играть по
этим правилам. Правила изменятся, будем играть иначе.
-- Кто же, по-твоему, должен изменять правила?
-- Видишь ли, что касается меня, то я, между нами говоря, готов
проводить любую демократизацию и зайти как угодно далеко. Но пусть мне
позвонят и скажут, что это можно. И хватит об этом... Лучше скажи, что
делать сейчас?
Он и раньше чувствовал: Яков Маркович презирает его. Утешало только то
обстоятельство, что Раппопорт презирает всех, в том числе и себя.
-- Слушай, Тавров! А что, если мне просто сделать вид, что я папку не
заметил?
-- Не поверят.
-- Сам знаешь, каково на крючке. Ты просто обязан уметь поступать в
подобных случаях!
-- Вот пристал, ей-Богу! Ну ладно, скажу, чтобы отпустил. А то работы
много. Не мудри, сделай просто. Значит, так...
И в нескольких словах Раппопорт растолковал редактору, что тот должен
сделать.
-- А ведь действительно хороший ход! -- обрадовался Макарцев. -- Я и
сам должен был сообразить. Ай да Тавров!
Редактор повеселел, напряжение спало. Раппопорт взялся руками за
подлокотники, чтобы помочь своему немощному телу подняться. Макарцев жестом
остановил его.
-- Погоди еще минуту. Все не хватает времени спросить про личное. Живу,
как лошадь на цирковом манеже. А как твоя жизнь? Чего одиночествуешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164