— Мне не нравится, Борис Осипович, это ваше «скатушек долой», — начал было Серов, но в это время вошел Высотин и остановился у комингса каюты. Серов оборвал фразу и обратился к нему: — Заходите, Андрей Константинович, располагайтесь...
Почти тотчас вслед за Высотиным появился Панкратов. Он доложил о себе по всем уставным правилам, обычно в отношениях между ним и Серовым не соблюдавшимся, смотря глубоко запавшими глазами мимо лица командующего, на золото его широких адмиральских погон. Голова Панкратова на короткой шее была чуть наклонена упрямо вперед, гладкое, до синевы выбритое лицо пожелтело от волнений и недосыпания. Уже то, что произошло с Николаевым, было для него страшным ударом. Офицер, которого он считал лучшим командиром, поддерживал и, более того, по-человечески уважал, оказался на поверку паникером, чуть ли не трусом. Вчерашнее партсобрание совсем выбило Панкратова из колеи. Было бы в тысячу раз лучше, если бы недовольство выразил сам командующий, даже объявил выговор. К неприятностям такого рода за долгие годы службы Панкратов привык и считал их естест-
венными. Вышестоящий начальник по самому своему положению имеет право и даже обязан быть умнее нижестоящего. Но именно поэтому нельзя, чтобы в споре с ним, Панкратовым, оказались правы Светов, Высотин, не говоря уже о Порядове и Донцове.
Когда речь шла о партийной работе и неизбежно связанных с ней критике и самокритике, у начальника штаба всегда возникало смутное чувство, будто речь идет о чем-то неположенном. Он сам был коммунистом с десятилетним стажем, директивы вышестоящих партийных органов были для него так же святы, как военные приказы, но слово «демократия», когда его связывали с военной службой, никак не укладывалось в его сознании, оно, по его мнению, не имело четких границ, могло по-всякому толковаться и как-то само по себе было обращено против единоначалия. Когда партийные работники разъясняли его приказы или указания (хоть в глубине души Панкратов большого значения этому не придавал), когда они заботились об учебе или отдыхе моряков, они делали свое прямое дело, но едва возникало «обсуждение» (слово это без иронии Панкратов не произносил) чего бы то ни было, начальник штаба ощущал неудержимое желание сказать: «Запрещаю!». Если же нельзя было запретить, оставалось только «умыть руки». Так поступил он на собрании и на заседании бюро, когда секретарем избрали Вы-сотина. Панкратов владел только одним способом скрывать свои тревоги, сомнения, переживания — замкнуться, как в броню, в строжайшую, до мелочности, уставную официальность. Этим способом он и пользовался. Для него здесь не было Кирилла Георгиевича Серова, Бориса Осиповича Меркулова, Андрея Константиновича Высотина, а только — командующий, начальник политотдела, помначштаба, имевшие определенные воинские
звания.Командующий, однако, не принял официального тона, предложенного Панкратовым. Выйдя из-за стола, он протянул ему руку и, усадив, сказал:
— Илья Потапович, надеюсь, у вас уже созрел замысел предстоящих боев по уничтожению эскадры «противника». Давайте-ка обсудим хотя бы главную его идею. Учение — не за горами. Пора приступить к разработке плана.
Панкратов еще более нахмурился и даже развел руками. Как человек дисциплинированный, он, конечно, готовился к такому разговору еще с того дня, когда Серов предупредил его о предстоящем «бое» с эскадрой, вооруженной всеми видами новейшего оружия, но слова «учение — не за горами» показались ему, по меньшей мере, странными.
— Что случилось, Илья Потапович? — спросил Серов.
— Вы разрешите мне высказать свое мнение?..
— Ну, конечно!
— Учение надо отложить, — сказал твердо Панкратов. — И я, признаюсь, был убежден, что вы уже приняли такое решение.
— Так, — протянул неопределенно Серов и перевел взгляд на Меркулова и Высотина. — А вы как считаете?
Высотин опустил глаза. Он заранее догадывался, какую позицию займет его непосредственный начальник. (О ней можно было судить хотя бы по тому, что Панкратов еще не заговаривал об учении с работниками штаба.) Мог бы Высотин без труда подсказать доводы, которые приведет Панкратов в пользу своего мнения. И хотя они не казались Высотину неопровержимыми, он не хотел противопоставлять себя начальнику штаба.
Меркулову смелость всегда была по сердцу. Сегодня он был настроен особенно решительно. Поэтому, выколачивая трубку о край пепельницы, он отрубил:
— Я за то, чтобы проводить учения немедля!
Панкратов хмуро поглядел на Меркулова и отвернулся от него. Тяжело двигая челюстью, он повторил упрямо и веско:
— Проводить учения неразумно. Часть сил еще занята спасением потерпевших бедствия. Подземные толчки могут повторяться. Сейчас даже точного прогноза погоды не получишь! Это, знаете, не учение, а задача со многими неизвестными. Вместо организованной проверки подготовленности соединения — случайность, помноженная на десять случайностей.
— А что если такой ситуацией, возникшей стихийно в природе, воспользовался бы настоящий противник или если бы нечто подобное возникло, скажем, в результате взрыва водородной бомбы? — спросил Меркулов.
— Да это ведь так, — тихо вставил Высотин.
Панкратов строго сказал:
— Нужны ли... все эти «если» да «если бы»? На учениях должно быть все классически ясно, условия типичные, а не черт знает что...
— Э, Илья Потапович, — не выдержал и вмешался Серов. — Как раз такое «черт знает что» и может стать типичным в будущей войне. По крайней мере, так я думаю.— Он решительно смахнул пепел с настольного стекла и закончил: — Командующий флотом поддерживает мою инициативу. Считает не только возможным, но и необходимым проводить учения в наиболее сложных условиях. Итак, прошу вас теперь, Илья Потапович, перейти к делу.
Панкратов пожал плечами, раскрыл папку, вытащил листок с заметками, подошел к висящей в каюте на переборке карте океанского побережья и, отдернув шелковую занавеску, сказал:
— Корабли предполагается сосредоточить вот здесь, — он указал на бухту Казацкую. — Пирсы там не пострадали от землетрясения. Штаб учитывает выгодное стратегическое расположение Казацкой. Противник не может не пройти мимо нее. Используя радиолокационные средства, всегда своевременно его обнаружим и атакуем вот в этом примерно районе, — короткий и толстый указательный палец с искривленным ногтем очертил кружок на карте, — атакуем и уничтожим...
Панкратов говорил, как мог, самоуверенно. Он был против учений, высказал свои соображения и считал, что таким образом исполнил свой первый долг. Если командующий хотел рисковать, это было его дело. Теперь уже Панкратов видел свой долг в том, чтобы создать условия, при которых роль случайностей свелась бы к минимуму, а соединение, подготовкой которого он руководил, выглядело как можно лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145