— пережил Высотин, когда узнал, что на место внезапно умершего Звенигорода прибыл Меркулов.
Представившись официально (хотя как работник штаба он и не обязан был это делать), Высотин в упор разглядывал сидевшего за столом Меркулова. «Он, конечно, он, лицо постарело, но такой же жилистый, крепкий, те же глаза. Узнаёт он меня или нет?»
— Высотин? — переспросил Меркулов, не поднимая головы от лежащих на столе бумаг.
— Да, товарищ капитан первого ранга.
— Знавал одного такого... Так это ты и есть? — Меркулов поднялся из-за стола и без улыбки шагнул навстречу.— Он крепко пожал Высотину руку и указал на стул. — Садись.
— Я очень рад встрече...
Меркулов, однако, как будто и не обратил внимания на слова Высотина. Он снова сел за стол и немедля с пристрастием, подробно, стал расспрашивать о службе в штабе.
Совсем не так, конечно, представлял себе Высотин первую встречу с человеком, которому он обязан был жизнью, но что ж поделаешь?.. Впрочем, и делового разговора у них тогда тоже не получилось. Меркулов выглядел раздраженным и, казалось, ставил под сомнение достигнутые соединением успехи.
— Почему вы, — Высотин невольно подчеркнул это «вы», более естественное, чем дружеское «ты», поскольку разговор сразу принял официальный характер,—почему вы хотите видеть все в черном свете?
Меркулов скупо улыбнулся, вдруг наклонился к Высотину и, блестя глазами, сказал отрывисто:
— Как, по-твоему, должен вести себя офицер, получив новое назначение?
У Меркулова лицо было смуглое и как бы заостренное. Вернее, оно казалось таким оттого, что прямые черные волосы были гладко зачесаны назад, подбородок был узок, лоб широк, нос прямой с маленькой горбинкой. Глаза, темные, горячие, смотрели, будто пронизывали. Несколько странная внешность для потомственного сибиряка, каким был Меркулов. Но он считал свой род еще от тех казаков, какие пришли в Сибирь вместе с Ермаком и чья кровь смешалась с кровью присоединенных к России племен.
— Вопрос не праздный, принципиальный, и отвечай прямо, — подчеркнул Меркулов тоном приказа, точно Высотин обязан был держать перед ним ответ.
— Прежде, всего такому офицеру надо разобраться в новых делах, — ответил Высотин.
— А я думаю так: прежде всего надо определить свой подход к делу. И он может быть только один: ничем не умиляться.
— А если есть чем?
— Вот этого-то «если» нельзя себе позволять. Чувствую, что у вас тут не все ладно.
Высотин промолчал. Штабным работником он стал недавно и считал, что ему еще надо многому научиться, прежде чем подвергать сомнению действия своего начальства. Да и безапелляционность Меркулова была ему не по сердцу. Высотин вытащил было из кармана портсигар, собираясь перевести разговор на другую тему, но Меркулов, словно угадав его намерение, поворошив бумаги на столе, сухо сказал:
— Вижу, о деле говорить не хочешь. Ну, а лирикой займемся как-нибудь дома на досуге.
Так они и расстались. И хотя с тех пор прошло уже около двух месяцев, поговорить по душам не удалось. Меркулов ушел с головой в работу, почти не сходил на берег и Высотина к себе не звал.
...Высотин глубоко затянулся, и закашлялся от едкого дыма горящего картона. Папироса была докурена, как говорят, «до фабрики». Пора... Через несколько минут он уже входил в каюту Меркулова.
— Я потерял пропуск на партийный актив, товарищ капитан первого ранга, — доложил он, остановившись у письменного стола, за которым сидел начальник политотдела.
Меркулов долго молча смотрел на Высотина. Потом, не пригласив сесть, спросил:
— Как так потерял? Он у тебя вместе с партбилетом лежал или где? Ну-ка расскажи подробней.
Рассказывать было тягостно. Мальчишески легкомысленной выглядела вся эта история.
— Потерял по собственной вине, по небрежности,— закончил коротко Высотин.
Меркулов обжег Высотина пронизывающим взглядом и спросил:
— Ты что же, не знаешь, что пропуск до конца партактива должен хранить как зеницу ока?
— Знаю.
— Знаешь, и все-таки... — Меркулов рассердился. — Что же можно тебе после этого доверить?
Меркулов оглядел Высотина с головы до ног, точно заново оценивая его.Высотин вскинул глаза.
— Я совершил проступок. Но как вы могли... Разве мы первый день знакомы?—проговорил он глухо.
Меркулов вдруг улыбнулся, подошел к сейфу в углу каюты, открыл дверцу и вынул полинявший от влаги продолговатый кусочек картона.
— Вот твой пропуск, побратим.
— Но как же?.. — вырвалось у Высотина. Ему это казалось каким-то непостижимым фокусом, насмешкой над всеми его переживаниями. Он не верил своим глазам.
— Твой пропуск передал сегодня командующий. Он возвращался с охоты и нашел его на снегу. Говорил мне, что сначала хотел тебя догнать, потом передумал. Ну, а я, признаться, решил тебя проучить. Да, вот смалодушничал... — В голосе у него послышались теплые нотки. Они, эти нотки, обманули Высотина.
— Спасибо, — сказал он порывисто. Меркулов снова посуровел.
— Выводы ты для себя сделай, Андрей. К черту благодушие! С тобой вот беда не случилась, а с другим, возможно, похуже будет. Спокойствия у нас много. Думаем, что по ровной накатанной дороге едем. Ан, нет таких дорог.
Высотин понял, что Меркулов как-то связывает потерю пропуска с их первым разговором о штабе. Он посмотрел на начальника политотдела выжидающе, но Меркулов сказал, как отрезал: — Ну, ступай, у меня дел много.
Тут же, постучавшись, в каюту вошел Светов.От Меркулова Высотин направился к секретарю партбюро, пропагандисту Маратову.
— Ты что, Андрей Константинович, у начпо был?— спросил Маратов.
— Угадал, Савва Артемьевич. Маратов фыркнул.
— От него все выходят такие, будто из бани... Высотину не понравилось замечание пропагандиста.
Однако он промолчал и тут только заметил Порядова, сидевшего в кресле у иллюминатора. Высотин поздоровался с, ним. Тот кивнул в ответ.
— Я ведь у Меркулова до вас был, Андрей Константинович,— сказал он ровным голосом, глядя сочувственно на Высотина. — Предложил мне начпо подать рапорт о переводе. Говорит, будете преподавать в академии, станете доцентом. Нет смысла, дескать, удерживать здесь такого образованного человека, как вы. Буду ходатайствовать, хотя и жаль расставаться. — Порядов потер висок, словно мучась от головной боли.— «Жаль?» Просто не подходящий я для него человек... Не первый раз мы с ним встречаемся...
Высотин был еще слишком занят собственными мыслями, чтобы вникать в переживания Порядова. Высотин знал: Порядов до войны учился в аспирантуре при кафедре философии Московского университета, ушел на фронт, едва сдав кандидатский минимум и не успев приступить к диссертации. Потом долго служил где-то в отделе кадров политуправления, в Белые Скалы был назначен сначала пропагандистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Представившись официально (хотя как работник штаба он и не обязан был это делать), Высотин в упор разглядывал сидевшего за столом Меркулова. «Он, конечно, он, лицо постарело, но такой же жилистый, крепкий, те же глаза. Узнаёт он меня или нет?»
— Высотин? — переспросил Меркулов, не поднимая головы от лежащих на столе бумаг.
— Да, товарищ капитан первого ранга.
— Знавал одного такого... Так это ты и есть? — Меркулов поднялся из-за стола и без улыбки шагнул навстречу.— Он крепко пожал Высотину руку и указал на стул. — Садись.
— Я очень рад встрече...
Меркулов, однако, как будто и не обратил внимания на слова Высотина. Он снова сел за стол и немедля с пристрастием, подробно, стал расспрашивать о службе в штабе.
Совсем не так, конечно, представлял себе Высотин первую встречу с человеком, которому он обязан был жизнью, но что ж поделаешь?.. Впрочем, и делового разговора у них тогда тоже не получилось. Меркулов выглядел раздраженным и, казалось, ставил под сомнение достигнутые соединением успехи.
— Почему вы, — Высотин невольно подчеркнул это «вы», более естественное, чем дружеское «ты», поскольку разговор сразу принял официальный характер,—почему вы хотите видеть все в черном свете?
Меркулов скупо улыбнулся, вдруг наклонился к Высотину и, блестя глазами, сказал отрывисто:
— Как, по-твоему, должен вести себя офицер, получив новое назначение?
У Меркулова лицо было смуглое и как бы заостренное. Вернее, оно казалось таким оттого, что прямые черные волосы были гладко зачесаны назад, подбородок был узок, лоб широк, нос прямой с маленькой горбинкой. Глаза, темные, горячие, смотрели, будто пронизывали. Несколько странная внешность для потомственного сибиряка, каким был Меркулов. Но он считал свой род еще от тех казаков, какие пришли в Сибирь вместе с Ермаком и чья кровь смешалась с кровью присоединенных к России племен.
— Вопрос не праздный, принципиальный, и отвечай прямо, — подчеркнул Меркулов тоном приказа, точно Высотин обязан был держать перед ним ответ.
— Прежде, всего такому офицеру надо разобраться в новых делах, — ответил Высотин.
— А я думаю так: прежде всего надо определить свой подход к делу. И он может быть только один: ничем не умиляться.
— А если есть чем?
— Вот этого-то «если» нельзя себе позволять. Чувствую, что у вас тут не все ладно.
Высотин промолчал. Штабным работником он стал недавно и считал, что ему еще надо многому научиться, прежде чем подвергать сомнению действия своего начальства. Да и безапелляционность Меркулова была ему не по сердцу. Высотин вытащил было из кармана портсигар, собираясь перевести разговор на другую тему, но Меркулов, словно угадав его намерение, поворошив бумаги на столе, сухо сказал:
— Вижу, о деле говорить не хочешь. Ну, а лирикой займемся как-нибудь дома на досуге.
Так они и расстались. И хотя с тех пор прошло уже около двух месяцев, поговорить по душам не удалось. Меркулов ушел с головой в работу, почти не сходил на берег и Высотина к себе не звал.
...Высотин глубоко затянулся, и закашлялся от едкого дыма горящего картона. Папироса была докурена, как говорят, «до фабрики». Пора... Через несколько минут он уже входил в каюту Меркулова.
— Я потерял пропуск на партийный актив, товарищ капитан первого ранга, — доложил он, остановившись у письменного стола, за которым сидел начальник политотдела.
Меркулов долго молча смотрел на Высотина. Потом, не пригласив сесть, спросил:
— Как так потерял? Он у тебя вместе с партбилетом лежал или где? Ну-ка расскажи подробней.
Рассказывать было тягостно. Мальчишески легкомысленной выглядела вся эта история.
— Потерял по собственной вине, по небрежности,— закончил коротко Высотин.
Меркулов обжег Высотина пронизывающим взглядом и спросил:
— Ты что же, не знаешь, что пропуск до конца партактива должен хранить как зеницу ока?
— Знаю.
— Знаешь, и все-таки... — Меркулов рассердился. — Что же можно тебе после этого доверить?
Меркулов оглядел Высотина с головы до ног, точно заново оценивая его.Высотин вскинул глаза.
— Я совершил проступок. Но как вы могли... Разве мы первый день знакомы?—проговорил он глухо.
Меркулов вдруг улыбнулся, подошел к сейфу в углу каюты, открыл дверцу и вынул полинявший от влаги продолговатый кусочек картона.
— Вот твой пропуск, побратим.
— Но как же?.. — вырвалось у Высотина. Ему это казалось каким-то непостижимым фокусом, насмешкой над всеми его переживаниями. Он не верил своим глазам.
— Твой пропуск передал сегодня командующий. Он возвращался с охоты и нашел его на снегу. Говорил мне, что сначала хотел тебя догнать, потом передумал. Ну, а я, признаться, решил тебя проучить. Да, вот смалодушничал... — В голосе у него послышались теплые нотки. Они, эти нотки, обманули Высотина.
— Спасибо, — сказал он порывисто. Меркулов снова посуровел.
— Выводы ты для себя сделай, Андрей. К черту благодушие! С тобой вот беда не случилась, а с другим, возможно, похуже будет. Спокойствия у нас много. Думаем, что по ровной накатанной дороге едем. Ан, нет таких дорог.
Высотин понял, что Меркулов как-то связывает потерю пропуска с их первым разговором о штабе. Он посмотрел на начальника политотдела выжидающе, но Меркулов сказал, как отрезал: — Ну, ступай, у меня дел много.
Тут же, постучавшись, в каюту вошел Светов.От Меркулова Высотин направился к секретарю партбюро, пропагандисту Маратову.
— Ты что, Андрей Константинович, у начпо был?— спросил Маратов.
— Угадал, Савва Артемьевич. Маратов фыркнул.
— От него все выходят такие, будто из бани... Высотину не понравилось замечание пропагандиста.
Однако он промолчал и тут только заметил Порядова, сидевшего в кресле у иллюминатора. Высотин поздоровался с, ним. Тот кивнул в ответ.
— Я ведь у Меркулова до вас был, Андрей Константинович,— сказал он ровным голосом, глядя сочувственно на Высотина. — Предложил мне начпо подать рапорт о переводе. Говорит, будете преподавать в академии, станете доцентом. Нет смысла, дескать, удерживать здесь такого образованного человека, как вы. Буду ходатайствовать, хотя и жаль расставаться. — Порядов потер висок, словно мучась от головной боли.— «Жаль?» Просто не подходящий я для него человек... Не первый раз мы с ним встречаемся...
Высотин был еще слишком занят собственными мыслями, чтобы вникать в переживания Порядова. Высотин знал: Порядов до войны учился в аспирантуре при кафедре философии Московского университета, ушел на фронт, едва сдав кандидатский минимум и не успев приступить к диссертации. Потом долго служил где-то в отделе кадров политуправления, в Белые Скалы был назначен сначала пропагандистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145