Раздался звон стекла. Какой-то шофер-любитель въехал на своем «Москвиче» в витрину магазина.
...Анна без пальто, с непокрытой головой мчалась по тротуару к дому. Там ведь были Ниночка и Сережа... Одна эта мысль стучала в ее голове. Где-то с крыши здания металлическим тембром хрипел репродуктор:
— Спокойствие, граждане! Белым Скалам опасность не угрожает. Паника может привести к жертвам! Спокойствие, еще раз спокойствие! Через несколько минут слушайте выступление кандидата географических наук...
Все-таки улица напоминала палубу идущего по морю корабля. И хоть дома не рушились, земля не проваливалась, но машины гудели тревожно, с деревьев дождем осыпался снег, тучей носились голуби и галки над развалившейся пожарной каланчой.
Анна ворвалась в квартиру. Дверь была распахнута настежь, по комнатам гулял ветер. В спальне, у Ниночкиной кроватки, сидела бабушка Анфуся в теплом платке и часто крестилась. На Ниночку были горой навалены одеяла. Она едва ворочалась под ними и только попискивала.
Сережа был в пальто, но почему-то в старой фуражке Андрея. В руках он держал игрушечный рупор из жести. Видно было, что он нисколько не испугался, а может быть, даже был доволен и чувствовал себя командиром корабля, пробивающегося сквозь ураган к неизведанным землям. Испугался он только, увидев Анну.
— Что с тобой, мамочка? — бросился он ей навстречу.
Анна на мгновенье крепко, до боли прижала сына к себе, оттолкнула и рванулась к дочери.
В маленьком домашнем репродукторе, сорвавшемся со стены и болтавшемся на проводе у самого пола, звучал спокойный мужской голос:
— Слабые толчки, которые мы ощущаем и, возможно, еще будем ощущать в нашем городе, не представляют опасности для жителей. Это не более чем отдаленное эхо, докатившееся до нас за несколько сот километров. Достаточно заклеить окна полосами бумаги...
Анна пришла в себя. Ей даже стало немного стыдно. Сережа притащил старую шубу и накинул ей на плечи, запер дверь.
— Уже буря кончилась, мамочка, — сказал он, — и почему ты такая нервная...
Анна невольно усмехнулась и огляделась. Все как будто было на месте. Только в столовой из форточки вырвало стекло. Она заткнула дыру диванной подушкой. Проговорила устало:
— Бабушка Анфуся, проверьте посуду.—Затем села к Ниночкиной постельке, притянула к себе на колени Сережу. Все самое дорогое было с ней. Нет, не все... не было Андрея. «Если бы родился еще сын, его можно было бы назвать Андрей», — мелькнула у Анны мысль, от которой почему-то стало и сладко, и тревожно.
...Бабушка Анфуся заклеивала оконные стекла бумажными полосами, нарезанными из газет, когда послышался звонок и вошла врач-гинеколог с Анниным пальто, переброшенным через руку.
— Ну вот и хорошо, — сказала она будничным тоном, посмотрев на Анну.—А меня вызвали на консультацию, я по дороге решила завезти...
— Спасибо... Не стоило беспокоиться. Я бы сама... Вы бы разделись, посидели... — Анна растерялась. Ей почему-то был неприятен этот визит, а почему, она и сама не знала.
— Некогда, милая. Дайте-ка я только одним глазком на Ниночку взгляну. Как-никак я ей вроде мать крестная.
— У нас еще холодно, — сказала Анна. Ей не хотелось вытаскивать Ниночку из кроватки.
Мать-начальница мельком только взглянула на Ниночку, но сказала привычно, снова перейдя на «ты»:
— Хорошая у тебя, Анна Ивановна, растет девка, — и добавила, кивнув на Сережу: — И сын — парень хоть куда. Ну, до свиданья.
Когда она ушла, Анна вздохнула с облегчением. Она только теперь сообразила, что все время боялась, как бы врач не заговорила о медицинской комиссии, разрешающей аборт. «А почему я этого боюсь?.. — Анна не ответила себе. — Пора на работу... Кто знает, что там сейчас?»—подумала она и, поручив детей попечительству Анфуси, заторопилась на верфь.
Утром того же дня Батырев получил неприятное задание. Железнодорожную ветку, которая вела от товарной станции к военному порту, накануне занесло снегом. Отживающая свой век старенькая «кукушка», обычно суетливо таскавшая товарные составы с продовольствием, горючим, вещевым имуществом, остановилась, не пройдя и трети пути, застряла в снегу и тревожно засвистела. Снегоочистители были заняты на главных магистралях, свободных рабочих рук, как всегда в таких случаях, не хватало, и железнодорожное начальство обратилось за' помощью к военному командованию. Панкратов, пользовавшийся любым случаем, чтобы посбить гвардейский гонор, приказал Светову выделить людей, а тот, в свою очередь, воспитывавший в строгости Ба-тырева, поручил ему командование этими людьми.
Морозное утро, когда заснеженная даль кажется сотканной из серебристых и синих нитей, когда над трубами жилищ раскидывается космами дым и скрип полозьев, башмаков, человеческие голоса разносятся необычно звонко, — все это сегодня казалось Батыреву отвратительным. Железнодорожная ветка пересекала пустынные окраинные улицы, застроенные домиками и бараками.
Матросы, разгоряченные работой, сняв полушубки, оставшись в холщевом рабочем платье, сбрасывали снег с железнодорожного пути, вокруг которого образовалось нечто вроде высокой снежной насыпи. Морякам была
поручена расчистка подъездных путей к продовольственным пакгаузам. Батырев в сторонке мерз и скучал. Он не захотел сменить щегольских ботинок на валенки, шинели—на полушубок и выглядел никому не нужным наблюдателем. Поглядывая на матросов, вслушиваясь в доносившиеся до него соленые шутки и прибаутки, он уже решил было послать кого-нибудь на корабль за валенками и поработать, чтобы согреться и развеселиться, однако сразу же передумал. Пребыванием на берегу можно было без особого риска воспользоваться и более разумно. Если бы Батырев был вполне честен с собой, он бы признался, что с самого начала у него зародилась мысль зайти к Елене Станиславовне. Он все вспоминал тот вечер, когда она сначала привлекла, а потом выставила его, и его тянуло к ней неудержимо. «Да, это женщина...» — Батыреву чертовски хотелось, чтобы она потеряла голову. Конечно, в этих мыслях было что-то подленькое, отчего Батыреву порой становилось не по себе. Но в конце концов он успокаивал себя тем, что припоминал подобные случаи из многих прочитанных им романов, где адюльтер вовсе не осуждался. Батырев многократно повторял про себя это иностранное, не вполне понятное, а потому казавшееся красивым слово, и дело приобретало совсем иную окраску.
Батырев знал, что правится женщинам. И все же, размышляя о своей будущей победе, он далеко не был в ней уверен и даже втайне побаивался услышать при новой встрече резковатое и холодное: «Не забывайтесь, лейтенант. Ну, было у меня настроение пошутить с вами, так что же из этого?» Эта мысль злила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145