поэтому Ваня выбегает на станциях за продуктами, и даже о том, что решение доплатить на московском вокзале немалую сумму из скромного лейтенантского жалованья к воинскому литеру было принято после долгих обсуждений и споров. «Жаль, что я тогда уступила Ване. «Повезу тебя, Дусенька, как королеву, в мягком». Поехали бы в жестком, куда было бы веселей. А на сэкономленные деньги купили бы новые чемоданы».
— Что же вы приумолкли? — сказала Елена Станиславовна. Она заметила взгляд, брошенный на нее молодой женщиной, и поняла его. «Видимо, думает обо мне бог весть что». Ей захотелось испробовать свое обаяние на «простушке», как она мысленно окрестила Дусю.
— Чем я вас смутила?
— Вы какая-то особая... — Дуся замялась. Ей хотелось честно сказать, что Елена "Станиславовна почему-то кажется чужой, непонятной ей женщиной, с которой
даже говорить нелегко, невпопад какое слово скажешь, так по ее лицу сразу видно, что осуждает.
— Особая... — повторила задумчиво Елена Стани-славовна, — вы находите меня, наверное, несимпатичной, — улыбаясь, продолжала она допытываться. — А вот вы мне очень симпатичны... — Она откинула голову, как бы на расстоянии любуясь собеседницей. Дуся и в самом деле нравилась ей: сильная молодая женщина, из тех, о которых говорят: «кровь с молоком». У нее была высокая грудь, полные плечи и руки. Лицо Дуси, округлое, с румянцем на щеках, освещенное ясными глазами, с остреньким задорным носом и сочными губами нельзя было признать красивым, но оно дышало такой чистотой, молодостью и здоровьем, что невольно располагало к себе.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы запомнили меня гордячкой, — продолжала Елена Станиславовна, — я ведь совсем иная... гораздо проще, чем кажусь... Только мысли у меня были в пути делами заняты, вот я и ехала, замкнувшись в своей скорлупе. Садитесь-ка рядом, Дусенька. Можно вас так называть?
— Конечно. — Дуся охотно подсела к Меркуловой.— Я ведь и не привыкла к имени-отчеству. В училище и на работе по-разному называли, кто Дуся, кто Дуня, только вот в загсе, когда поздравляли, в первый раз в жизни Евдокией Александровной назвали.
Елена Станиславовна рассмеялась.
— А вы ведь, наверное, бойкая. И мальчишкам голову кружили, и мужем, кажется, как хотите, вертите.
Дусе было приятно это слышать.«Может, неладное у нее на душе, вот и сторонилась меня и Вани», — подумала Дуся. Она вдруг почувствовала себя свободно с этой строгой на вид и богато одетой женщиной. Ей даже льстило, что Елена Станиславовна так запросто разговаривает с ней, с Дусей, которую всего два года назад мальчишки в ремесленном и за косы иной раз дергали.
— Я Ваню очень люблю, — призналась Дуся, — я и не думаю им вертеть, это он сам. Любо ему угадывать, чего мне хочется. — Дуся заглянула в книгу, которую держала Меркулова: — Что вы читаете?
— Стихи английского поэта Киплинга. Знаете?
— Нет, — призналась Дуся и спросила: — Интересно?
— Да как вам сказать, — усмехнулась Елена Станиславовна,— стихи человек выбирает себе по душе. Я вот люблю читать о чувствах мужественных людей, которым все на свете трын-трава. А вы?
Дуся задумалась.
— Люблю Пушкина, Некрасова, Лермонтова. Я их в школе учила. — Дуся улыбнулась. — Этого, наверно, мало.—Тут же, как бы оправдываясь, она добавила: — Ваня выписывает журналы. Книги из библиотеки приносит. Я больше романы читаю, а стихи, когда грущу.
— Значит, вы знаете гораздо больше меня. А я только десятка три книг люблю и из года в год перечитываю. Редко-редко к ним что-нибудь прибавляется.
— Почему же? — удивилась Дуся.
— Любимая книга — что старый друг, Дусенька. Заранее знаешь, что с ним интересно. А новая — с ней, может, напрасно время потеряешь... Впрочем, это все, наверно, чепуха. Не слушайте вы меня. Просто я за последние годы обленилась. А все-таки расскажите, что собираетесь делать в Белых Скалах? О своих мечтах и планах.
Дуся задумалась... «Мечты и планы». Это звучало очень уж возвышенно. Если бы Меркулова спросила ее проще: «Что думаешь делать?» Дуся ответила бы, что собирается работать, но только не сразу, а чуть попозже, что ей хотелось бы получить в Белых Скалах небольшую, но непременно солнечную комнату, завести цветы — она их очень любит, — одним словом, устроиться, как полагается замужней женщине. Можно ли, однако, было назвать это «мечтами и планами»?
Дуся не успела ответить. Вагон дернуло, качнуло. Донесся гудок, и поезд тронулся с места. Дуся некоторое время смотрела в окно на проплывающие станционные постройки, деревья, людей на перроне, затем вдруг ойкнула, припала к окну, словно стараясь что-то рассмотреть в толпе, и выскочила в коридор. Через минуту она вернулась совершенно растерянная.
— Вани нигде нет, он, наверное, отстал. Что же мне теперь делать? — она всплеснула руками.
— Да не волнуйтесь вы так, милая. Может быть, он еще где-нибудь в соседнем вагоне.
— Отстал, отстал, ах, как же так! — твердила Дуся, мечась в купе. — Он же в одном кителе.
— Кто отстал? Уж не муж ли? — В дверях купе появился щеголеватый лейтенант; он приглаживал рукой пепельно-серые вьющиеся волосы.
— Да. Ваня отстал от поезда, — глухо ответила Дуся, порываясь снова выскочить в коридор вагона.
— Муж теряется лишь тогда, когда он сам этого хочет, — небрежно сказал лейтенант, щелкая по ладони колодой карт.
— Да вы что... очумели? — вырвалось у Дуси. Ее глаза сердито блеснули.
Лейтенант с недоумением оглядел Дусю, не зная, обижаться ли ему на резкость молодой женщины, и вдруг сказал мягко:
— Простите, но как же не очуметь, когда просидишь за преферансом без . малого полсуток, да еще проиграешься.
Дуся неожиданно всхлипнула. Плечи ее вздрагивали, она закрыла лицо руками. В ее волнении, в ее горе было что-то чистое, наивное и трогательное. Она напоминала большого ребенка. Лейтенант выглянул в коридор и вдруг громко рассмеялся.
— Что вы? — с укором сказала Елена Станиславовна. Она стояла около Дуси, не зная, как ее успокоить. Лейтенант, отступив на шаг от двери, произнес торжественно:
— Идет виновник всех бед!
В дверь протиснулся запыхавшийся Донцов. Лицо у него было красное и обеспокоенное. В руке он держал размокший и расползавшийся газетный сверток. Из свертка выпирали куски кулебяки и зеленовато-бурые головки соленых огурцов.
— Ваня! — Дуся, жалобно всхлипывая, порывисто бросилась к мужу, но вдруг остановилась, вытерла рукой слезы. — Ты где был?!
— Сбегал в поселок рядом с разъездом. Ты же говорила, что хочется солененького.
— Я говорила? А что жена волнуется, что, может одна остаться, — тебе трын-трава! — она невольно повторила слова Меркуловой. — Как тебе не совестно, Ваня!
— Дуся! — растерянно и укоризненно произнес Донцов. Огуречный рассол тонкой струйкой заползал в рукав его кителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Что же вы приумолкли? — сказала Елена Станиславовна. Она заметила взгляд, брошенный на нее молодой женщиной, и поняла его. «Видимо, думает обо мне бог весть что». Ей захотелось испробовать свое обаяние на «простушке», как она мысленно окрестила Дусю.
— Чем я вас смутила?
— Вы какая-то особая... — Дуся замялась. Ей хотелось честно сказать, что Елена "Станиславовна почему-то кажется чужой, непонятной ей женщиной, с которой
даже говорить нелегко, невпопад какое слово скажешь, так по ее лицу сразу видно, что осуждает.
— Особая... — повторила задумчиво Елена Стани-славовна, — вы находите меня, наверное, несимпатичной, — улыбаясь, продолжала она допытываться. — А вот вы мне очень симпатичны... — Она откинула голову, как бы на расстоянии любуясь собеседницей. Дуся и в самом деле нравилась ей: сильная молодая женщина, из тех, о которых говорят: «кровь с молоком». У нее была высокая грудь, полные плечи и руки. Лицо Дуси, округлое, с румянцем на щеках, освещенное ясными глазами, с остреньким задорным носом и сочными губами нельзя было признать красивым, но оно дышало такой чистотой, молодостью и здоровьем, что невольно располагало к себе.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы запомнили меня гордячкой, — продолжала Елена Станиславовна, — я ведь совсем иная... гораздо проще, чем кажусь... Только мысли у меня были в пути делами заняты, вот я и ехала, замкнувшись в своей скорлупе. Садитесь-ка рядом, Дусенька. Можно вас так называть?
— Конечно. — Дуся охотно подсела к Меркуловой.— Я ведь и не привыкла к имени-отчеству. В училище и на работе по-разному называли, кто Дуся, кто Дуня, только вот в загсе, когда поздравляли, в первый раз в жизни Евдокией Александровной назвали.
Елена Станиславовна рассмеялась.
— А вы ведь, наверное, бойкая. И мальчишкам голову кружили, и мужем, кажется, как хотите, вертите.
Дусе было приятно это слышать.«Может, неладное у нее на душе, вот и сторонилась меня и Вани», — подумала Дуся. Она вдруг почувствовала себя свободно с этой строгой на вид и богато одетой женщиной. Ей даже льстило, что Елена Станиславовна так запросто разговаривает с ней, с Дусей, которую всего два года назад мальчишки в ремесленном и за косы иной раз дергали.
— Я Ваню очень люблю, — призналась Дуся, — я и не думаю им вертеть, это он сам. Любо ему угадывать, чего мне хочется. — Дуся заглянула в книгу, которую держала Меркулова: — Что вы читаете?
— Стихи английского поэта Киплинга. Знаете?
— Нет, — призналась Дуся и спросила: — Интересно?
— Да как вам сказать, — усмехнулась Елена Станиславовна,— стихи человек выбирает себе по душе. Я вот люблю читать о чувствах мужественных людей, которым все на свете трын-трава. А вы?
Дуся задумалась.
— Люблю Пушкина, Некрасова, Лермонтова. Я их в школе учила. — Дуся улыбнулась. — Этого, наверно, мало.—Тут же, как бы оправдываясь, она добавила: — Ваня выписывает журналы. Книги из библиотеки приносит. Я больше романы читаю, а стихи, когда грущу.
— Значит, вы знаете гораздо больше меня. А я только десятка три книг люблю и из года в год перечитываю. Редко-редко к ним что-нибудь прибавляется.
— Почему же? — удивилась Дуся.
— Любимая книга — что старый друг, Дусенька. Заранее знаешь, что с ним интересно. А новая — с ней, может, напрасно время потеряешь... Впрочем, это все, наверно, чепуха. Не слушайте вы меня. Просто я за последние годы обленилась. А все-таки расскажите, что собираетесь делать в Белых Скалах? О своих мечтах и планах.
Дуся задумалась... «Мечты и планы». Это звучало очень уж возвышенно. Если бы Меркулова спросила ее проще: «Что думаешь делать?» Дуся ответила бы, что собирается работать, но только не сразу, а чуть попозже, что ей хотелось бы получить в Белых Скалах небольшую, но непременно солнечную комнату, завести цветы — она их очень любит, — одним словом, устроиться, как полагается замужней женщине. Можно ли, однако, было назвать это «мечтами и планами»?
Дуся не успела ответить. Вагон дернуло, качнуло. Донесся гудок, и поезд тронулся с места. Дуся некоторое время смотрела в окно на проплывающие станционные постройки, деревья, людей на перроне, затем вдруг ойкнула, припала к окну, словно стараясь что-то рассмотреть в толпе, и выскочила в коридор. Через минуту она вернулась совершенно растерянная.
— Вани нигде нет, он, наверное, отстал. Что же мне теперь делать? — она всплеснула руками.
— Да не волнуйтесь вы так, милая. Может быть, он еще где-нибудь в соседнем вагоне.
— Отстал, отстал, ах, как же так! — твердила Дуся, мечась в купе. — Он же в одном кителе.
— Кто отстал? Уж не муж ли? — В дверях купе появился щеголеватый лейтенант; он приглаживал рукой пепельно-серые вьющиеся волосы.
— Да. Ваня отстал от поезда, — глухо ответила Дуся, порываясь снова выскочить в коридор вагона.
— Муж теряется лишь тогда, когда он сам этого хочет, — небрежно сказал лейтенант, щелкая по ладони колодой карт.
— Да вы что... очумели? — вырвалось у Дуси. Ее глаза сердито блеснули.
Лейтенант с недоумением оглядел Дусю, не зная, обижаться ли ему на резкость молодой женщины, и вдруг сказал мягко:
— Простите, но как же не очуметь, когда просидишь за преферансом без . малого полсуток, да еще проиграешься.
Дуся неожиданно всхлипнула. Плечи ее вздрагивали, она закрыла лицо руками. В ее волнении, в ее горе было что-то чистое, наивное и трогательное. Она напоминала большого ребенка. Лейтенант выглянул в коридор и вдруг громко рассмеялся.
— Что вы? — с укором сказала Елена Станиславовна. Она стояла около Дуси, не зная, как ее успокоить. Лейтенант, отступив на шаг от двери, произнес торжественно:
— Идет виновник всех бед!
В дверь протиснулся запыхавшийся Донцов. Лицо у него было красное и обеспокоенное. В руке он держал размокший и расползавшийся газетный сверток. Из свертка выпирали куски кулебяки и зеленовато-бурые головки соленых огурцов.
— Ваня! — Дуся, жалобно всхлипывая, порывисто бросилась к мужу, но вдруг остановилась, вытерла рукой слезы. — Ты где был?!
— Сбегал в поселок рядом с разъездом. Ты же говорила, что хочется солененького.
— Я говорила? А что жена волнуется, что, может одна остаться, — тебе трын-трава! — она невольно повторила слова Меркуловой. — Как тебе не совестно, Ваня!
— Дуся! — растерянно и укоризненно произнес Донцов. Огуречный рассол тонкой струйкой заползал в рукав его кителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145