— Я передумала идти на почту. Я вижу, ты голоден, потому злишься. После обеда ты сам отнесешь письмо и посылку, — она отошла от зеркала и села на стул у окна.
Борису Осиповичу стало не по себе от ее жесткой усмешки, неловко за свою вспышку.
— Хорошо, если ты так хочешь, — он встал, взглянул на посылку и письмо и покачал головой. Потом подошел к жене.
— Но почему и на письме, и на посылке обратный адрес — наш?
Елена Станиславовна, будто не слыша слов мужа, смотрела на улицу, теперь залитую солнцем, еще более яркую, слепящую, в кипучем движении автомашин, уходящую далеко, далеко.
— Что ж, это моя инициатива, — ответила она после паузы спокойно. — Можно и с этого начать разговор.
— Странно... — Меркулов пожал плечами.—-Каприз?!
— Ничего нет странного и не каприз. Валентин Батырев сын Кбрнея Васильевича Батырева... — она смело поглядела мужу прямо в глаза.
— Что из этого?
— По-моему, Борис, пора кончить играть в прятки,— ответила Елена Станиславовна холодно, — от отношения Корнея Васильевича к тебе во многом зависит твоя карьера.
Так она еще никогда с ним не говорила. Меркулов был ошеломлен. А Елена Станиславовна продолжала упрямо и бесстрашно.
— Если Валентину Батыреву будет худо, тебе это не простится. Может быть, я совершила ошибку, разговаривая с Серовым, но ты-то все равно должен добиваться того же, что и я. Тебе нужна благопристойная маска — пожалуйста: ты сделаешь это потому, что надо беречь кадры, воспитывать их или еще что-нибудь в этом роде... А по мне, и без маски можно обойтись.
Борис Осипович не находил слов.
— Да что ты говоришь? — кулаки его сжались. Он задыхался от гнева. — Ты, ты...
— Ты лжешь, даже перед самим собой, а я гораздо честнее тебя.— Елена Станиславовна отлично владела собой. Она была беспощадной. Наступил момент, когда мужа надо было сломить. — У нас с тобой одна большая цель — подняться высоко. И в конце концов все средства для этого хороши.
Лицо Меркулова исказилось от боли. Он поднял кулаки. Елена Станиславовна не моргнула. Ей даже хотелось, чтобы он ударил ее. Тогда уж он на всю жизнь был бы виноват перед ней, и она сумела бы это использовать. Но он опустил руки: перед ним была любимая женщина.
— Чего ты добиваешься? — сказал он вдруг устало. — Зачем дразнишь меня? Зачем клевещешь на себя и на меня!
Она покачала головой.
— Просто я из тех женщин, которым всегда мало того, что они имеют, и думаю, что и ты из таких мужчин. Таковы, наверно, все настоящие люди. А "клеветать не собираюсь! Это мелко.
Меркулов не верил своим ушам. В волнении он заходил по комнате. Потом снова остановился рядом с женой.
— Ты понимаешь, — сказал он раздельно, — если только ты не бредила, то мне противно даже смотреть на тебя...
Елена Станиславовна на мгновенье опешила. Но игру, раз она начата, надо вести до конца.
— Я противна тебе!? — проговорила она с горечью.-— Да ведь это я сделала тебя тем, что ты есть. Я заставила тебя учиться, я добивалась того, чтобы все признали твои достоинства, я научила тебя стремиться к цели... Я сделала для тебя больше—позволила тебе считаться человеком «одержимым принципиальностью». Я порой ночей не спала, отыскивая для тебя путь, верный и благородный. Я — твоя совесть. Так сведи со мной счеты. Может быть, ты теперь откажешься от мысли, что интересы твои, наши интересы и интересы дела — неизбежно совпадают? Что подчиненные тебе люди только винтики большой машины? "Ведь ты когда-то это мне сказал. Может быть, ты думаешь во имя какой-то отвлеченной справедливости пожертвовать своим будущим, остаться навек в этой дыре?.. И пойми, плевать мне на Батырева. Не об этой ничтожной мелочи речь.
Меркулов слушал жену со странным чувством стыда, гнева и страха. Неужели у нее были хоть какие-нибудь основания так с ним говорить? Разве он нечестно служил? Разве когда-нибудь берег себя? Но вдруг он спросил себя — могут ли считать его принципиальным человеком Светов, Панкратов, Высотин, даже Донцов? И не решился ответить. «Как же это могло со мной случиться?» Ему хотелось остановить жену, накричать на нее. Но она продолжала говорить, стремясь доказать, что все его поступки определялись корыстными мотивами. Он был убежден, что она лжет, намеренно и злостно все извращая. И все-таки в мозгу стучало: «А что если в этой лжи есть хоть доля, хоть мельчайшая доля правды? Не может быть... Но иначе почему бы она осмелилась так говорить?»
— Не ты ли, по моему совету, начал здесь все хвалить, чтобы не ссориться с командующим, а это значило— не портить себе карьеру! Не ты ли согласился, что на партийном собрании выступает «мелюзга»... — звучал ее голос. Но он уже не слушал, только смотрел
ей в глаза, которые так любил и которые сейчас казались ему холодными и пустыми.
Елена Станиславовна замолчала. Она заметила, что муж подавлен, и ей стало жаль его. Она встала со стула, вынула из шкафа свою военную гимнастерку.
— Вот еще тогда я видела тебя таким, каким ты стал сейчас. И будь настоящим мужчиной, Борис. Научись смотреть правде в глаза. Не бойся таких слов, как карьеризм: сильные люди этого не боятся. Ты достоин успеха, а раз достоин — сомневаться не в чем. И помни, что я тебя всегда поддержу... — она хотела ободряюще погладить его по голове. Но ои вдруг, словно очнувшись, перехватил ее руку и стал сжимать все крепче и крепче; она попыталась высвободиться, но пальцы его сжались, как клещи.
Ей было больно до слез, она вскрикнула: «Пусти». Он оттолкнул ее руку. Подошел к телефону, вызвал кассу аэропорта.
Елена Станиславовна ничего не понимала. Злость звучала в его голосе, когда он разговаривал с кассиршей аэропорта, заказывая билет на самолет в Москву.
Осматривая кровоподтеки на руке, она спросила:
— Ты что задумал?
Он взглянул на часы.
— Ты говорила, что собираешься в Москву. Так вот, сегодня в шестнадцать ноль-ноль улетишь.
Елена Станиславовна поняла, что потерпела поражение.
— Хорошо, — сказала она покорно. Она была убеждена, что поражение ее — временное. Борис остынет и одумается. Тем временем в Москве она добьется его перевода, и он вернется к ней. И, может быть, сегодняшнее поражение тогда обернется победой.
— Но ты должен помнить: все, что я думала и делала, делала и думала, заботясь лишь о твоей судьбе.
Он снова молча зашагал из угла в угол по комнате. Горькое чувство сознания, что он сейчас вот теряет ее, к которой стремился много лет, с кем, думал, живет душа в душу, нарастало в нем. Но он так же твердо уже знал, что никогда не сможет уважать себя, если не победит это чувство.
— Мы уже чужие люди, — сказал он, как мог спокойнее.— Оставаться вместе—значит стать семьей подлецов.
— Но... — его спокойствие больше всего испугало ее. Конечно, она уже поняла, что поторопилась, поддалась настроению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Борису Осиповичу стало не по себе от ее жесткой усмешки, неловко за свою вспышку.
— Хорошо, если ты так хочешь, — он встал, взглянул на посылку и письмо и покачал головой. Потом подошел к жене.
— Но почему и на письме, и на посылке обратный адрес — наш?
Елена Станиславовна, будто не слыша слов мужа, смотрела на улицу, теперь залитую солнцем, еще более яркую, слепящую, в кипучем движении автомашин, уходящую далеко, далеко.
— Что ж, это моя инициатива, — ответила она после паузы спокойно. — Можно и с этого начать разговор.
— Странно... — Меркулов пожал плечами.—-Каприз?!
— Ничего нет странного и не каприз. Валентин Батырев сын Кбрнея Васильевича Батырева... — она смело поглядела мужу прямо в глаза.
— Что из этого?
— По-моему, Борис, пора кончить играть в прятки,— ответила Елена Станиславовна холодно, — от отношения Корнея Васильевича к тебе во многом зависит твоя карьера.
Так она еще никогда с ним не говорила. Меркулов был ошеломлен. А Елена Станиславовна продолжала упрямо и бесстрашно.
— Если Валентину Батыреву будет худо, тебе это не простится. Может быть, я совершила ошибку, разговаривая с Серовым, но ты-то все равно должен добиваться того же, что и я. Тебе нужна благопристойная маска — пожалуйста: ты сделаешь это потому, что надо беречь кадры, воспитывать их или еще что-нибудь в этом роде... А по мне, и без маски можно обойтись.
Борис Осипович не находил слов.
— Да что ты говоришь? — кулаки его сжались. Он задыхался от гнева. — Ты, ты...
— Ты лжешь, даже перед самим собой, а я гораздо честнее тебя.— Елена Станиславовна отлично владела собой. Она была беспощадной. Наступил момент, когда мужа надо было сломить. — У нас с тобой одна большая цель — подняться высоко. И в конце концов все средства для этого хороши.
Лицо Меркулова исказилось от боли. Он поднял кулаки. Елена Станиславовна не моргнула. Ей даже хотелось, чтобы он ударил ее. Тогда уж он на всю жизнь был бы виноват перед ней, и она сумела бы это использовать. Но он опустил руки: перед ним была любимая женщина.
— Чего ты добиваешься? — сказал он вдруг устало. — Зачем дразнишь меня? Зачем клевещешь на себя и на меня!
Она покачала головой.
— Просто я из тех женщин, которым всегда мало того, что они имеют, и думаю, что и ты из таких мужчин. Таковы, наверно, все настоящие люди. А "клеветать не собираюсь! Это мелко.
Меркулов не верил своим ушам. В волнении он заходил по комнате. Потом снова остановился рядом с женой.
— Ты понимаешь, — сказал он раздельно, — если только ты не бредила, то мне противно даже смотреть на тебя...
Елена Станиславовна на мгновенье опешила. Но игру, раз она начата, надо вести до конца.
— Я противна тебе!? — проговорила она с горечью.-— Да ведь это я сделала тебя тем, что ты есть. Я заставила тебя учиться, я добивалась того, чтобы все признали твои достоинства, я научила тебя стремиться к цели... Я сделала для тебя больше—позволила тебе считаться человеком «одержимым принципиальностью». Я порой ночей не спала, отыскивая для тебя путь, верный и благородный. Я — твоя совесть. Так сведи со мной счеты. Может быть, ты теперь откажешься от мысли, что интересы твои, наши интересы и интересы дела — неизбежно совпадают? Что подчиненные тебе люди только винтики большой машины? "Ведь ты когда-то это мне сказал. Может быть, ты думаешь во имя какой-то отвлеченной справедливости пожертвовать своим будущим, остаться навек в этой дыре?.. И пойми, плевать мне на Батырева. Не об этой ничтожной мелочи речь.
Меркулов слушал жену со странным чувством стыда, гнева и страха. Неужели у нее были хоть какие-нибудь основания так с ним говорить? Разве он нечестно служил? Разве когда-нибудь берег себя? Но вдруг он спросил себя — могут ли считать его принципиальным человеком Светов, Панкратов, Высотин, даже Донцов? И не решился ответить. «Как же это могло со мной случиться?» Ему хотелось остановить жену, накричать на нее. Но она продолжала говорить, стремясь доказать, что все его поступки определялись корыстными мотивами. Он был убежден, что она лжет, намеренно и злостно все извращая. И все-таки в мозгу стучало: «А что если в этой лжи есть хоть доля, хоть мельчайшая доля правды? Не может быть... Но иначе почему бы она осмелилась так говорить?»
— Не ты ли, по моему совету, начал здесь все хвалить, чтобы не ссориться с командующим, а это значило— не портить себе карьеру! Не ты ли согласился, что на партийном собрании выступает «мелюзга»... — звучал ее голос. Но он уже не слушал, только смотрел
ей в глаза, которые так любил и которые сейчас казались ему холодными и пустыми.
Елена Станиславовна замолчала. Она заметила, что муж подавлен, и ей стало жаль его. Она встала со стула, вынула из шкафа свою военную гимнастерку.
— Вот еще тогда я видела тебя таким, каким ты стал сейчас. И будь настоящим мужчиной, Борис. Научись смотреть правде в глаза. Не бойся таких слов, как карьеризм: сильные люди этого не боятся. Ты достоин успеха, а раз достоин — сомневаться не в чем. И помни, что я тебя всегда поддержу... — она хотела ободряюще погладить его по голове. Но ои вдруг, словно очнувшись, перехватил ее руку и стал сжимать все крепче и крепче; она попыталась высвободиться, но пальцы его сжались, как клещи.
Ей было больно до слез, она вскрикнула: «Пусти». Он оттолкнул ее руку. Подошел к телефону, вызвал кассу аэропорта.
Елена Станиславовна ничего не понимала. Злость звучала в его голосе, когда он разговаривал с кассиршей аэропорта, заказывая билет на самолет в Москву.
Осматривая кровоподтеки на руке, она спросила:
— Ты что задумал?
Он взглянул на часы.
— Ты говорила, что собираешься в Москву. Так вот, сегодня в шестнадцать ноль-ноль улетишь.
Елена Станиславовна поняла, что потерпела поражение.
— Хорошо, — сказала она покорно. Она была убеждена, что поражение ее — временное. Борис остынет и одумается. Тем временем в Москве она добьется его перевода, и он вернется к ней. И, может быть, сегодняшнее поражение тогда обернется победой.
— Но ты должен помнить: все, что я думала и делала, делала и думала, заботясь лишь о твоей судьбе.
Он снова молча зашагал из угла в угол по комнате. Горькое чувство сознания, что он сейчас вот теряет ее, к которой стремился много лет, с кем, думал, живет душа в душу, нарастало в нем. Но он так же твердо уже знал, что никогда не сможет уважать себя, если не победит это чувство.
— Мы уже чужие люди, — сказал он, как мог спокойнее.— Оставаться вместе—значит стать семьей подлецов.
— Но... — его спокойствие больше всего испугало ее. Конечно, она уже поняла, что поторопилась, поддалась настроению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145