— Она ответила сухо, думая: «Раз не хотел будить, значит, не была тебе нужна». — Я плохо сплю последнее время.
Они вошли в коридор, остановились у вешалки. Высотин обнял жену за плечи, притянул к себе. Не раз в прошлом удавалось ему завершать и прекращать поцелуями нелепые размолвки.
— Не надо, — Анна отстранилась, сама повесила на вешалку пальто.
— Но почему — не надо, Аннушка?
— Просто не хочется. — Обида всегда делала ее упрямой. Она ничего так не желала, как примириться с ним, но сразу сделать этого не могла. На него падала
тень вины за все переживаемые ею огорчения, о которых он порой и не знал, а может быть, и знать не хотел. «Благодушествовал вчера у Светова, а я бегала за Сережей по улицам...» Анна знала, что не вполне справедлива, что любое прямое обвинение он мог бы опровергнуть, поэтому не произносила их вслух. Но тем было трудней полное примирение.
Андрей не понимал поведения жены. Пусть бы высказала обиды, рассердилась, даже расплакалась, он бы признал себя виновным в чем угодно. Но от холодного ее тона в нем самом угасла всякая нежность.
Пока Анна укладывала спать Ниночку, просматривала дневник Сережи, он перелистывал в столовой свежие журналы.
Потом они стали ужинать, почти молча, обмениваясь лишь ничего не значащими фразами. Наконец Андрей спросил:
— Ты по световским делам разговаривала с Панкратовым?
— Да, говорила о том, что хорошо бы сделать «Дерзновенный» экспериментальным кораблем... но он почти отказал.
— Этого следовало ожидать. — Высотин задумался. — Дело сложное и спорное...
— Видишь ли, то, что есть на «Дерзновенном», в лучшем случае пока технические усовершенствования.
— Большое начинается с малого, — сказал Высотин. Он хотел во что бы то ни стало продолжить разговор.
— Ты прав, Андрей, — Анна отодвинула чай. — Это я хорошо понимаю, поэтому и обрадовалась встрече с Панкратовым, но опираться в споре с ним на вещи, не очень значительные, да к тому же испытанные лишь кустарно, имело ли смысл?
— Имело, Анна! И главное, — тут он, наконец, впервые высказал вслух все отчетливее формировавшуюся последние дни в его мозгу мысль, — главное, пора расшевелить командование. Поддержка Светова имеет сейчас принципиальное значение. Большего, к сожалению, сказать не могу.
Высотин не заметил, как увлекся, и Анна тоже в деловом разговоре забыла об обидах. Вскоре скатерть была сдвинута, бабушка Анфуся тихонько унесла стаканы и тарелки.
Анна принесла бумагу, карандаши, справочники. Спор о технике требовал точных цифр.
Может быть, немногим покажется интересной и важной такая, например, узкая проблема, как подача горячего пара в холодные турбины, чтобы быстро дать ход кораблю, но для Анны это было частицей того, чем она жила ежедневно на заводе, а для Андрея, привыкшего мыслить логикой морских боев, — вопросом жизни и смерти моряков в возможных'грядущих сражениях. Поэтому засиделись они за полночь. Кончили тем, что стали вместе составлять проект письма от дирекции завода на имя командующего с просьбой провести па «Дерзновенном» серию опытов. Андрей, занятый делом, даже не обратил особенного внимания, когда Анна вдруг отложила карандаш, встала и вышла..
Он тоже поднялся, заглянул в детскую. Тускло светил ночник. Высотину послышался шорох переворачиваемых страниц. Он подошел к Сережиной кровати. Сын лежал с закрытыми глазами, но дышал как-то слишком усердно. Высотин улыбнулся, сунул руку под подушку, вытащил книгу... «Всадник без головы», — прочел он при тусклом свете.
— Глаза испортишь, Сережа, да и поздно. Спи по-настоящему.
Сережа чуть приоткрыл глаза.
— Очень уж интересно было... Спокойной ночи, папа. Ниночка спала, уткнув лицо в подушку. Высотин уложил ее на бок, поцеловал пухлую, словно ниточками перевязанную ручонку. Спокойствие, а с ним и вера, что все образуется само собой, пришли к нему. Он вернулся в столовую, взялся за карандаш. Тут вошла и Анна.
— Мне что-то нехорошо, Андрей, — сказала она с трудом.
Он поднял глаза и увидел бледное, внезапно осунувшееся лицо жены.
— Что с тобой, родная?
Анна ответила не сразу. Сейчас подтвердились те ее подозрения, которые тревожили ее уже более двух недель, то, о чем не хотелось и думать.
— Ты простудилась? — Высотин поднялся, взял ее за плечи.
— Нет... я, кажется, снова... Андрей... — Она произнесла это устало и печально, готовая расплакаться.
И сейчас ей хотелось только, чтобы он ее пожалел. Понял бы сердцем, как настоящий близкий друг, то, что творилось у нее на душе. Но лицо Высотина расползалось в счастливой и, как показалось Анне, дурацкой улыбке.
— Чему ты радуешься?
— Но ведь это хорошо, Аннушка, — он притягивал ее к себе за плечи, — у нас будет сын, еще сын...
— Нет, ты меня не любишь, — Анна покачала головой.
— Да что ты говоришь, Аннушка!
Она отстранилась и тяжело опустилась на стул.
— Я устала смертельно, пойми: Ниночку еще кормлю, Сережа... А моя работа... Тебе легко: пришел домой, сделал ребенку «агусеньки» — и до свидания. А я? Ты эгоист, Андрей. С каждым днем все больше убеждаюсь, что ты стопроцентный эгоист. — Анна говорила медленно и зло.
У Высотина лицо вытянулось. Что стало с Анной? Он любил ее, но никак не мог ей угодить. Все, что он говорил, оказывалось невпопад.
— Но что лее мне делать, Анна, скажи?
— Тебе — ничего. А я сделаю аборт. — Она сказала это с такой решительностью, что у пего дрогнуло сердце.
— Ни в коем случае. Этого я не позволю ни за что! «Аборт». Высотину чудилось за этим словом что-то такое противоестественное, чуждое человеческой природе.
— Как это не позволишь? — спросила ядовито и насмешливо Анна.
— Как муж, как отец... пойми... — он осекся под ее холодным осуждающим взглядом. Она повернулась и, идя к дверям спальни, бросила на ходу:
— Я вижу, до меня тебе нет дела.
Андрей пошел было за ней, чтобы объяснить до конца, уговорить ее, примириться, но Анна, не раздеваясь, прилегла на кровать к Сереже и закрыла глаза.
Он тихонько вышел и зашагал по столовой из угла в угол, пытаясь успокоить себя. «Уладится... Она просто раздражена, да и я вел себя нетактично», — повторял-он про себя. «Мы любим друг друга, но почему-то должны мучиться?» — Он не сумел ответить на этот во-
прос. Долго ворочался с бока па бок одинокий в кровати.
Так и не сомкнув глаз, не помирившись с женой, Вы-сотин ушел, лишь забрезжило утро, досадуя на себя, на Анну и на весь белый свет.
После совещания Порядов даже не знал, как докладывать начальнику о походе на «Дерзновенном» в Безымянную бухту. Донцов показал Порядову черновик своей статьи «Об успехах подлинных и мнимых», •рассказал о споре с Маратовым и о том, что оставил статью Меркулову. Порядов согласился со всем в статье, что касалось «Дерзновенного», по поводу же «Державного» заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Они вошли в коридор, остановились у вешалки. Высотин обнял жену за плечи, притянул к себе. Не раз в прошлом удавалось ему завершать и прекращать поцелуями нелепые размолвки.
— Не надо, — Анна отстранилась, сама повесила на вешалку пальто.
— Но почему — не надо, Аннушка?
— Просто не хочется. — Обида всегда делала ее упрямой. Она ничего так не желала, как примириться с ним, но сразу сделать этого не могла. На него падала
тень вины за все переживаемые ею огорчения, о которых он порой и не знал, а может быть, и знать не хотел. «Благодушествовал вчера у Светова, а я бегала за Сережей по улицам...» Анна знала, что не вполне справедлива, что любое прямое обвинение он мог бы опровергнуть, поэтому не произносила их вслух. Но тем было трудней полное примирение.
Андрей не понимал поведения жены. Пусть бы высказала обиды, рассердилась, даже расплакалась, он бы признал себя виновным в чем угодно. Но от холодного ее тона в нем самом угасла всякая нежность.
Пока Анна укладывала спать Ниночку, просматривала дневник Сережи, он перелистывал в столовой свежие журналы.
Потом они стали ужинать, почти молча, обмениваясь лишь ничего не значащими фразами. Наконец Андрей спросил:
— Ты по световским делам разговаривала с Панкратовым?
— Да, говорила о том, что хорошо бы сделать «Дерзновенный» экспериментальным кораблем... но он почти отказал.
— Этого следовало ожидать. — Высотин задумался. — Дело сложное и спорное...
— Видишь ли, то, что есть на «Дерзновенном», в лучшем случае пока технические усовершенствования.
— Большое начинается с малого, — сказал Высотин. Он хотел во что бы то ни стало продолжить разговор.
— Ты прав, Андрей, — Анна отодвинула чай. — Это я хорошо понимаю, поэтому и обрадовалась встрече с Панкратовым, но опираться в споре с ним на вещи, не очень значительные, да к тому же испытанные лишь кустарно, имело ли смысл?
— Имело, Анна! И главное, — тут он, наконец, впервые высказал вслух все отчетливее формировавшуюся последние дни в его мозгу мысль, — главное, пора расшевелить командование. Поддержка Светова имеет сейчас принципиальное значение. Большего, к сожалению, сказать не могу.
Высотин не заметил, как увлекся, и Анна тоже в деловом разговоре забыла об обидах. Вскоре скатерть была сдвинута, бабушка Анфуся тихонько унесла стаканы и тарелки.
Анна принесла бумагу, карандаши, справочники. Спор о технике требовал точных цифр.
Может быть, немногим покажется интересной и важной такая, например, узкая проблема, как подача горячего пара в холодные турбины, чтобы быстро дать ход кораблю, но для Анны это было частицей того, чем она жила ежедневно на заводе, а для Андрея, привыкшего мыслить логикой морских боев, — вопросом жизни и смерти моряков в возможных'грядущих сражениях. Поэтому засиделись они за полночь. Кончили тем, что стали вместе составлять проект письма от дирекции завода на имя командующего с просьбой провести па «Дерзновенном» серию опытов. Андрей, занятый делом, даже не обратил особенного внимания, когда Анна вдруг отложила карандаш, встала и вышла..
Он тоже поднялся, заглянул в детскую. Тускло светил ночник. Высотину послышался шорох переворачиваемых страниц. Он подошел к Сережиной кровати. Сын лежал с закрытыми глазами, но дышал как-то слишком усердно. Высотин улыбнулся, сунул руку под подушку, вытащил книгу... «Всадник без головы», — прочел он при тусклом свете.
— Глаза испортишь, Сережа, да и поздно. Спи по-настоящему.
Сережа чуть приоткрыл глаза.
— Очень уж интересно было... Спокойной ночи, папа. Ниночка спала, уткнув лицо в подушку. Высотин уложил ее на бок, поцеловал пухлую, словно ниточками перевязанную ручонку. Спокойствие, а с ним и вера, что все образуется само собой, пришли к нему. Он вернулся в столовую, взялся за карандаш. Тут вошла и Анна.
— Мне что-то нехорошо, Андрей, — сказала она с трудом.
Он поднял глаза и увидел бледное, внезапно осунувшееся лицо жены.
— Что с тобой, родная?
Анна ответила не сразу. Сейчас подтвердились те ее подозрения, которые тревожили ее уже более двух недель, то, о чем не хотелось и думать.
— Ты простудилась? — Высотин поднялся, взял ее за плечи.
— Нет... я, кажется, снова... Андрей... — Она произнесла это устало и печально, готовая расплакаться.
И сейчас ей хотелось только, чтобы он ее пожалел. Понял бы сердцем, как настоящий близкий друг, то, что творилось у нее на душе. Но лицо Высотина расползалось в счастливой и, как показалось Анне, дурацкой улыбке.
— Чему ты радуешься?
— Но ведь это хорошо, Аннушка, — он притягивал ее к себе за плечи, — у нас будет сын, еще сын...
— Нет, ты меня не любишь, — Анна покачала головой.
— Да что ты говоришь, Аннушка!
Она отстранилась и тяжело опустилась на стул.
— Я устала смертельно, пойми: Ниночку еще кормлю, Сережа... А моя работа... Тебе легко: пришел домой, сделал ребенку «агусеньки» — и до свидания. А я? Ты эгоист, Андрей. С каждым днем все больше убеждаюсь, что ты стопроцентный эгоист. — Анна говорила медленно и зло.
У Высотина лицо вытянулось. Что стало с Анной? Он любил ее, но никак не мог ей угодить. Все, что он говорил, оказывалось невпопад.
— Но что лее мне делать, Анна, скажи?
— Тебе — ничего. А я сделаю аборт. — Она сказала это с такой решительностью, что у пего дрогнуло сердце.
— Ни в коем случае. Этого я не позволю ни за что! «Аборт». Высотину чудилось за этим словом что-то такое противоестественное, чуждое человеческой природе.
— Как это не позволишь? — спросила ядовито и насмешливо Анна.
— Как муж, как отец... пойми... — он осекся под ее холодным осуждающим взглядом. Она повернулась и, идя к дверям спальни, бросила на ходу:
— Я вижу, до меня тебе нет дела.
Андрей пошел было за ней, чтобы объяснить до конца, уговорить ее, примириться, но Анна, не раздеваясь, прилегла на кровать к Сереже и закрыла глаза.
Он тихонько вышел и зашагал по столовой из угла в угол, пытаясь успокоить себя. «Уладится... Она просто раздражена, да и я вел себя нетактично», — повторял-он про себя. «Мы любим друг друга, но почему-то должны мучиться?» — Он не сумел ответить на этот во-
прос. Долго ворочался с бока па бок одинокий в кровати.
Так и не сомкнув глаз, не помирившись с женой, Вы-сотин ушел, лишь забрезжило утро, досадуя на себя, на Анну и на весь белый свет.
После совещания Порядов даже не знал, как докладывать начальнику о походе на «Дерзновенном» в Безымянную бухту. Донцов показал Порядову черновик своей статьи «Об успехах подлинных и мнимых», •рассказал о споре с Маратовым и о том, что оставил статью Меркулову. Порядов согласился со всем в статье, что касалось «Дерзновенного», по поводу же «Державного» заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145