Елена Станиславовна взяла из его рук сверток и положила на столик.
— Теперь — Дуся! А на следующей станции опять... Щеголеватый лейтенант шутливо заметил:
— Горькая участь всех мужей, они достают пироги и пышки, а получают синяки и шишки.
Елена Станиславовна улыбнулась.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала она.
Дуся поглядела на Меркулову, па насмешливого лейтенанта, на растерянное, виноватое, доброе лицо мужа и тоже улыбнулась. Затем она молча вытащила из свертка соленый огурец и с хрустом надкусила его.
Из-за туч пробился солнечный луч. Яркие пятна и светлые тени от мелькавших за окном деревьев, росших вдоль железной дороги, забегали по стенам купе.
— Давай есть, Ваня, — предложила Дуся, блестя глазами, в которых еще не высохли слезы,— ужасный у меня аппетит!
— Вот и хорошо... — согласился Донцов, доставая из дорожной сумки хлеб, яйца, колбасу, масло и раскладывая все это на столике у окна, — а следующей станции уже не будет, следующая — Белые Скалы. Перекусим, да и уложим вещи.
Пока Донцовы ели, Елена Станиславовна читала книгу, щеголеватый лейтенант вышел в коридор курить, затем он вернулся и сел рядом с Дуссй.
— Катились мы, катились и подкатываем, наконец, к океану. Какая жизнь будет — вопрос?-—сказал он, ни к кому не обращаясь, нервно приглаживая рукой волосы.
— Народу здесь теперь много, и народ хороший, — откликнулся Донцов, уписывая за обе щеки крутые яйца и запивая их молоком.
— Море, Ваня, смотрите — море! — неожиданно воскликнула Дуся, раздвигая на окне занавески, чтобы всем виден был открывшийся пейзаж.
Гряда сопок оборвалась, и за полосой прибрежного льда открылась водная гладь. Окаймленная заснеженными сопками, залитая солнцем вода была такая ярко-синяя, блестящая и спокойная, что не залюбоваться ею было нельзя.
Каботажное судно дымило в море, а у самого берега стояли кунгасы, грузились рыбой и лесом самоходные баржи. На берегу что-то делали люди, одетые в стеганые ватники, шубы, брезентовые плащи.
Поезд мчался дальше. Неподалеку от железнодорожной насыпи показались низкие бревенчатые избы, около них рыболовные сети, развешенные на длинных жердях, потом дощатые бараки и корпуса какого-то заводика, мелькнула железная труба с витком дыма — и снова потянулись голые скалы, сползшие в залив... и опять тайга обступила поезд.
— Вот это мы, Дуся, проехали рыболовецкий колхоз, а рядом с ним были мастерские по ремонту катеров, кунгасов, — говорил возбужденно Донцов, — а сейчас, через двадцать — тридцать минут, пойдут дачные места, пляжи, затем судостроительный завод, а потом уже и вокзал... — Он стал заворачивать в газету оставшиеся продукты.
— Вы что, бывали здесь? — спросила Елена Станиславовна, захлопывая книгу.
— Довелось и матросом служить, и старшиной... Собственно, только два года назад в училище уехал. Белые Скалы — подходящий для жизни город.
— А я, признаться, еду, как в ссылку, — сказал вдруг откровенно и серьезно щеголеватый лейтенант.
— Жить надо там, где ты нужен, — заметила назидательно Елена Станиславовна, принимаясь укладывать вещи.
Лейтенант усмехнулся. Елена Станиславовна заметила его улыбку и спросила:
— Думаете, говорю прописные истины?
Лейтенант промолчал, отошел от окна, сел и сделал неопределенный жест, как бы говоря: «Эх, да что вы толкуете!»
— Напрасно машете рукой. Хотите, — продолжала Меркулова, — открою вам жизненную мудрость: для того чтобы хорошо чувствовать себя в Москве, надо, чтобы Москва вас ждала и звала. Какой-то французский писатель девятнадцатого века недаром говорил: «Гении рождаются в провинции, а умирают в Париже». Это верно не только в больших, но и в малых масштабах. Советую заслужить в Белых Скалах право на Москву, молодой человек.
Лейтенант иронически прищурил глаза.
— Я что-то в этом духе слышал от отца. Но, говорят, истина от повторения не тускнеет. Благодарю вас за наставление. Однако дорога кончается, — продолжал он, — пора бы нам официально познакомиться, уважаемая спутница.
— Что же, пожалуйста, моя фамилия Меркулова,— холодно сказала Елена Станиславовна.
— Валентин Корнеевич Батырев, — лейтенант встал и щелкнул каблуками. — Ведь вот какое совпадение...
— Уж не сын ли Батырева, который ведает кадрами... И о каком совпадении вы говорите? — спросила, вдруг заинтересовавшись, Меркулова.
— Да, я сын Батырева, которого вы, возможно, знаете. А совпадение вот в чем. Если вы жена того Меркулова, что служит начальником политотдела в Белых Скалах, так у меня от отца письмо к вашему мужу.
Елена Станиславовна окинула взглядом лейтенанта. Его поза выражала почтительное внимание. Меркулова отметила про себя неестественный для молодого человека матовый цвет лица, тонкие брови, самоуверенный блеск его серых глаз, обведенных глубокими синими кругами. «Птенец, готовый при случае корчить из себя важную птицу»...
— Приятно, — сдержанно сказала она, — в Белых Скалах, значит, вы заглянете к нам?
Батырев склонил голову. Елена Станиславовна повернулась к Донцовым. Ей все больше правилась Дуся. Наивность и непосредственность не так уж часто встречаются. Однако Дуся вместе с мужем — это было уже нечто из того жанра, который Меркулова не признавала.
— Дусенька, — сказала Елена Станиславовна, — я надеюсь, когда ваш муж будет в служебных тяготах, вы найдете время, чтобы навестить меня.
Дуся, польщенная вниманием Меркуловой, просияла. — Я так рада знакомству с вами, — воскликнула она, — если позволите...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Меркулов встретил жену на перроне, расцеловал и посадил в машину. С той минуты, когда он помог ей сойти со ступенек вагона, Борис Осипович уже никого и ничего, кроме жены, не замечал. Он не обратил внимания на то, с кем прощалась она, хотя лейтенант Ба-тырев вынес ее чемодан; не глядя, отвечал он на приветствия проходящих по привокзальной площади офицеров и только тогда, когда машина тронулась, радостно воскликнул:
— Соскучился по тебе, Лена, нет сил...
Меркулов обнял жену за талию и крепко прижал к себе.
— Сумасшедший, — Елена Станиславовна поправила сбившуюся на бок котиковую шапочку. — Дай хоть на город взглянуть.
— Еще насмотришься. Не будь такой рассудительной.
Елена Станиславовна в ответ молча пожала его пальцы.Она раскраснелась, глаза ее потеплели, в них появилось что-то девичье и нежное. Она знала, едва они войдут в комнату, муж подхватит ее, понесет на руках, играючи силой, и будет целовать, целовать без конца. Она знала, пока все это не пройдёт, с ним невозможно говорить ни о каких делах. И вообще, лучше в первые минуты совсем не говорить. И хотя Елена Станиславовна сама никогда не испытывала бурного чувства к
мужу, ей было приятно и радостно ощущать себя столь желанной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Теперь — Дуся! А на следующей станции опять... Щеголеватый лейтенант шутливо заметил:
— Горькая участь всех мужей, они достают пироги и пышки, а получают синяки и шишки.
Елена Станиславовна улыбнулась.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала она.
Дуся поглядела на Меркулову, па насмешливого лейтенанта, на растерянное, виноватое, доброе лицо мужа и тоже улыбнулась. Затем она молча вытащила из свертка соленый огурец и с хрустом надкусила его.
Из-за туч пробился солнечный луч. Яркие пятна и светлые тени от мелькавших за окном деревьев, росших вдоль железной дороги, забегали по стенам купе.
— Давай есть, Ваня, — предложила Дуся, блестя глазами, в которых еще не высохли слезы,— ужасный у меня аппетит!
— Вот и хорошо... — согласился Донцов, доставая из дорожной сумки хлеб, яйца, колбасу, масло и раскладывая все это на столике у окна, — а следующей станции уже не будет, следующая — Белые Скалы. Перекусим, да и уложим вещи.
Пока Донцовы ели, Елена Станиславовна читала книгу, щеголеватый лейтенант вышел в коридор курить, затем он вернулся и сел рядом с Дуссй.
— Катились мы, катились и подкатываем, наконец, к океану. Какая жизнь будет — вопрос?-—сказал он, ни к кому не обращаясь, нервно приглаживая рукой волосы.
— Народу здесь теперь много, и народ хороший, — откликнулся Донцов, уписывая за обе щеки крутые яйца и запивая их молоком.
— Море, Ваня, смотрите — море! — неожиданно воскликнула Дуся, раздвигая на окне занавески, чтобы всем виден был открывшийся пейзаж.
Гряда сопок оборвалась, и за полосой прибрежного льда открылась водная гладь. Окаймленная заснеженными сопками, залитая солнцем вода была такая ярко-синяя, блестящая и спокойная, что не залюбоваться ею было нельзя.
Каботажное судно дымило в море, а у самого берега стояли кунгасы, грузились рыбой и лесом самоходные баржи. На берегу что-то делали люди, одетые в стеганые ватники, шубы, брезентовые плащи.
Поезд мчался дальше. Неподалеку от железнодорожной насыпи показались низкие бревенчатые избы, около них рыболовные сети, развешенные на длинных жердях, потом дощатые бараки и корпуса какого-то заводика, мелькнула железная труба с витком дыма — и снова потянулись голые скалы, сползшие в залив... и опять тайга обступила поезд.
— Вот это мы, Дуся, проехали рыболовецкий колхоз, а рядом с ним были мастерские по ремонту катеров, кунгасов, — говорил возбужденно Донцов, — а сейчас, через двадцать — тридцать минут, пойдут дачные места, пляжи, затем судостроительный завод, а потом уже и вокзал... — Он стал заворачивать в газету оставшиеся продукты.
— Вы что, бывали здесь? — спросила Елена Станиславовна, захлопывая книгу.
— Довелось и матросом служить, и старшиной... Собственно, только два года назад в училище уехал. Белые Скалы — подходящий для жизни город.
— А я, признаться, еду, как в ссылку, — сказал вдруг откровенно и серьезно щеголеватый лейтенант.
— Жить надо там, где ты нужен, — заметила назидательно Елена Станиславовна, принимаясь укладывать вещи.
Лейтенант усмехнулся. Елена Станиславовна заметила его улыбку и спросила:
— Думаете, говорю прописные истины?
Лейтенант промолчал, отошел от окна, сел и сделал неопределенный жест, как бы говоря: «Эх, да что вы толкуете!»
— Напрасно машете рукой. Хотите, — продолжала Меркулова, — открою вам жизненную мудрость: для того чтобы хорошо чувствовать себя в Москве, надо, чтобы Москва вас ждала и звала. Какой-то французский писатель девятнадцатого века недаром говорил: «Гении рождаются в провинции, а умирают в Париже». Это верно не только в больших, но и в малых масштабах. Советую заслужить в Белых Скалах право на Москву, молодой человек.
Лейтенант иронически прищурил глаза.
— Я что-то в этом духе слышал от отца. Но, говорят, истина от повторения не тускнеет. Благодарю вас за наставление. Однако дорога кончается, — продолжал он, — пора бы нам официально познакомиться, уважаемая спутница.
— Что же, пожалуйста, моя фамилия Меркулова,— холодно сказала Елена Станиславовна.
— Валентин Корнеевич Батырев, — лейтенант встал и щелкнул каблуками. — Ведь вот какое совпадение...
— Уж не сын ли Батырева, который ведает кадрами... И о каком совпадении вы говорите? — спросила, вдруг заинтересовавшись, Меркулова.
— Да, я сын Батырева, которого вы, возможно, знаете. А совпадение вот в чем. Если вы жена того Меркулова, что служит начальником политотдела в Белых Скалах, так у меня от отца письмо к вашему мужу.
Елена Станиславовна окинула взглядом лейтенанта. Его поза выражала почтительное внимание. Меркулова отметила про себя неестественный для молодого человека матовый цвет лица, тонкие брови, самоуверенный блеск его серых глаз, обведенных глубокими синими кругами. «Птенец, готовый при случае корчить из себя важную птицу»...
— Приятно, — сдержанно сказала она, — в Белых Скалах, значит, вы заглянете к нам?
Батырев склонил голову. Елена Станиславовна повернулась к Донцовым. Ей все больше правилась Дуся. Наивность и непосредственность не так уж часто встречаются. Однако Дуся вместе с мужем — это было уже нечто из того жанра, который Меркулова не признавала.
— Дусенька, — сказала Елена Станиславовна, — я надеюсь, когда ваш муж будет в служебных тяготах, вы найдете время, чтобы навестить меня.
Дуся, польщенная вниманием Меркуловой, просияла. — Я так рада знакомству с вами, — воскликнула она, — если позволите...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Меркулов встретил жену на перроне, расцеловал и посадил в машину. С той минуты, когда он помог ей сойти со ступенек вагона, Борис Осипович уже никого и ничего, кроме жены, не замечал. Он не обратил внимания на то, с кем прощалась она, хотя лейтенант Ба-тырев вынес ее чемодан; не глядя, отвечал он на приветствия проходящих по привокзальной площади офицеров и только тогда, когда машина тронулась, радостно воскликнул:
— Соскучился по тебе, Лена, нет сил...
Меркулов обнял жену за талию и крепко прижал к себе.
— Сумасшедший, — Елена Станиславовна поправила сбившуюся на бок котиковую шапочку. — Дай хоть на город взглянуть.
— Еще насмотришься. Не будь такой рассудительной.
Елена Станиславовна в ответ молча пожала его пальцы.Она раскраснелась, глаза ее потеплели, в них появилось что-то девичье и нежное. Она знала, едва они войдут в комнату, муж подхватит ее, понесет на руках, играючи силой, и будет целовать, целовать без конца. Она знала, пока все это не пройдёт, с ним невозможно говорить ни о каких делах. И вообще, лучше в первые минуты совсем не говорить. И хотя Елена Станиславовна сама никогда не испытывала бурного чувства к
мужу, ей было приятно и радостно ощущать себя столь желанной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145