Это очень важно и для семейного быта и... — он заколебался на мгновение,— впрочем, чего же стесняться, да и для службы.
Мария покачала головой.
— Так, может быть... это наше... эта ночь в самом деле случайность? — Она произнесла эти слова с трудом и все-таки с оттенком горькой иронии. Кипарисов почувствовал грусть, но иронии не заметил. Все же он встревожился.
— Нет, я убежден, что смогу гордиться такой женой, как ты. — Он крепко пожал ей руки и посмотрел в лицо. — Право, беспокоиться тебе нечего. Я вполне откровенен с тобой, это ведь хорошо.
Мария через силу улыбнулась. Она не смогла отказать в примирении. Кипарисов сразу успокоился, посмотрел на часы.
— Ну, мне пора! — Он прижал Марию к себе. — Ты будешь думать обо мне? — Он поцеловал ее. Она не ответила. Но Кипарисов, кажется, не обратил на это внимания.
...Дверь за Кипарисовым закрылась. Мария подошла к окну, проводила его взглядом. Он ни разу не оглянулся. Так и растворилась его фигура в предрассветной мути. Мария продолжала стоять, теребя упавшую на грудь косу. Ощущение счастья исчезло еще во время разговора, тоскливое чувство одиночества и незаслуженной обиды все нарастало. «Почему я решила, что он изменился, стал другим? Почему? Ведь он, наверное, все тот же! Так могу ли я стать его женой?»
Она закрутила вокруг пальцев волосы и дернула, стало больно и это помогло по расплакаться.Мгла на улице постепенно рассеивалась. Стало явственно видно низкое сизое небо. Ветер качал фонарь, в котором желтел блеклый свет. «Пора на работу, — подумала Мария, — может быть, хоть там забудусь». И как бы в ответ ее мыслям, в утренней тишине громко прозвучал гудок верфи.
Озноб подгонял Кипарисова. Ноги его мерзли в ботинках без галош (он их не носил ни при какой погоде), шинель казалась кисейной, словно ее не было на плечах, фуражка не грела.
Ветер сумасшествовал в гавани; мел по бетонному настилу стенки поземку. Неприглядной была картина раннего утра. Желтыми пятнами выступали из мглы огни брандвахты, у сходен кораблей вахтенные, закутанные в тулупы, темнели, подобно чугунным тумбам.
Кипарисов сделал круг, чтобы пройти мимо эсминца «Гордого», и отыскал катер, отправляющийся на «Морскую державу», спустился в его темный кубрик, уже пе-
реполненныи возвращающимися с берега на службу офицерами, кивнул головой знакомым и устало прислонился к переборке. Его сразу охватило тепло. Под мерный гул заработавшего мотора он погрузился в раздумье. Он был счастлив, уверен и спокойно строил планы своей будущей жизни.
Стать командиром корабля — это не просто получить повышение. Он сумеет так наладить службу, чтобы его все уважали. Его мечты летели дальше, и он уже видел себя командиром крейсера и даже начальником штаба соединения, с широкими адмиральскими погонами на плечах.
Кипарисов не заметил, как катер пристал к трапу «Морской державы», как стали выходить из кубрика офицеры.
— О чем это вы, Ипполит Аркадьевич, задумались? — спросил, проходя мимо, Порядов. Он тоже был на берегу и возвращался на корабль. — Вы в штаб?
— Да, по делам, о них и думал... — ответил Кипарисов, идя за Порядовым. — Какие новости в политотделе?
— Скоро, как знаете, учение... Хлопот полны руки. Людей в аппарате мало, а кораблей много...
— Вы, Викентий Захарович, к нам не заглянете? — спросил Кипарисов, желая выяснить, кто из политотдельцев будет во время учения па «Державном».
— К сожалению, — ответил Порядов, — иду на «Дерзновенный».
— Почему, к сожалению?
Порядов неопределенно махнул рукой. Не мог же он передавать Кипарисову содержание своего недавнего разговора с начальником политотдела. «Вы пойдете на «Дерзновенном», — сказал ему Меркулов. — Выясните, что у Светова хорошего, чего он добивается. Вы можете с ним быть несогласны, но мне все обстоятельно доложите».
— Видите ли, Ипполит Аркадьевич, — пояснил Порядов, — Светов — это, по-моему, человек постоянных взрывов.
— Так вы, Викентий Захарович, будете при Светове чем-то вроде амортизатора, — сказал Кипарисов с улыбкой.
— Похоже на то...
Они поднялись на палубу «Морской державы» и тут расстались. Порядов направился в свою каюту, а Кипарисов — к инструктору по кадрам.
Заполняя анкету, Кипарисов красивым каллиграфическим почерком в графе о семейном положении написал «женат» и довольно улыбнулся сам себе «Свидетельство о браке я представлю, когда оно понадобится!» — решил мысленно он.
Разговор с женой не выходил из головы у Меркулова. И чем больше он о нем думал, тем очевидней для него становилась ее правота. Он вспоминал свои встречи, беседы, споры с наиболее авторитетными в соединении людьми с первого дня приезда и убеждался, что все они (и Панкратов, и Порядов, и Маратов, и Высотин) в той или иной форме, каждый по-своему, утверждали, что он ошибается, ставя под сомнение успехи, достигнутые до него и без него. Уговаривали его изменить подход к делу. Нельзя же за всем этим видеть одни личные мотивы, одно благодушие и самоуспокоенность. Значит, они отстаивали какую-то свою правду. Но какую же? Это еще не было вполне ясно. «Пусть так, пусть не вполне ясно, — думал Меркулов, — но что же мешает мне признать хорошим и верным то, что признают хорошим и верным они?
Сомнения в деловых качествах тех или иных работников? Но ведь нигде и никогда не существовало идеальных людей, а делать обобщения на основе коллекционирования недостатков — что же может быть порочнее этого?»
«А слова Светова, его мысли и идеи? — Меркулов усмехнулся про себя. — Чем подтверждаются слова командира «Дерзновенного»? Не взял ли я их легко на веру? Не претендовал ли я, вольно или невольно, на роль вожака неудачников? Вряд ли это достойная роль... Но, наконец, ощущение того, что в жизни штаба, а значит, и кораблей нет подлинного высокого накала и напряжения? А что мне мешает создать это напряжение, не мое ли собственное нетерпимое отношение ко всему и ко всем?».
Меркулов всегда действовал и говорил с другими решительно и даже категорично. Но наедине с собой давал волю сомнениям. И сейчас он проверял себя строго, с пристрастием.
Начинались ответственные зимние учения. По существу, проводилась инспекция всей работы штаба, политотдела, боевой учебы каждого матроса, старшины, офицера. В такое время нужно держаться единого направления. А до сих пор разговоры между начальником политотдела и начальником штаба напоминали дуэли.
Прошлой ночью дома Меркулов допоздна засиделся за письменным столом. Не работалось и не читалось. Он все доискивался и не мог доискаться, почему, если его поведение было неправильным, он ранее сам не испытывал никаких сомнений.
Елена Станиславовна спала. Хотя пошел второй месяц со дня ее приезда, они больше ни разу не разговаривали о его службе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Мария покачала головой.
— Так, может быть... это наше... эта ночь в самом деле случайность? — Она произнесла эти слова с трудом и все-таки с оттенком горькой иронии. Кипарисов почувствовал грусть, но иронии не заметил. Все же он встревожился.
— Нет, я убежден, что смогу гордиться такой женой, как ты. — Он крепко пожал ей руки и посмотрел в лицо. — Право, беспокоиться тебе нечего. Я вполне откровенен с тобой, это ведь хорошо.
Мария через силу улыбнулась. Она не смогла отказать в примирении. Кипарисов сразу успокоился, посмотрел на часы.
— Ну, мне пора! — Он прижал Марию к себе. — Ты будешь думать обо мне? — Он поцеловал ее. Она не ответила. Но Кипарисов, кажется, не обратил на это внимания.
...Дверь за Кипарисовым закрылась. Мария подошла к окну, проводила его взглядом. Он ни разу не оглянулся. Так и растворилась его фигура в предрассветной мути. Мария продолжала стоять, теребя упавшую на грудь косу. Ощущение счастья исчезло еще во время разговора, тоскливое чувство одиночества и незаслуженной обиды все нарастало. «Почему я решила, что он изменился, стал другим? Почему? Ведь он, наверное, все тот же! Так могу ли я стать его женой?»
Она закрутила вокруг пальцев волосы и дернула, стало больно и это помогло по расплакаться.Мгла на улице постепенно рассеивалась. Стало явственно видно низкое сизое небо. Ветер качал фонарь, в котором желтел блеклый свет. «Пора на работу, — подумала Мария, — может быть, хоть там забудусь». И как бы в ответ ее мыслям, в утренней тишине громко прозвучал гудок верфи.
Озноб подгонял Кипарисова. Ноги его мерзли в ботинках без галош (он их не носил ни при какой погоде), шинель казалась кисейной, словно ее не было на плечах, фуражка не грела.
Ветер сумасшествовал в гавани; мел по бетонному настилу стенки поземку. Неприглядной была картина раннего утра. Желтыми пятнами выступали из мглы огни брандвахты, у сходен кораблей вахтенные, закутанные в тулупы, темнели, подобно чугунным тумбам.
Кипарисов сделал круг, чтобы пройти мимо эсминца «Гордого», и отыскал катер, отправляющийся на «Морскую державу», спустился в его темный кубрик, уже пе-
реполненныи возвращающимися с берега на службу офицерами, кивнул головой знакомым и устало прислонился к переборке. Его сразу охватило тепло. Под мерный гул заработавшего мотора он погрузился в раздумье. Он был счастлив, уверен и спокойно строил планы своей будущей жизни.
Стать командиром корабля — это не просто получить повышение. Он сумеет так наладить службу, чтобы его все уважали. Его мечты летели дальше, и он уже видел себя командиром крейсера и даже начальником штаба соединения, с широкими адмиральскими погонами на плечах.
Кипарисов не заметил, как катер пристал к трапу «Морской державы», как стали выходить из кубрика офицеры.
— О чем это вы, Ипполит Аркадьевич, задумались? — спросил, проходя мимо, Порядов. Он тоже был на берегу и возвращался на корабль. — Вы в штаб?
— Да, по делам, о них и думал... — ответил Кипарисов, идя за Порядовым. — Какие новости в политотделе?
— Скоро, как знаете, учение... Хлопот полны руки. Людей в аппарате мало, а кораблей много...
— Вы, Викентий Захарович, к нам не заглянете? — спросил Кипарисов, желая выяснить, кто из политотдельцев будет во время учения па «Державном».
— К сожалению, — ответил Порядов, — иду на «Дерзновенный».
— Почему, к сожалению?
Порядов неопределенно махнул рукой. Не мог же он передавать Кипарисову содержание своего недавнего разговора с начальником политотдела. «Вы пойдете на «Дерзновенном», — сказал ему Меркулов. — Выясните, что у Светова хорошего, чего он добивается. Вы можете с ним быть несогласны, но мне все обстоятельно доложите».
— Видите ли, Ипполит Аркадьевич, — пояснил Порядов, — Светов — это, по-моему, человек постоянных взрывов.
— Так вы, Викентий Захарович, будете при Светове чем-то вроде амортизатора, — сказал Кипарисов с улыбкой.
— Похоже на то...
Они поднялись на палубу «Морской державы» и тут расстались. Порядов направился в свою каюту, а Кипарисов — к инструктору по кадрам.
Заполняя анкету, Кипарисов красивым каллиграфическим почерком в графе о семейном положении написал «женат» и довольно улыбнулся сам себе «Свидетельство о браке я представлю, когда оно понадобится!» — решил мысленно он.
Разговор с женой не выходил из головы у Меркулова. И чем больше он о нем думал, тем очевидней для него становилась ее правота. Он вспоминал свои встречи, беседы, споры с наиболее авторитетными в соединении людьми с первого дня приезда и убеждался, что все они (и Панкратов, и Порядов, и Маратов, и Высотин) в той или иной форме, каждый по-своему, утверждали, что он ошибается, ставя под сомнение успехи, достигнутые до него и без него. Уговаривали его изменить подход к делу. Нельзя же за всем этим видеть одни личные мотивы, одно благодушие и самоуспокоенность. Значит, они отстаивали какую-то свою правду. Но какую же? Это еще не было вполне ясно. «Пусть так, пусть не вполне ясно, — думал Меркулов, — но что же мешает мне признать хорошим и верным то, что признают хорошим и верным они?
Сомнения в деловых качествах тех или иных работников? Но ведь нигде и никогда не существовало идеальных людей, а делать обобщения на основе коллекционирования недостатков — что же может быть порочнее этого?»
«А слова Светова, его мысли и идеи? — Меркулов усмехнулся про себя. — Чем подтверждаются слова командира «Дерзновенного»? Не взял ли я их легко на веру? Не претендовал ли я, вольно или невольно, на роль вожака неудачников? Вряд ли это достойная роль... Но, наконец, ощущение того, что в жизни штаба, а значит, и кораблей нет подлинного высокого накала и напряжения? А что мне мешает создать это напряжение, не мое ли собственное нетерпимое отношение ко всему и ко всем?».
Меркулов всегда действовал и говорил с другими решительно и даже категорично. Но наедине с собой давал волю сомнениям. И сейчас он проверял себя строго, с пристрастием.
Начинались ответственные зимние учения. По существу, проводилась инспекция всей работы штаба, политотдела, боевой учебы каждого матроса, старшины, офицера. В такое время нужно держаться единого направления. А до сих пор разговоры между начальником политотдела и начальником штаба напоминали дуэли.
Прошлой ночью дома Меркулов допоздна засиделся за письменным столом. Не работалось и не читалось. Он все доискивался и не мог доискаться, почему, если его поведение было неправильным, он ранее сам не испытывал никаких сомнений.
Елена Станиславовна спала. Хотя пошел второй месяц со дня ее приезда, они больше ни разу не разговаривали о его службе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145