— Но там лучше.
— Я боялся получить лишнюю травму.
— Какая еще травма?
— Да разве они санитары! Хватают людей и кидают на носилки, словно это не люди, а чурки. Я видел!
— Товарищ, это неправда!
— Они уже успели наговорить вам обо мне?
— Вы очень дурно думаете о людях... Ну, девушки, разденьте товарища...
По окончании осмотра Анна Алексеевна сказала Фокину:
— Я считаю, что вам следовало бы ходить. У вас ушиб правой лопатки, возможно, есть трещина, но перелома нет.
— Если бы я мог ходить, я бы с огромной радостью...
Как только Прокопий Титов и Семен Тугутов пригнали оленей, люди поели и начали собираться в дорогу. Все делалось четко и быстро. Какие-либо сомнения выражал разве что один Фокин. Сначала он поднял ненужный шум, чтобы не забыли в спешке погибших летчиков. Узнав о том, что летчиков первыми уложили на нарты, он будто успокоился, но вдруг стал упрашивать, чтобы его везли подальше от них. Получив обещание исполнить его просьбу, он помолчал немного., но забеспокоился о своем бочонке с маслом и двух коврах. Услыхав, что бочонок с маслом уже погружен, что в один ковер завернуты летчики, а второй подстелен ему самому, он вроде бы окончательно успокоился. И все-таки, когда его вынесли на носилках и уложили на нарты, он снова учинил скандал. Выяснилось, что назначенный каюром на его нарты Семен Тугутов не знает русского языка.
— Как же я поеду по зимней тайге с глухонемым человеком? — выкрикивал он, давясь слезами.— Ведь он не поймет, даже если я буду умирать!
А Семен не только не умел говорить по-русски, но даже и родным якутским языком пользовался весьма скупо. Словом, было решено, что с Фокиным поедет Лука Лукич, а Семен повезет Иванова. Когда и этот конфликт был улажен, весь обоз тронулся в путь.
Пламя оставленного костра трепетало и размахивало огненными крыльями, освещая затерянную в тайге снежную поляну, снова ставшую безлюдной.
Под покровом густого пара от собственного дыхания, отдохнувшие олени бежали дружно и легко. Рога, рога, рога... Издали могло показаться, что передвигается таежный лесок.
Старик Иван с Тогойкиным ехали на первых нартах. Их везли два лучших быка. Поднявшись вместе со всеми до вершины таежного хребта, они вырвались вперед и постепенно стали отдаляться от остальных.
Старик оказался совсем несловоохотливым спутником. Но несмотря на это, ехать с ним было все-таки интересно. Пролетит ли над ними маленькая пичужка, протянется ли сбоку ниточка следов одинокого горно-
стая, просвистит ли с дерева любопытная остроухая белочка, выпорхнет ли из куста с шумом и треском глухарь — он все приметит, все услышит, проявит ко всему живой интерес. А если они подъезжали к какому-либо пригорку или просто маленькому подъему, старик по-юношески соскакивал с саней, легко бежал за нартами, а потом ловко садился обратно.
Тогойкин старался следовать его примеру. Оказывается так вот, соскакивать с саней, потом пробежаться и снова сесть, очень полезно, лучше, чем сидеть сиднем в санях. Это и для тебя хороший отдых, а уж об оленях и говорить не приходится.
Старик изредка бормотал какие-то отрывочные слова и слегка трогал крупы оленей легонькой палкой — хореем. Животные, повинуясь ему, то замедляли, то ускоряли свой легкий бег.
Через определенные промежутки времени он вдруг останавливал оленей и давал им короткую передышку. Казалось, он насквозь видит такие места, где стоит оленю копнуть снег, как из-под него появятся обильные куртины свежего ягеля.
Пока олени кормятся, старик раскуривает трубку и тут уж охотно заводит разговор. Теперь он называет места, те, что они недавно проехали и куда скоро приедут. Не названным остается место настоящей стоянки.
Оказывается, все здесь было исхожено им вместе с Никушем. Вот на том мысу они с одного дерева свалили трех черных глухарей. А вон с верховьев того распадка однажды подняли двух сохатых, и только по его, Ивана, оплошности достался им один тощий бык, а жирная яловая лосиха ушла. И даже на это добрый Ни-куш не сказал ни одного обидного слова, не попрекнул его.
— Самое дурное дело — это ворчливый компаньон! — Иван высоко поднял руку с дымящейся трубкой.— Если едете на охоту с обоюдного согласия, то должны действовать как один человек. И обдумывать все вместе и вместе решение принимать. Если решение ваше верное и все у вас удачно — будьте счастливы и радуйтесь вместе, а если ошибетесь и потерпите неуда-
чу — не упрекайте друг друга, терпите вместе. Наверно, и в вашей работе так?
— А как же иначе! Какое же удовольствие работать с человеком, который вечно ворчит и вечно недоволен своим товарищем?
— Все должно быть общее, как удача, так и промахи... Ну, пора трогаться.
Долго ехали молча и настороженно, пока стремительно не скатились с довольно крутого мыса. Остановились в лесу.
— Мыс, который мы проехали, называется Старый мыс,— сказал Иван, раскуривая трубку.— Старых лиственниц, видел, наверно, осталось мало, а молодых еще нет. Очень скупа та сторона. И дичь там всегда настороже, пуглива. Ни разу нам не удалось как следует поохотиться на Старом мысу. Раз только мимоходом случилось мне кое-какую мелочь с собою прихватить, вроде белок и горностаев, да и то самую малость... Ну ладно, давай двигаться дальше!..
Опять ехали долго. Ехали молча. Настороженно и чутко сидели рядышком, словно рассматривали какую-нибудь замечательную картину или слушали прекрасную музыку...
Проезжая под горой Крутой, Тогойкин с улыбкой смотрел на лыжный след, прочертивший гору сверху вниз.
—Тут и правда круто...— начал было Николай, но старик прервал его, толкнув локтем.
Опять ехали долго. И опять молча.
«Как-то там Калмыков?» — с тревогой подумал Тогойкин и пожалел, что рассказал старику о берлоге.
Пусть даже и сказал, но зачем было соглашаться ехать, оставив своих где-то позади.
Олени остановились.
— Длинный Увал приближается,— глухо сказал старик. Он закурил и поперхнулся табаком.— Надо постараться проехать мимо как можно тише.
— Почему?
— Тебе, Николай, может, и смешно покажется, однако иные старые места, коль назовешь, находясь на них же, не дай бог что может случиться. Вот однажды шли мы по берегу озера Островного, и Никуш случайно
назвал его. Я до сих пор забыть этого не могу...— Старик скорбно умолк.
Тогойкину стало жалко его.
— Отец! А ведь гагара-то, она вовсе...
— Э, да помолчи, сынок, оставь ее!..— Старик подбежал к оленям и вывел их на дорогу.
Когда они крупной рысью катились вниз, под горку, где росло одинокое дерево, старик, невнятно бормоча что-то, коснулся хореем одного и другого оленя, и они тотчас свернули с дороги, проходившей под горкой, и вылетели на лыжный след.
Лыжня порой надолго исчезала. Ее засыпал снег, падавший с деревьев, или заметал шальной ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Я боялся получить лишнюю травму.
— Какая еще травма?
— Да разве они санитары! Хватают людей и кидают на носилки, словно это не люди, а чурки. Я видел!
— Товарищ, это неправда!
— Они уже успели наговорить вам обо мне?
— Вы очень дурно думаете о людях... Ну, девушки, разденьте товарища...
По окончании осмотра Анна Алексеевна сказала Фокину:
— Я считаю, что вам следовало бы ходить. У вас ушиб правой лопатки, возможно, есть трещина, но перелома нет.
— Если бы я мог ходить, я бы с огромной радостью...
Как только Прокопий Титов и Семен Тугутов пригнали оленей, люди поели и начали собираться в дорогу. Все делалось четко и быстро. Какие-либо сомнения выражал разве что один Фокин. Сначала он поднял ненужный шум, чтобы не забыли в спешке погибших летчиков. Узнав о том, что летчиков первыми уложили на нарты, он будто успокоился, но вдруг стал упрашивать, чтобы его везли подальше от них. Получив обещание исполнить его просьбу, он помолчал немного., но забеспокоился о своем бочонке с маслом и двух коврах. Услыхав, что бочонок с маслом уже погружен, что в один ковер завернуты летчики, а второй подстелен ему самому, он вроде бы окончательно успокоился. И все-таки, когда его вынесли на носилках и уложили на нарты, он снова учинил скандал. Выяснилось, что назначенный каюром на его нарты Семен Тугутов не знает русского языка.
— Как же я поеду по зимней тайге с глухонемым человеком? — выкрикивал он, давясь слезами.— Ведь он не поймет, даже если я буду умирать!
А Семен не только не умел говорить по-русски, но даже и родным якутским языком пользовался весьма скупо. Словом, было решено, что с Фокиным поедет Лука Лукич, а Семен повезет Иванова. Когда и этот конфликт был улажен, весь обоз тронулся в путь.
Пламя оставленного костра трепетало и размахивало огненными крыльями, освещая затерянную в тайге снежную поляну, снова ставшую безлюдной.
Под покровом густого пара от собственного дыхания, отдохнувшие олени бежали дружно и легко. Рога, рога, рога... Издали могло показаться, что передвигается таежный лесок.
Старик Иван с Тогойкиным ехали на первых нартах. Их везли два лучших быка. Поднявшись вместе со всеми до вершины таежного хребта, они вырвались вперед и постепенно стали отдаляться от остальных.
Старик оказался совсем несловоохотливым спутником. Но несмотря на это, ехать с ним было все-таки интересно. Пролетит ли над ними маленькая пичужка, протянется ли сбоку ниточка следов одинокого горно-
стая, просвистит ли с дерева любопытная остроухая белочка, выпорхнет ли из куста с шумом и треском глухарь — он все приметит, все услышит, проявит ко всему живой интерес. А если они подъезжали к какому-либо пригорку или просто маленькому подъему, старик по-юношески соскакивал с саней, легко бежал за нартами, а потом ловко садился обратно.
Тогойкин старался следовать его примеру. Оказывается так вот, соскакивать с саней, потом пробежаться и снова сесть, очень полезно, лучше, чем сидеть сиднем в санях. Это и для тебя хороший отдых, а уж об оленях и говорить не приходится.
Старик изредка бормотал какие-то отрывочные слова и слегка трогал крупы оленей легонькой палкой — хореем. Животные, повинуясь ему, то замедляли, то ускоряли свой легкий бег.
Через определенные промежутки времени он вдруг останавливал оленей и давал им короткую передышку. Казалось, он насквозь видит такие места, где стоит оленю копнуть снег, как из-под него появятся обильные куртины свежего ягеля.
Пока олени кормятся, старик раскуривает трубку и тут уж охотно заводит разговор. Теперь он называет места, те, что они недавно проехали и куда скоро приедут. Не названным остается место настоящей стоянки.
Оказывается, все здесь было исхожено им вместе с Никушем. Вот на том мысу они с одного дерева свалили трех черных глухарей. А вон с верховьев того распадка однажды подняли двух сохатых, и только по его, Ивана, оплошности достался им один тощий бык, а жирная яловая лосиха ушла. И даже на это добрый Ни-куш не сказал ни одного обидного слова, не попрекнул его.
— Самое дурное дело — это ворчливый компаньон! — Иван высоко поднял руку с дымящейся трубкой.— Если едете на охоту с обоюдного согласия, то должны действовать как один человек. И обдумывать все вместе и вместе решение принимать. Если решение ваше верное и все у вас удачно — будьте счастливы и радуйтесь вместе, а если ошибетесь и потерпите неуда-
чу — не упрекайте друг друга, терпите вместе. Наверно, и в вашей работе так?
— А как же иначе! Какое же удовольствие работать с человеком, который вечно ворчит и вечно недоволен своим товарищем?
— Все должно быть общее, как удача, так и промахи... Ну, пора трогаться.
Долго ехали молча и настороженно, пока стремительно не скатились с довольно крутого мыса. Остановились в лесу.
— Мыс, который мы проехали, называется Старый мыс,— сказал Иван, раскуривая трубку.— Старых лиственниц, видел, наверно, осталось мало, а молодых еще нет. Очень скупа та сторона. И дичь там всегда настороже, пуглива. Ни разу нам не удалось как следует поохотиться на Старом мысу. Раз только мимоходом случилось мне кое-какую мелочь с собою прихватить, вроде белок и горностаев, да и то самую малость... Ну ладно, давай двигаться дальше!..
Опять ехали долго. Ехали молча. Настороженно и чутко сидели рядышком, словно рассматривали какую-нибудь замечательную картину или слушали прекрасную музыку...
Проезжая под горой Крутой, Тогойкин с улыбкой смотрел на лыжный след, прочертивший гору сверху вниз.
—Тут и правда круто...— начал было Николай, но старик прервал его, толкнув локтем.
Опять ехали долго. И опять молча.
«Как-то там Калмыков?» — с тревогой подумал Тогойкин и пожалел, что рассказал старику о берлоге.
Пусть даже и сказал, но зачем было соглашаться ехать, оставив своих где-то позади.
Олени остановились.
— Длинный Увал приближается,— глухо сказал старик. Он закурил и поперхнулся табаком.— Надо постараться проехать мимо как можно тише.
— Почему?
— Тебе, Николай, может, и смешно покажется, однако иные старые места, коль назовешь, находясь на них же, не дай бог что может случиться. Вот однажды шли мы по берегу озера Островного, и Никуш случайно
назвал его. Я до сих пор забыть этого не могу...— Старик скорбно умолк.
Тогойкину стало жалко его.
— Отец! А ведь гагара-то, она вовсе...
— Э, да помолчи, сынок, оставь ее!..— Старик подбежал к оленям и вывел их на дорогу.
Когда они крупной рысью катились вниз, под горку, где росло одинокое дерево, старик, невнятно бормоча что-то, коснулся хореем одного и другого оленя, и они тотчас свернули с дороги, проходившей под горкой, и вылетели на лыжный след.
Лыжня порой надолго исчезала. Ее засыпал снег, падавший с деревьев, или заметал шальной ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85