— Нам, северным людям, прежде всего необходим чаек... Вася! А тот чай...
Вася Губин тут же протянул Тогойкину плитку чая. Подкидывая на ладони плитку, Тогойкин вышел. Вскоре он притащил полнехонький бак дымящегося
крепкого чая, поставил посередке и тоном победителя провозгласил:
— Чай готов! Сначала пусть напьются лежачие. А мы с тобой, Вася, пойдем...
— Поддерживайте огонь! Постарайтесь там насчет дыма! —крикнул им вдогонку Попов.
Тогойкин побежал, подбросил сучьев в костер и вернулся помочь Губину разобрать сложенное в кучу у самолета имущество.
— Вот сухари! Много сухарей! Занести внутрь?
— Не надо! — сказал Тогойкин, и Вася Губин выпустил куль с сухарями, который он держал в здоровой руке.— Не надо! Еще неизвестно, сколько нам здесь придется пробыть... Будем выдавать понемногу и только больным.
— А тут сахар,— Губин постучал кулаком по маленькому фанерному ящичку.— А вот это соль. А вот это что? Погоди-ка, ведь это...
Тогойкин сосредоточенно разбирал вещи. Хотя он и слышал, что говорил Губин, но слова долетали до него будто сквозь стену. Потому что прислушивался он к другому. А вдруг, пусть хоть с самого края неба, послышится вибрирующий звук летящего самолета? А может быть, где-нибудь, пусть не совсем близко, пролегает тракт, и он услышит гул проходящей машины или скрип саней, стук копыт, или донесутся голоса проезжающих путников...
— Из двух плиток чая одну я уже тебе дал, а вторая вот... Продукты —все!.. Все, уважаемый товарищ... — Вася глубоко вздохнул и тоном человека, впавшего в отчаяние, резко выговорил: — Эх-ма, дружище! Здесь никого нет. Давай мы с тобой договоримся...
— Что?—Тогойкин быстро обернулся и вперил злой взгляд в него.— О чем ты говоришь? О чем мы должны с тобой договориться?
Губин, смущенно улыбаясь, посмотрел на него, потом опустил глаза и, отгребая в сторону снег носком, сказал в замешательстве:
— Да ведь.., Греха-то тут никакого... Я бы разок как следует... Пока никто не видит...
— Ты это о чем? Я спрашиваю, о чем ты говоришь, комсомолец Губин! — решительно подступил к нему Тогойкин.
—Тогда сожгивсе это к чертям!—неожиданно злобно вспылил Губин.-—«Комсомолец»! А ты кто, артист, что ли?—Он здоровым: кулаком резко ткнул в сторону большой: толстой лиственницы. Под ней Даша положила все папиросы.—Тебе легко,! ты не куришь!
— Э-э, ну, так я не понял...— теперь уже смутился Тогойкин.
Молча и сосредоточенно они продолжали разбирать манатки, то нагибаясь, то выпрямляясь.
Ракетница с пятью патронами, три перочинных ножа, один из которых его же, Тогойкина, примус. К чему он?..
— Нам сейчас нужнее всего пила и топор, — сказал себе под нос Тогойкин.
Но Вася оставил его слова без внимания.
Тогойкину было явно не по себе. Конечно, он человек некурящий и потому не знает, что значит хотеть курить, да еще так хотеть, что свет становится не мил. По его разумению, человек может так мечтать о пище. Вот голодный человек. А вот она, пища, рядом. О чем же еще он может думать? Естественно, о пище. Ведь не кто иной, а именно он, Вася, держал в руках сухари и предлагал занести их в самолет и поесть, запивая чаем.
Так размышлял Тогойкин, стараясь оправдать свое подозрение. Но это его не успокоило.
А на «комсомолец Губин» Вася, видно, особенно обиделся!
До чего же нехорошо вышло! Честного человека Тогойкин заподозрил в таких неблаговидных намерениях, а попросту говоря — в непорядочности. И еще старается как-то вывернуться. Вот это уж в самом деле непорядочно! И за какие окаянные грехи их угораздило провалиться именно в этой безвестной и бесконечной дремучей тайге? И живности-то никакой тут не видно, кроме черного ворона да этих лесных чечеток...
— Зато у нас много бинтов и йод тоже есть... Вася!..
— Что? — Губин посмотрел на Тогойкина и спросил второй раз: — Ну что?
Уставившись друг на друга, они некоторое время молчали. Наверно, Губина начала донимать боль в сломанной руке. У него мелко дрожали губы, вздрагивали и хмурились брови. Потом брови опять начинали расходиться и губы разглаживались. Очевидно, боль накатывала приступами, схватит, сожмет, потом отпустит. Так вот речная волна выкатывается на берег, выплескивается на песок, потом свертывается и уползает обратно в реку. При этом всякий раз песок темнеет,
тяжелеет, потом опять светлеет, и етановится легче. Но тут-то его непременно окатит новая волна...
Тогойкин досадует на себя и раскаивается, ему жаль парня. Он кинул взгляд в сторону папирос и тихонько, почти шепотом, сказал:
— Вася, ведь если тебе очень хочется...
Губин словно только и ждал этого, он буквально кинулся к папиросам.
— Да? Можно?— И вдруг махнул рукой и отскочил назад. — Нет, не надо! Прошло!.. Не надо. Так, значит, тут йод... Словом, аптечка...
— Ну ладно, Вася, зайдем, поглядим, как они там... Когда парни вошли в самолет, там шло чаепитие.
Оказывается, нашлось три железных кружки. Коловоротов остудил в одной кружке чай и медленно капал его в рот Калмыкову. А тот, бедняга, лежа без памяти, вроде бы глотал, облизывал губы. Из второй кружки самостоятельно пил капитан Фокин. Даша копошилась возле радиста Попова, а Катя, держа кружку, пыталась напоить Иванова.
Завидев Тогойкина и Губина, Катя обернулась к ним и прошептала:
— Не пьет, подержит во рту и выплевывает... Может, горячий очень!
Фокин напился чаю и то ли уронил, то ли бросил кружку через плечо.
— Я кончил! — гордо заявил он. — Хлеба нет ведь? Иванов пробормотал что-то непонятное. Катя наклонилась к нему и сказала:
— Пусть остынет, да? А то горячо!..
Иванов понял и кивнул. Моментально подскочил Тогойкин, схватил лежавшую на полу кружку, пулей вылетел из самолета и тут же вернулся, успев зачерпнуть в нее снега. Чай разбавили снегом и поднесли Иванову. Иванов сделал большой глоток и закрыл глаза. Полежав так немного, он повернул голову набок и выпустил изо рта воду, окрашенную кровью. Тогойкин снова поднес ему кружку с водой. И снова повторилось то же. Теперь за снегом сбегал Губин. Каждый хотел ему чем-нибудь помочь. Все понимали, что Иванов не просто полощет рот, он старается что-то выплюнуть. И это что-то не только мешает ему говорить, но иды-
шать. Поэтому один держал ему голову, второй поддан сил воду, третий что-то советовал, четвертый просто протягивал к нему руки. И вдруг он тяжело закашлялся, судорога прошла но всему его телу, лицо начало синеть.
— Ой-ой-ой!—испуганно и жалобно закричала Катя.
— Что мы все стоим? Что -мы все стоим?—бессмысленно повторяла Даша.
Тогойкин, не сознавая, что делает, как-то странно обнял Иванова и, повернув его на бок, сунул ему в рот два пальца. Все замерли и отвернулись. Иванов с силой выдохнул воздух и тяжело задышал.
Люди отпрянули было назад, но сразу придвинулись и склонились над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Вася Губин тут же протянул Тогойкину плитку чая. Подкидывая на ладони плитку, Тогойкин вышел. Вскоре он притащил полнехонький бак дымящегося
крепкого чая, поставил посередке и тоном победителя провозгласил:
— Чай готов! Сначала пусть напьются лежачие. А мы с тобой, Вася, пойдем...
— Поддерживайте огонь! Постарайтесь там насчет дыма! —крикнул им вдогонку Попов.
Тогойкин побежал, подбросил сучьев в костер и вернулся помочь Губину разобрать сложенное в кучу у самолета имущество.
— Вот сухари! Много сухарей! Занести внутрь?
— Не надо! — сказал Тогойкин, и Вася Губин выпустил куль с сухарями, который он держал в здоровой руке.— Не надо! Еще неизвестно, сколько нам здесь придется пробыть... Будем выдавать понемногу и только больным.
— А тут сахар,— Губин постучал кулаком по маленькому фанерному ящичку.— А вот это соль. А вот это что? Погоди-ка, ведь это...
Тогойкин сосредоточенно разбирал вещи. Хотя он и слышал, что говорил Губин, но слова долетали до него будто сквозь стену. Потому что прислушивался он к другому. А вдруг, пусть хоть с самого края неба, послышится вибрирующий звук летящего самолета? А может быть, где-нибудь, пусть не совсем близко, пролегает тракт, и он услышит гул проходящей машины или скрип саней, стук копыт, или донесутся голоса проезжающих путников...
— Из двух плиток чая одну я уже тебе дал, а вторая вот... Продукты —все!.. Все, уважаемый товарищ... — Вася глубоко вздохнул и тоном человека, впавшего в отчаяние, резко выговорил: — Эх-ма, дружище! Здесь никого нет. Давай мы с тобой договоримся...
— Что?—Тогойкин быстро обернулся и вперил злой взгляд в него.— О чем ты говоришь? О чем мы должны с тобой договориться?
Губин, смущенно улыбаясь, посмотрел на него, потом опустил глаза и, отгребая в сторону снег носком, сказал в замешательстве:
— Да ведь.., Греха-то тут никакого... Я бы разок как следует... Пока никто не видит...
— Ты это о чем? Я спрашиваю, о чем ты говоришь, комсомолец Губин! — решительно подступил к нему Тогойкин.
—Тогда сожгивсе это к чертям!—неожиданно злобно вспылил Губин.-—«Комсомолец»! А ты кто, артист, что ли?—Он здоровым: кулаком резко ткнул в сторону большой: толстой лиственницы. Под ней Даша положила все папиросы.—Тебе легко,! ты не куришь!
— Э-э, ну, так я не понял...— теперь уже смутился Тогойкин.
Молча и сосредоточенно они продолжали разбирать манатки, то нагибаясь, то выпрямляясь.
Ракетница с пятью патронами, три перочинных ножа, один из которых его же, Тогойкина, примус. К чему он?..
— Нам сейчас нужнее всего пила и топор, — сказал себе под нос Тогойкин.
Но Вася оставил его слова без внимания.
Тогойкину было явно не по себе. Конечно, он человек некурящий и потому не знает, что значит хотеть курить, да еще так хотеть, что свет становится не мил. По его разумению, человек может так мечтать о пище. Вот голодный человек. А вот она, пища, рядом. О чем же еще он может думать? Естественно, о пище. Ведь не кто иной, а именно он, Вася, держал в руках сухари и предлагал занести их в самолет и поесть, запивая чаем.
Так размышлял Тогойкин, стараясь оправдать свое подозрение. Но это его не успокоило.
А на «комсомолец Губин» Вася, видно, особенно обиделся!
До чего же нехорошо вышло! Честного человека Тогойкин заподозрил в таких неблаговидных намерениях, а попросту говоря — в непорядочности. И еще старается как-то вывернуться. Вот это уж в самом деле непорядочно! И за какие окаянные грехи их угораздило провалиться именно в этой безвестной и бесконечной дремучей тайге? И живности-то никакой тут не видно, кроме черного ворона да этих лесных чечеток...
— Зато у нас много бинтов и йод тоже есть... Вася!..
— Что? — Губин посмотрел на Тогойкина и спросил второй раз: — Ну что?
Уставившись друг на друга, они некоторое время молчали. Наверно, Губина начала донимать боль в сломанной руке. У него мелко дрожали губы, вздрагивали и хмурились брови. Потом брови опять начинали расходиться и губы разглаживались. Очевидно, боль накатывала приступами, схватит, сожмет, потом отпустит. Так вот речная волна выкатывается на берег, выплескивается на песок, потом свертывается и уползает обратно в реку. При этом всякий раз песок темнеет,
тяжелеет, потом опять светлеет, и етановится легче. Но тут-то его непременно окатит новая волна...
Тогойкин досадует на себя и раскаивается, ему жаль парня. Он кинул взгляд в сторону папирос и тихонько, почти шепотом, сказал:
— Вася, ведь если тебе очень хочется...
Губин словно только и ждал этого, он буквально кинулся к папиросам.
— Да? Можно?— И вдруг махнул рукой и отскочил назад. — Нет, не надо! Прошло!.. Не надо. Так, значит, тут йод... Словом, аптечка...
— Ну ладно, Вася, зайдем, поглядим, как они там... Когда парни вошли в самолет, там шло чаепитие.
Оказывается, нашлось три железных кружки. Коловоротов остудил в одной кружке чай и медленно капал его в рот Калмыкову. А тот, бедняга, лежа без памяти, вроде бы глотал, облизывал губы. Из второй кружки самостоятельно пил капитан Фокин. Даша копошилась возле радиста Попова, а Катя, держа кружку, пыталась напоить Иванова.
Завидев Тогойкина и Губина, Катя обернулась к ним и прошептала:
— Не пьет, подержит во рту и выплевывает... Может, горячий очень!
Фокин напился чаю и то ли уронил, то ли бросил кружку через плечо.
— Я кончил! — гордо заявил он. — Хлеба нет ведь? Иванов пробормотал что-то непонятное. Катя наклонилась к нему и сказала:
— Пусть остынет, да? А то горячо!..
Иванов понял и кивнул. Моментально подскочил Тогойкин, схватил лежавшую на полу кружку, пулей вылетел из самолета и тут же вернулся, успев зачерпнуть в нее снега. Чай разбавили снегом и поднесли Иванову. Иванов сделал большой глоток и закрыл глаза. Полежав так немного, он повернул голову набок и выпустил изо рта воду, окрашенную кровью. Тогойкин снова поднес ему кружку с водой. И снова повторилось то же. Теперь за снегом сбегал Губин. Каждый хотел ему чем-нибудь помочь. Все понимали, что Иванов не просто полощет рот, он старается что-то выплюнуть. И это что-то не только мешает ему говорить, но иды-
шать. Поэтому один держал ему голову, второй поддан сил воду, третий что-то советовал, четвертый просто протягивал к нему руки. И вдруг он тяжело закашлялся, судорога прошла но всему его телу, лицо начало синеть.
— Ой-ой-ой!—испуганно и жалобно закричала Катя.
— Что мы все стоим? Что -мы все стоим?—бессмысленно повторяла Даша.
Тогойкин, не сознавая, что делает, как-то странно обнял Иванова и, повернув его на бок, сунул ему в рот два пальца. Все замерли и отвернулись. Иванов с силой выдохнул воздух и тяжело задышал.
Люди отпрянули было назад, но сразу придвинулись и склонились над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85