— Лена, позовите санитара с третьего этажа и отнесите больного, — энергично распорядилась дежурная сестра. Она, обычно простодушная и веселая женщина, держала себя в присутствии замначальника госпиталя строго официально.
Батырев лежал, закрыв глаза, посмеиваясь над своей выдумкой, чувствуя на сомкнутых веках тепло
брызнувшего в окно солнца. Было приятно безмятежно прислушиваться к говору людей, распознавать смысл простейших звуков.
Вот стукнуло что-то деревянное о пол: это, видно, принесли носилки. Кто-то тяжело зашаркал сапогами — это, наверное, санитар. Потом Батырева осторожно подняли: мужские руки обхватили его голову и плечи, а ноги — маленькие нежные руки санитарки. Скрипнула, распахиваясь, дверь, и Батырев почувствовал, что его понесли.
— Ну и тяжелый, — сказала со вздохом санитарка.
— Лена, вы побыстрее возвращайтесь, — сказал ей вдогонку, солидно кашлянув, замначальника госпиталя.
Санитар, здоровенный, рослый парень, крупно шагал впереди (Батырев чувствовал это по тому, как высоко лежала его голова), а молоденькая санитарка сзади. Крен носилок еще больше увеличился, когда, миновав длинный коридор, стали подыматься по крутой каменной лестнице с выщербленными ступенями на следующий этаж, где находился рентгенкабинет.
Батырев чуть приоткрыл глаза. Санитарка несла носилки через силу. Она прикусила нижнюю губу, дышала тяжело, на ее смуглых щеках выступали бледные пятна... Батырев в душе искренне пожалел ее. И тут на лестничной клетке он увидел Канчука. Старшина быстро запрыгал по ступенькам вверх, догнал носилки и, отставив один из костылей, сказал:
— Давайте-ка вместе, Леночка!
Санитарка посмотрела на него встревоженно и благодарно, хотела отстранить Канчука, но санитар, шедший впереди, не остановился и даже с силой дернул носилки, занося ногу на последнюю верхнюю ступеньку. Канчук неловко прыгал на одной ноге, костыль, на конце которого давно прохудился резиновый колпачок, скользнул по влажному, только что протертому мокрой тряпкой цементу, и он, чертыхнувшись, не успев ухватиться за ручку носилок, шаркнув рукой по стене, навзничь полетел вниз.
Санитарка тонко и жалобно вскрикнула и отпустила носилки. Батырев вскочил и вместе с санитаркой сбежал вниз.
Канчук лежал, неестественно подогнув ногу в гипсовой повязке, глаза его были закрыты и только мелкомелко дрожали ресницы. Из-под стриженой головы, виском припавшей к щербатому, как лезвие пилы, концу цементной ступеньки, текла, пузырясь, тонкая струйка крови.
Батырев поднял костыль и зачем-то бережно прислонил его к стене. По коридору уже бежали дежурные врач и сестра. Он, шатаясь, пошел навстречу и остановился у первого окна, схватившись рукой за подоконник. В глазах у него снова зарябило. И вдруг тошнота стала непереносимой. Когда Батырева рвало, мимо пронесли Канчука. По встревоженным лицам врача и сестры он понял, что жизнь старшины в опасности. Батырев, цепляясь за стены, пошел в туалетную комнату и подставил голову под кран. От холодной воды страшно заломило в затылке. Он вернулся в палату и лег в постель, натянув на голову одеяло. Так он пролежал долго, не отвечая ни на какие вопросы. Последствия его легкомысленной выходки были столь дикими, нелепыми и страшными, что обо всем это даже думать нельзя было. Потом лейтенант с повязкой на глазу сходил в ординаторскую, возвратился и, тронув Батырева за плечо, тихо сказал:
— А у вашего гвардейца сотрясение мозга.
Батырев повернулся на спину и уставился глазами в потолок.Сквозь заклеенное полосками бумаги окно проглядывало вечереющее солнце. «Небо в клетку, как из окна тюремной камеры», — почему-то подумал Батырев. На миг он представил себе Канчука, падающего вниз головой, но вместо лестницы перед его взором возникла скала в Птичьих Камнях. «И там из-за меня...» Батырев попытался отогнать воспоминания. В конце концов связь между двумя происшествиями была слишком отдаленной, но он уже не мог избавиться от ощущения, что на нем лежит двойная вина. И оттого, что об этой двойной вине знал только он один, не было легче, а только тяжелее. Если бы его судили другие, он бы оправдывался и, убеждая других, возможно, и сам уверился в своей правоте. Но против самообвинений защиты нет! Так же, как вчера отличное состоя-
ние Канчука почему-то приглушило его волнение по поводу судьбы Дуси, так новое несчастье со старшиной вызвало в нем почти суеверное предчувствие, что и с ней неладно.
...Батырев лежал, не двигаясь, смотря на неподвижный четырехугольник неба. Лежал долго, пока его не окликнули. Перед ним стояли Светов и Донцов, оба в белых халатах. СЕетов теперь чем-то напоминал сухонького доцента-хирурга, Донцов — здоровяка-санитара. Батырев поднялся на постели и схватил Донцова за халат:
— Что с Евдокией Александровной?
Донцов медленно отстранил руку Батырева.
— Ничего. Выздоравливает. Батырев вздохнул облегченно.
— Я очень виноват перед ней и перед вами, Донцов, но... — не договорив, он улыбнулся слабой и потерянной улыбкой.
— Хотели же помочь Дусе... — отозвался Донцов. — За землетрясение кто же в ответе? И жалко вас... А вообще...— голос Донцова посуровел, но он, не договорив, перевел взгляд на Светова.
Светов опустился на койку в ногах у Батырева. Задумавшись о своем, он проговорил невпопад:
— Молодой, бравый, лихой парень Канчук... — Светов опустил голову и добавил глухо:— Он до сих пор без сознания. Валентин Корнесвич, последствия могут быть самые тяжелые...
Светов замолчал. Ни Донцов, ни Батырев не решались снова начать разговор. Оба чувствовали, что их взаимоотношения и дисциплинарные проступки Батырева отошли куда-то на задний план.
— Как вы-то чувствуете себя? — спросил, наконец, Светов.
Батырев качнулся вперед:
— Мне уже нечего делать в госпитале, товарищ командир, — ему хотелось, чтобы Светов предложил: «Пошли на корабль!» Что бы он ни отдал сейчас за то, чтобы очутиться среди товарищей. Даже быть строго наказанным... Но Светов только проговорил равнодушным голосом:
— Выздоравливайте. — И, подымаясь, заметил как бы про себя: — Пора. Сегодня в дальний поход. Жаль, Канчука не будет с нами.
Батырев, если бы мог, силой удержал бы Светова. Он даже был готов признаться во всем. Только бы командир не держался так, как будто он, Батырев, уже отрезанный ломоть.
— Что ж со мной будет, Игорь Николаевич? — спросил он.
Светов потер ладонью лоб. Ему еще трудно было отделаться от своих мыслей, но, заглянув в виноватые и молящие глаза Батырева, он почувствовал, как тяжело у него на сердце. И хотя Светов был готов безжалостно осудить Батырева за историю с машиной, он в глубине души немного сочувствовал и даже симпатизировал этому взбалмошному лейтенанту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145