Мое решение было разумным и законным. Я докажу это, когда мне станет легче.
Серов посмотрел на Николаева пристально:
— Скажите, как вы прошли войну?—вдруг спросил он.
Николаев подтянулся и ответил как мог спокойно:
— Офицером на эсминце, — он мог бы добавить, что ему повезло. Он даже не видел боев. Корабль, на котором он служил, стоял в Петропавловске-на-Камчатке. А кратковременная кампания против империалистической Японии не шла в счет. Николаев отогнал от себя эту мысль и закончил удивленно: — Но почему вы об этом спрашиваете?
Серов улыбнулся и сказал беспощадно:
— Потому, что вы мне кажетесь трусом!
Если бы Николаев сохранил гордую уверенность в себе, если бы он даже искренне вспылил и ответил дерзостью, возможно, Серов пожалел бы о сказанном и взял бы свои слова обратно. Но Николаев молчал, лишь инстинктивно, словно огораживая больное сердце, судорожно прижал руку к левому карману кителя. В покрасневших выпуклых его глазах появилось выражение нестерпимой боли. На мгновенье сострадание шевельнулось в душе Серова.
— Ладно, ложитесь, — сказал он, — сейчас пришлю вам врача. Выздоровете — поговорим!
Серов вышел из каюты, постоял секунду в коридоре, раздумывая. «Собственно, все ясно. Настоящий волевой офицер не вел бы себя так, как Николаев. Не выполнил он приказ по духовной слабости и защищал себя, как человек слабодушный. А жалеет его пусть кто-нибудь другой».
Он решительно зашагал по коридору.Вопрос о дальнейшей судьбе Николаева был для него решен: с этой минуты отстранение командира «Державного» перестало его волновать. Как человек, долгое время по долгу службы властвовавший над жизнью и судьбами других людей, Серов мог быть
жестоким. Он давно уже понял, что в исключительных случаях без крайней твердости и властности немыслимо быть военачальником. Ему не нужно было всякий раз осторожно применять к проступку того или иного командира нормы дисциплинарного устава. Николаев стал в глазах Серова безвольным человеком, почти трусом. И, значит, отныне он уже не существовал для командующего как офицер, на которого можно положиться в трудном и опасном деле. Серов обошел кают-компанию и кубрики, побеседовал со спасенными. Затем, разрешив штурману остаться за Кипарисова на мостике, он вызвал его, заперся с ним в каюте. Это была все та же каюта старпома, где они разговаривали пять лет назад. И так же, как пять лет назад, Кипарисов был не командиром, а только старшим помощником. То, что он сегодня фактически командовал «Державным», решающего значения не имело. Завтра на эсминец мог быть назначен новый командир. Серов обо всем этом не думал. Он увидел на столе старпома фотографию Марии с ребенком на руках. И глаза его, как он их ни отводил в сторону, все возвращались к портрету. Мария выглядела много моложе, спокойней и счастливей, чем он знал и мог представить ее себе. Она улыбалась мягко и растроганно. Фотография была семейная. Такие не дарят друзьям и знакомым. Такие бывают только у мужей и отцов. И то, что фотография стояла открыто посередине стола, говорило о чувстве Кипарисова больше, чем любые слова. Серов ничего не мог с собой поделать, сердце у него забилось тревожно. «Вот, когда она была счастлива», — думал он, смотря на улыбающуюся Марию. Ему стало грустно и в то же время как-то странно радостно.
Лежащий в дрейфе «Державный» раскачивало с борта на борт, и в такт качке по палубе качались желтые круги света от плафона на подволоке.
Серов подошел к задраенному иллюминатору, поскреб ногтем по броневому щиту и сказал:
— Красить время...
Кипарисов, пользуясь тем, что командующий повернулся к нему спиной, открыл ящик письменного стола и бросил в него фотографию. Серов повернулся и спросил мягко:
— Любите ее?
— Да, люблю, — Кипарисов ответил почти с вызовом. Раз командующий задал такой вопрос, он сам себя ставил в ложное положение.
Серов печально улыбнулся:
— Она ведь тоже вас любит. Задор Кипарисова сразу погас.
— Не знаю, — сказал он.
— Я знаю, Ипполит Аркадьевич! Мы с ней большие друзья. Только вы много принесли ей горя. Правда?
Кипарисов хотел ответить, что все это было в далеком прошлом, что теперь, наоборот, Мария мучит его, обижаясь попусту. Но что-то удержало его.
— Да, я перед ней виноват! — мысль Кипарисова лихорадочно работала. Известно ли было Марии о том, что Серов заговорит с ним о ней? Значит ли этот разговор, что Мария вновь примет его? — Кирилл Георгиевич, — спросил он, — готова ли она меня простить?
— Я думаю, это зависит от вас... — Серов, наконец, сел в кресло и жестом пригласил и Кипарисова сесть.— Может быть, я помогу вам...—Хотя Серов и понимал, что любовь и судьба любви Кипарисова и Марии не "зависят от него, он переживал такое чувство, будто он сейчас готовится отдать свою любимую другому. Странно, это чувство не вызывало у него раздражения против Кипарисова. А в нем самом подымалось то радостное удовлетворение собой, которое как бы заглушало душевную боль.
«Он держит себя так, — подумал Кипарисов, — будто я должен просить у него руки Марии...»
— Если бы вы были отцом Марии, Кирилл Георгиевич... — начал было Кипарисов.
— Не надо этих слов, — перебил Серов. — Чем сложней и мучительней чувства, — командующий и не заметил, что, адресуясь к Кипарисову, обращался к себе самому, — тем проще о них надо говорить. Мне.бы хотелось, чтобы Краева была счастлива.
Серов окинул взглядом каюту — ослепительно чистую и немного кокетливую — не от того ли, что над постелью было прикреплено чучело головы тигра, а на столе, рядом с открытой книгой, стоял изящный дорожный несессер.
— Помните, мы беседовали с вами в этой каюте пять лет назад? Помните то, что я сказал вам тогда?
— С тех пор многое изменилось, товарищ командующий.
— Может быть, и так.
— Но только этого не хотят замечать, — вдруг с горечью закончил Кипарисов.
— Почему же не хотят? И что могли заметить?
— Скоро восемь лет, как я старпом «Державного»,— Кипарисов сцепил пальцы обеих рук.
Серов почувствовал: они говорят на разных языках. «Но что ж, Кипарисов по-своему прав. Он вел себя безукоризненно».
— Быть вам отныне командиром «Державного»,— сказал, подумав, Серов. — Но только хотелось бы, чтобы вы никогда не забывали о том давнишнем нашем разговоре.
Кипарисов, казалось, не слышал последних слов. В глазах его зажглась радость. «Наконец-то...»
— Спасибо вам!.. — вырвалось у него.
Серов невольно улыбнулся. Он чувствовал, что поступил правильно: Кипарисов заслужил командирскую должность. И все-таки у него оставался какой-то осадок неудовлетворенности собой. «Может быть, я не хочу, чтобы его любила Мария? Нет! Видимо, я не до конца верю ему? Да!»
— Я хочу быть с вами откровенным, Ипполит Аркадьевич,— продолжал Серов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Серов посмотрел на Николаева пристально:
— Скажите, как вы прошли войну?—вдруг спросил он.
Николаев подтянулся и ответил как мог спокойно:
— Офицером на эсминце, — он мог бы добавить, что ему повезло. Он даже не видел боев. Корабль, на котором он служил, стоял в Петропавловске-на-Камчатке. А кратковременная кампания против империалистической Японии не шла в счет. Николаев отогнал от себя эту мысль и закончил удивленно: — Но почему вы об этом спрашиваете?
Серов улыбнулся и сказал беспощадно:
— Потому, что вы мне кажетесь трусом!
Если бы Николаев сохранил гордую уверенность в себе, если бы он даже искренне вспылил и ответил дерзостью, возможно, Серов пожалел бы о сказанном и взял бы свои слова обратно. Но Николаев молчал, лишь инстинктивно, словно огораживая больное сердце, судорожно прижал руку к левому карману кителя. В покрасневших выпуклых его глазах появилось выражение нестерпимой боли. На мгновенье сострадание шевельнулось в душе Серова.
— Ладно, ложитесь, — сказал он, — сейчас пришлю вам врача. Выздоровете — поговорим!
Серов вышел из каюты, постоял секунду в коридоре, раздумывая. «Собственно, все ясно. Настоящий волевой офицер не вел бы себя так, как Николаев. Не выполнил он приказ по духовной слабости и защищал себя, как человек слабодушный. А жалеет его пусть кто-нибудь другой».
Он решительно зашагал по коридору.Вопрос о дальнейшей судьбе Николаева был для него решен: с этой минуты отстранение командира «Державного» перестало его волновать. Как человек, долгое время по долгу службы властвовавший над жизнью и судьбами других людей, Серов мог быть
жестоким. Он давно уже понял, что в исключительных случаях без крайней твердости и властности немыслимо быть военачальником. Ему не нужно было всякий раз осторожно применять к проступку того или иного командира нормы дисциплинарного устава. Николаев стал в глазах Серова безвольным человеком, почти трусом. И, значит, отныне он уже не существовал для командующего как офицер, на которого можно положиться в трудном и опасном деле. Серов обошел кают-компанию и кубрики, побеседовал со спасенными. Затем, разрешив штурману остаться за Кипарисова на мостике, он вызвал его, заперся с ним в каюте. Это была все та же каюта старпома, где они разговаривали пять лет назад. И так же, как пять лет назад, Кипарисов был не командиром, а только старшим помощником. То, что он сегодня фактически командовал «Державным», решающего значения не имело. Завтра на эсминец мог быть назначен новый командир. Серов обо всем этом не думал. Он увидел на столе старпома фотографию Марии с ребенком на руках. И глаза его, как он их ни отводил в сторону, все возвращались к портрету. Мария выглядела много моложе, спокойней и счастливей, чем он знал и мог представить ее себе. Она улыбалась мягко и растроганно. Фотография была семейная. Такие не дарят друзьям и знакомым. Такие бывают только у мужей и отцов. И то, что фотография стояла открыто посередине стола, говорило о чувстве Кипарисова больше, чем любые слова. Серов ничего не мог с собой поделать, сердце у него забилось тревожно. «Вот, когда она была счастлива», — думал он, смотря на улыбающуюся Марию. Ему стало грустно и в то же время как-то странно радостно.
Лежащий в дрейфе «Державный» раскачивало с борта на борт, и в такт качке по палубе качались желтые круги света от плафона на подволоке.
Серов подошел к задраенному иллюминатору, поскреб ногтем по броневому щиту и сказал:
— Красить время...
Кипарисов, пользуясь тем, что командующий повернулся к нему спиной, открыл ящик письменного стола и бросил в него фотографию. Серов повернулся и спросил мягко:
— Любите ее?
— Да, люблю, — Кипарисов ответил почти с вызовом. Раз командующий задал такой вопрос, он сам себя ставил в ложное положение.
Серов печально улыбнулся:
— Она ведь тоже вас любит. Задор Кипарисова сразу погас.
— Не знаю, — сказал он.
— Я знаю, Ипполит Аркадьевич! Мы с ней большие друзья. Только вы много принесли ей горя. Правда?
Кипарисов хотел ответить, что все это было в далеком прошлом, что теперь, наоборот, Мария мучит его, обижаясь попусту. Но что-то удержало его.
— Да, я перед ней виноват! — мысль Кипарисова лихорадочно работала. Известно ли было Марии о том, что Серов заговорит с ним о ней? Значит ли этот разговор, что Мария вновь примет его? — Кирилл Георгиевич, — спросил он, — готова ли она меня простить?
— Я думаю, это зависит от вас... — Серов, наконец, сел в кресло и жестом пригласил и Кипарисова сесть.— Может быть, я помогу вам...—Хотя Серов и понимал, что любовь и судьба любви Кипарисова и Марии не "зависят от него, он переживал такое чувство, будто он сейчас готовится отдать свою любимую другому. Странно, это чувство не вызывало у него раздражения против Кипарисова. А в нем самом подымалось то радостное удовлетворение собой, которое как бы заглушало душевную боль.
«Он держит себя так, — подумал Кипарисов, — будто я должен просить у него руки Марии...»
— Если бы вы были отцом Марии, Кирилл Георгиевич... — начал было Кипарисов.
— Не надо этих слов, — перебил Серов. — Чем сложней и мучительней чувства, — командующий и не заметил, что, адресуясь к Кипарисову, обращался к себе самому, — тем проще о них надо говорить. Мне.бы хотелось, чтобы Краева была счастлива.
Серов окинул взглядом каюту — ослепительно чистую и немного кокетливую — не от того ли, что над постелью было прикреплено чучело головы тигра, а на столе, рядом с открытой книгой, стоял изящный дорожный несессер.
— Помните, мы беседовали с вами в этой каюте пять лет назад? Помните то, что я сказал вам тогда?
— С тех пор многое изменилось, товарищ командующий.
— Может быть, и так.
— Но только этого не хотят замечать, — вдруг с горечью закончил Кипарисов.
— Почему же не хотят? И что могли заметить?
— Скоро восемь лет, как я старпом «Державного»,— Кипарисов сцепил пальцы обеих рук.
Серов почувствовал: они говорят на разных языках. «Но что ж, Кипарисов по-своему прав. Он вел себя безукоризненно».
— Быть вам отныне командиром «Державного»,— сказал, подумав, Серов. — Но только хотелось бы, чтобы вы никогда не забывали о том давнишнем нашем разговоре.
Кипарисов, казалось, не слышал последних слов. В глазах его зажглась радость. «Наконец-то...»
— Спасибо вам!.. — вырвалось у него.
Серов невольно улыбнулся. Он чувствовал, что поступил правильно: Кипарисов заслужил командирскую должность. И все-таки у него оставался какой-то осадок неудовлетворенности собой. «Может быть, я не хочу, чтобы его любила Мария? Нет! Видимо, я не до конца верю ему? Да!»
— Я хочу быть с вами откровенным, Ипполит Аркадьевич,— продолжал Серов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145