Эсминец, где он — единственный и полновластный хозяин, где каждое его слово — закон. Сбывается давнишняя мечта! А затем приятная взволнованность про-
шла, уступив место горечи и обиде. «Они еще сомневаются во мне... Неспроста явился этот Маратов, — раздумывал Кипарисов, сидя в кресле и металлической пилочкой подчищая длинный, холеный ноготь на мизинце. — Зачем нужно залезать ко мне в душу? Что им от меня надо?..»
Ему припомнился давнишний ночной разговор с Вы-сотиным. Он тогда чувствовал себя морально уничтоженным и решил заново внимательно присмотреться к Высотину. Шли недели за неделями, месяц за месяцем, Кипарисов старался выполнять все, что требовал командир, постепенно он научился даже предугадывать, что захочет Высотин и что скажет он в том или ином случае. Добившись этого, Кипарисов решил, что теперь понял Высотина, и стал подводить для себя итоги. Обдумывая все, он с интересом и некоторым удивлением отметил, что между его методом и методом Высотина, казалось, существенной разницы не было. Высотин, так же как и он, считал основой основ железную дисциплину на корабле, так же требовательно относился к нарушителям ее, так же как и он, ценил каждого матроса прежде всего по тому, как тот знает и выполняет свое дело на корабле. Разница, с точки зрения Кипарисова, заключалась лишь в том, что Высотин придавал большое значение таким вспомогательным средствам , как партийно-массовая работа, — собрания, газеты, беседы всякого рода. «Что ж, это надо учесть», — решил Кипарисов. С тех пор служба, у него пошла как будто гладко. Однако Кипарисов продолжал оставаться в одиночестве, ни с кем особенно не сближаясь. Да и трудно было бы ему кому-нибудь, кроме Марии, раскрыть все, что делалось у него на душе. Но и Мария была далека от него. Встречались они случайно в общественных местах — на улице, на верфи, в клубе, и Мария не делала никакого шага к сближению. Не решался сделать этот шаг и Кипарисов. Не то, чтобы он окончательно потерял уверенность в себе или веру в то, что Мария его любит, не то, чтобы он сам потерял к ней интерес, — нет. Он хорошо знал, что Мария, как бы спокойно она ни держалась при встречах, далеко не равнодушна к нему: она не умела скрыть волнения, когда он говорил, что как-нибудь зайдет навестить ее, он ловил порой издалека ее взгляд, печаль-
ный и испытующий, слышал, что живет она одиноко. Сам Кипарисов, насколько он был способен, любил теперь Марию больше, чем когда бы то ни было.
Однако он хорошо помнил их последний разговор в гостинице. И так же, как Кипарисов понял, что нужно Высотину, чтобы он был удовлетворен его службой, он инстинктивно чувствовал, чего ждет Мария. Кипарисов не хотел больше рисковать, не хотел терпеть неудачу. «Нужно, чтобы она верила с первой встречи, что мы будем связаны навсегда».
И он все откладывал решительное объяснение. Больших побед в его жизни не было. Наоборот, появились новые обиды.
Преемником Высотина на «Державном» стал Николаев. «А почему не назначили меня? — не раз спрашивал себя Кипарисов. — Это несправедливо!» Эти мысли изо дня в день терзали его болезненное самолюбие. И хотя при Николаеве он снова обрел былую самоуверенность, все же его неотступно грыз червь сомнения. «Я в опале, это ясно!» Свое теперешнее положение он саркастически охарактеризовал тремя «не»: не замечают, не выдвигают и не снимают.
Служить с Николаевым было куда легче, чем с Вы-сотиным. Высотин вмешивался во все и все проверял сам. Николаев вмешивался только тогда, когда ему докладывали, что дело обстоит плохо. Пели же у любого офицера в любом подразделении не было никаких происшествий и показатели были отличными, он не сомневался в них.
Кипарисов всеми силами старался поддержать добрую репутацию корабля. «Это шанс выдвинуться», — говорил он себе. Он твердо усвоил высотинское правило — использовать все меры для того, чтобы добиться отличной службы на корабле. И хотя он сам по-прежнему избегал задушевных бесед с подчиненными (такие беседы ему попросту не давались), он охотно прибегал к помощи политработников. Его полностью удовлетворял стиль руководства Николаева, предоставившего ему полную свободу действий. В то же время, однако, он и осуждал про себя ту легкость, с какой новый командир относился к службе. Выполняя за Николаева некоторые командирские обязанности, Кипарисов вначале был доволен и польщен доверием Николаева, оно тешило
его самолюбие, но потом он стал относиться к новому командиру менее уважительно, чем на первых порах, а позже, когда почувствовал себя незаменимым, стал иногда пренебрегать его указаниями, делая все на свой лад. Он втайне завидовал успехам Николаева в службе («пришел на все готовое»), его блестящему положению среди офицеров соединения, которым начштаба Панкратов не раз ставил Николаева в пример. Кипарисова раздражало и возмущало то обстоятельство, что он, считая себя сильнее Николаева, должен ему подчиняться. Таковы были те чувства, которые испытывал Кипарисов к своему командиру. Но об этом никто не догадывался и не мог знать: внешне Кипарисов вел себя с Николаевым почтительно-вежливо и свое мнение о командире никогда и никому не высказывал.
...Обдумывая подслушанный разговор, Кипарисов пришел к выводу, что должен действовать так, чтобы сегодня в наиболее выгодном свете показать себя Ма-ратову.
Успех первой его беседы с Маратовым, это хорошо понимал Кипарисов, будет в значительной мере зависеть от того, когда она произойдет. Если Маратов будет уверен в том, что Кипарисов ничего не знает о цели, с какой он прибыл на «Державный», его доверие к словам старшего помощника ничем не будет омрачено.
Едва закончился обед в кают-компании (а на обед Маратов явился с Николаевым), как Кипарисов подошел к пропагандисту.
— Савва Артемьевич, простите великодушно, — сказал он,— но, если у вас есть свободное время, хотелось бы потолковать.
Маратов был несколько удивлен этой просьбой, но, конечно, согласился пройти в каюту к Кипарисову.
— Савва Артемьевич,— продолжал Кипарисов, когда они удобно расположились в креслах и закурили, — почему работники политотдела, бывая на кораблях, часто пренебрегают старпомами?
— Что вы, Ипполит Аркадьевич, почему же пренебрегают? — «С какой это претензией он ко мне?» — подумал Маратов. — Это разве касается вас? — спросил он.
— И да и нет, — Кипарисов улыбнулся. — Я много размышлял над тем, что у нас еще нет настоящего полного единства даже в служебных отношениях между командными и политическими кадрами. Как много еще нужно сделать, чтобы наши командиры, порой целиком погрузившиеся в специальные технические вопросы, выработали в себе качества политработников-воспитателей, усвоили их опыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
шла, уступив место горечи и обиде. «Они еще сомневаются во мне... Неспроста явился этот Маратов, — раздумывал Кипарисов, сидя в кресле и металлической пилочкой подчищая длинный, холеный ноготь на мизинце. — Зачем нужно залезать ко мне в душу? Что им от меня надо?..»
Ему припомнился давнишний ночной разговор с Вы-сотиным. Он тогда чувствовал себя морально уничтоженным и решил заново внимательно присмотреться к Высотину. Шли недели за неделями, месяц за месяцем, Кипарисов старался выполнять все, что требовал командир, постепенно он научился даже предугадывать, что захочет Высотин и что скажет он в том или ином случае. Добившись этого, Кипарисов решил, что теперь понял Высотина, и стал подводить для себя итоги. Обдумывая все, он с интересом и некоторым удивлением отметил, что между его методом и методом Высотина, казалось, существенной разницы не было. Высотин, так же как и он, считал основой основ железную дисциплину на корабле, так же требовательно относился к нарушителям ее, так же как и он, ценил каждого матроса прежде всего по тому, как тот знает и выполняет свое дело на корабле. Разница, с точки зрения Кипарисова, заключалась лишь в том, что Высотин придавал большое значение таким вспомогательным средствам , как партийно-массовая работа, — собрания, газеты, беседы всякого рода. «Что ж, это надо учесть», — решил Кипарисов. С тех пор служба, у него пошла как будто гладко. Однако Кипарисов продолжал оставаться в одиночестве, ни с кем особенно не сближаясь. Да и трудно было бы ему кому-нибудь, кроме Марии, раскрыть все, что делалось у него на душе. Но и Мария была далека от него. Встречались они случайно в общественных местах — на улице, на верфи, в клубе, и Мария не делала никакого шага к сближению. Не решался сделать этот шаг и Кипарисов. Не то, чтобы он окончательно потерял уверенность в себе или веру в то, что Мария его любит, не то, чтобы он сам потерял к ней интерес, — нет. Он хорошо знал, что Мария, как бы спокойно она ни держалась при встречах, далеко не равнодушна к нему: она не умела скрыть волнения, когда он говорил, что как-нибудь зайдет навестить ее, он ловил порой издалека ее взгляд, печаль-
ный и испытующий, слышал, что живет она одиноко. Сам Кипарисов, насколько он был способен, любил теперь Марию больше, чем когда бы то ни было.
Однако он хорошо помнил их последний разговор в гостинице. И так же, как Кипарисов понял, что нужно Высотину, чтобы он был удовлетворен его службой, он инстинктивно чувствовал, чего ждет Мария. Кипарисов не хотел больше рисковать, не хотел терпеть неудачу. «Нужно, чтобы она верила с первой встречи, что мы будем связаны навсегда».
И он все откладывал решительное объяснение. Больших побед в его жизни не было. Наоборот, появились новые обиды.
Преемником Высотина на «Державном» стал Николаев. «А почему не назначили меня? — не раз спрашивал себя Кипарисов. — Это несправедливо!» Эти мысли изо дня в день терзали его болезненное самолюбие. И хотя при Николаеве он снова обрел былую самоуверенность, все же его неотступно грыз червь сомнения. «Я в опале, это ясно!» Свое теперешнее положение он саркастически охарактеризовал тремя «не»: не замечают, не выдвигают и не снимают.
Служить с Николаевым было куда легче, чем с Вы-сотиным. Высотин вмешивался во все и все проверял сам. Николаев вмешивался только тогда, когда ему докладывали, что дело обстоит плохо. Пели же у любого офицера в любом подразделении не было никаких происшествий и показатели были отличными, он не сомневался в них.
Кипарисов всеми силами старался поддержать добрую репутацию корабля. «Это шанс выдвинуться», — говорил он себе. Он твердо усвоил высотинское правило — использовать все меры для того, чтобы добиться отличной службы на корабле. И хотя он сам по-прежнему избегал задушевных бесед с подчиненными (такие беседы ему попросту не давались), он охотно прибегал к помощи политработников. Его полностью удовлетворял стиль руководства Николаева, предоставившего ему полную свободу действий. В то же время, однако, он и осуждал про себя ту легкость, с какой новый командир относился к службе. Выполняя за Николаева некоторые командирские обязанности, Кипарисов вначале был доволен и польщен доверием Николаева, оно тешило
его самолюбие, но потом он стал относиться к новому командиру менее уважительно, чем на первых порах, а позже, когда почувствовал себя незаменимым, стал иногда пренебрегать его указаниями, делая все на свой лад. Он втайне завидовал успехам Николаева в службе («пришел на все готовое»), его блестящему положению среди офицеров соединения, которым начштаба Панкратов не раз ставил Николаева в пример. Кипарисова раздражало и возмущало то обстоятельство, что он, считая себя сильнее Николаева, должен ему подчиняться. Таковы были те чувства, которые испытывал Кипарисов к своему командиру. Но об этом никто не догадывался и не мог знать: внешне Кипарисов вел себя с Николаевым почтительно-вежливо и свое мнение о командире никогда и никому не высказывал.
...Обдумывая подслушанный разговор, Кипарисов пришел к выводу, что должен действовать так, чтобы сегодня в наиболее выгодном свете показать себя Ма-ратову.
Успех первой его беседы с Маратовым, это хорошо понимал Кипарисов, будет в значительной мере зависеть от того, когда она произойдет. Если Маратов будет уверен в том, что Кипарисов ничего не знает о цели, с какой он прибыл на «Державный», его доверие к словам старшего помощника ничем не будет омрачено.
Едва закончился обед в кают-компании (а на обед Маратов явился с Николаевым), как Кипарисов подошел к пропагандисту.
— Савва Артемьевич, простите великодушно, — сказал он,— но, если у вас есть свободное время, хотелось бы потолковать.
Маратов был несколько удивлен этой просьбой, но, конечно, согласился пройти в каюту к Кипарисову.
— Савва Артемьевич,— продолжал Кипарисов, когда они удобно расположились в креслах и закурили, — почему работники политотдела, бывая на кораблях, часто пренебрегают старпомами?
— Что вы, Ипполит Аркадьевич, почему же пренебрегают? — «С какой это претензией он ко мне?» — подумал Маратов. — Это разве касается вас? — спросил он.
— И да и нет, — Кипарисов улыбнулся. — Я много размышлял над тем, что у нас еще нет настоящего полного единства даже в служебных отношениях между командными и политическими кадрами. Как много еще нужно сделать, чтобы наши командиры, порой целиком погрузившиеся в специальные технические вопросы, выработали в себе качества политработников-воспитателей, усвоили их опыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145