Не переставая работать, он ждал, что Коловоротов что-нибудь скажет про масло. А тот решил, что парень настолько увлекся де-
лом, что не желает разговаривать, и потому заковылял дальше.
Поглядывая на широкую спину старика, с трудом выволакивающего свою больную ногу из снега, Тогойкин продолжал трудиться.
Значит, все это ему приснилось? А как добрался он до своих? Если бы он в самом деле принес масло, то кто-нибудь непременно обмолвился бы об этом. Ах, как все ужасно! Пока еще есть силы, пока все живы, надо искать людей. Хорошо бы лыжи... Написать записку... Опять записку!
И вдруг ему нестерпимо захотелось тотчас же очутиться у своего костра, около друзей. Он поспешно схватил довольно большую охапку хвороста и устремился к поляне. Тут из глубины леса послышался громкий голос Васи Губина:
— О, Семен Ильич! А где же Коля?
Тогойкин на ходу прислушался. Коловоротов буркнул в ответ что-то невнятное и односложное,— наверно, боялся остановиться, чтобы не сбиться с заданного ритма движения.
— А где же он нашел масло? — снова раздался голос Васи.
Руки Тогойкина вдруг разжались, хворост рассыпался, и он уселся прямо на снег. Сделав несколько рывков он попытался встать, но не смог и, схватив горсть снега, сунул его в рот.
Вдруг в чаще леса дрогнула высокая молодая лиственница, сбросив с себя толстый пласт снега, который угодил на Васю, выскочившего из-за дерева.
Пытаясь подняться ему навстречу, Тогойкин встал на колени, но подбежал Вася, поддержал друга здоровой рукой, усадил его на ствол упавшего дерева, обнял и сам сел рядом.
— Иван Васильевич говорит, что в масло можно подмешивать даже олений мох.
— В какое масло?
— Как в какое? В то, что ты вчера принес!
— Правда? — ослабшим голосом спросил Николай, чтобы еще раз убедиться в том, что масло он действительно принес.
— Правда? Правда, он так сказал! Й я тоже так думаю.
Оказывается, правда! Как хорошо, как ему важно было, чтобы об этом говорил Вася. Тогойкин опустил голову на плечо товарища. Посидели немного, Вася тихо спросил:
— А где ты его нашел?
— На обратном пути,— тихо прошептал Тогойкин, не поднимая головы.— На обратном пути...
— Ладно, после расскажешь, а сейчас отдохни.
— Глянул в сторону и...
— Потом, потом расскажешь, всем сразу.
Тогойкин поднял голову и огляделся. Вон где, оказывается, бедный старик Коловоротов взбороздил снег, идя за топливом. Как же он, Тогойкин, не заметил этого, когда шел сюда? До чего же прекрасна вон та тонкослойная лиственница! Был бы топор, отколоть бы от нее брусок и сделать хоть грубые, но все-таки лыжи!
У Тогойкина забилось сердце, легко закружилась голова. Он опять зачерпнул снега и сунул его в рот.
— А сегодня наши воробьи этак весело расселись вокруг меня! Так хотелось принести им чего-нибудь, угостить...
— Ты всю ночь сидел у костра?
— Всю, а как же!.. Потом, правда, вышел Семен Ильич, бедняга.
— А я завалился... Ты ночью ничего не слыхал?
— Н-нет...
— Совсем? Вася промолчал.
— Ну, вроде пьяные поют?
— Откуда здесь пьяные? А ты, значит, слыхал? Значит, они каждую ночь так поют? Почему же ты не говорил?
— Чтоб не пугать.
— Меня? Волками? — Вася презрительно усмехнулся.— Волк ведь молодец на овец!
— А здесь на оленей!
— По правде говоря, и я не собирался тебе об этом рассказывать. Давай никому не говорить, ладно? А то девушкам да нашим лежачим, пожалуй, будет неприятно.
— Ага, верно! — Николай оперся на плечо друга, тот сунул ему под мышку руку и помог подняться...— Спасибо, брат.
— Пожалуйста...— Вася подумал, что Николай благодарит его за то, что он помог ему встать. Ему и в голову не пришло, что тот благодарит его за пренебрежение к волкам.— А ведь меня послал за тобой Иван Васильевич. Так что пойдем.
— Идем!
Тогойкин подхватил хворост, Вася вывернул из-под снега большой сук и, сунув его под мышку, зашагал вперед.
Коловоротов только-только приволок к костру два тощеньких деревца.
За утренним чаем Тогойкин рассказал о своем вчерашнем походе. Не упомянул он только о волках. Он был хороший рассказчик, потому, слушая его, люди на какое-то время забыли о своей беде. Им казалось, что они вместе с Николаем бредут по бесконечной снежной целине, разглядывая следы зверей и зимних птиц, вместе с ним пересекают леса и поляны. То бойко и легко идут они по гулкому, затвердевшему насту, то проваливаются в рыхлый снег, то оглядывают с высокого яра широкую ложбину, то спешат к веренице кудрявых ив, то поднимаются, стараясь выбраться из глубокого ущелья.
Вместе с ним стояли они, завороженные неописуемой красотой зимней природы, одевшей все вокруг в белоснежные меха и тончайшие кружева, сверкавшие в лучах вечернего солнца. Вместе с ним они вздрагивали при неожиданном взлете куропаток, старались схватить руками хоть одного из проворных рябчиков, улыбались, видя, как, сверкая своей белизной, прыжками убегал горностай, тащивший мышь.
— А масло... масло ты как нашел? — спросил наконец Иван Васильевич, когда рассказчик сделал короткую паузу, чтобы перевести дух.
— Что?.. А-а... На обратном пути. Вдруг как-то глянул в сторону, а там вроде чьи-то следы на снегу. Нет...
Никаких следов... Вижу—лежит что-то такое круглое!— сказал Тогойкин, будто сам удивился только что увиденному.— Лежит на снегу, вздувшись пузырем. Подбежал, пнул ногой. Оказывается, бочонок! Вот и все.
— Мое маслице! — вставил тут Фокин, на что никто не обратил внимания. Это, видимо, задело его, и он еще настойчивее повторил: — Я говорю, что масло-то мое!
— Ваше, ваше! Ни у кого больше масла не было с собой!
В тоне Иванова Фокин услышал не то насмешку, не то иронию.
— «Ваше»!.. Тогда некоторые были не прочь посмеяться надо мной. Вы, наверно, помните, капитан?
— Помню, как же.
— Я думаю, кое-кто и сейчас бы не прочь.— Фокин протянул назад руку и не глядя бросил через себя на пол пустую кружку.
— Нет, товарищ Фокин, сейчас не до смеха. А вот поговорить о всесилии «мое» и «ваше» — в самый раз.
— Теперь нам ничего не страшно,— медленно произнес Коловоротов, ни к кому определенно не обращаясь.— Теперь с нами ничего не случится. Мы будем варить что угодно и есть с этим маслом.
— Листья брусники, например, черной смородины,— начала Катя, вопросительно глядя на подругу.
— Сосновую заболонь! — быстро добавила Даша.
— Все можно,— тихо проговорил Тогойкин, поглощенный раздумьями о лыжах.— Все можно найти здесь, товарищи! Ведь тайга необыкновенно богата и необъятна. Можно найти множество всякого... Например...— И в его памяти встали виденные им вчера дрожащие на ветру стебли кислицы, листья дикого хрена, стебли разных растений с засохшими коробочками семян и зерен. Он хотел рассказать о них, но почему-то воздержался. А друзья ждали, что он им скажет, и с надеждой смотрели на него, кто сидя, кто лежа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
лом, что не желает разговаривать, и потому заковылял дальше.
Поглядывая на широкую спину старика, с трудом выволакивающего свою больную ногу из снега, Тогойкин продолжал трудиться.
Значит, все это ему приснилось? А как добрался он до своих? Если бы он в самом деле принес масло, то кто-нибудь непременно обмолвился бы об этом. Ах, как все ужасно! Пока еще есть силы, пока все живы, надо искать людей. Хорошо бы лыжи... Написать записку... Опять записку!
И вдруг ему нестерпимо захотелось тотчас же очутиться у своего костра, около друзей. Он поспешно схватил довольно большую охапку хвороста и устремился к поляне. Тут из глубины леса послышался громкий голос Васи Губина:
— О, Семен Ильич! А где же Коля?
Тогойкин на ходу прислушался. Коловоротов буркнул в ответ что-то невнятное и односложное,— наверно, боялся остановиться, чтобы не сбиться с заданного ритма движения.
— А где же он нашел масло? — снова раздался голос Васи.
Руки Тогойкина вдруг разжались, хворост рассыпался, и он уселся прямо на снег. Сделав несколько рывков он попытался встать, но не смог и, схватив горсть снега, сунул его в рот.
Вдруг в чаще леса дрогнула высокая молодая лиственница, сбросив с себя толстый пласт снега, который угодил на Васю, выскочившего из-за дерева.
Пытаясь подняться ему навстречу, Тогойкин встал на колени, но подбежал Вася, поддержал друга здоровой рукой, усадил его на ствол упавшего дерева, обнял и сам сел рядом.
— Иван Васильевич говорит, что в масло можно подмешивать даже олений мох.
— В какое масло?
— Как в какое? В то, что ты вчера принес!
— Правда? — ослабшим голосом спросил Николай, чтобы еще раз убедиться в том, что масло он действительно принес.
— Правда? Правда, он так сказал! Й я тоже так думаю.
Оказывается, правда! Как хорошо, как ему важно было, чтобы об этом говорил Вася. Тогойкин опустил голову на плечо товарища. Посидели немного, Вася тихо спросил:
— А где ты его нашел?
— На обратном пути,— тихо прошептал Тогойкин, не поднимая головы.— На обратном пути...
— Ладно, после расскажешь, а сейчас отдохни.
— Глянул в сторону и...
— Потом, потом расскажешь, всем сразу.
Тогойкин поднял голову и огляделся. Вон где, оказывается, бедный старик Коловоротов взбороздил снег, идя за топливом. Как же он, Тогойкин, не заметил этого, когда шел сюда? До чего же прекрасна вон та тонкослойная лиственница! Был бы топор, отколоть бы от нее брусок и сделать хоть грубые, но все-таки лыжи!
У Тогойкина забилось сердце, легко закружилась голова. Он опять зачерпнул снега и сунул его в рот.
— А сегодня наши воробьи этак весело расселись вокруг меня! Так хотелось принести им чего-нибудь, угостить...
— Ты всю ночь сидел у костра?
— Всю, а как же!.. Потом, правда, вышел Семен Ильич, бедняга.
— А я завалился... Ты ночью ничего не слыхал?
— Н-нет...
— Совсем? Вася промолчал.
— Ну, вроде пьяные поют?
— Откуда здесь пьяные? А ты, значит, слыхал? Значит, они каждую ночь так поют? Почему же ты не говорил?
— Чтоб не пугать.
— Меня? Волками? — Вася презрительно усмехнулся.— Волк ведь молодец на овец!
— А здесь на оленей!
— По правде говоря, и я не собирался тебе об этом рассказывать. Давай никому не говорить, ладно? А то девушкам да нашим лежачим, пожалуй, будет неприятно.
— Ага, верно! — Николай оперся на плечо друга, тот сунул ему под мышку руку и помог подняться...— Спасибо, брат.
— Пожалуйста...— Вася подумал, что Николай благодарит его за то, что он помог ему встать. Ему и в голову не пришло, что тот благодарит его за пренебрежение к волкам.— А ведь меня послал за тобой Иван Васильевич. Так что пойдем.
— Идем!
Тогойкин подхватил хворост, Вася вывернул из-под снега большой сук и, сунув его под мышку, зашагал вперед.
Коловоротов только-только приволок к костру два тощеньких деревца.
За утренним чаем Тогойкин рассказал о своем вчерашнем походе. Не упомянул он только о волках. Он был хороший рассказчик, потому, слушая его, люди на какое-то время забыли о своей беде. Им казалось, что они вместе с Николаем бредут по бесконечной снежной целине, разглядывая следы зверей и зимних птиц, вместе с ним пересекают леса и поляны. То бойко и легко идут они по гулкому, затвердевшему насту, то проваливаются в рыхлый снег, то оглядывают с высокого яра широкую ложбину, то спешат к веренице кудрявых ив, то поднимаются, стараясь выбраться из глубокого ущелья.
Вместе с ним стояли они, завороженные неописуемой красотой зимней природы, одевшей все вокруг в белоснежные меха и тончайшие кружева, сверкавшие в лучах вечернего солнца. Вместе с ним они вздрагивали при неожиданном взлете куропаток, старались схватить руками хоть одного из проворных рябчиков, улыбались, видя, как, сверкая своей белизной, прыжками убегал горностай, тащивший мышь.
— А масло... масло ты как нашел? — спросил наконец Иван Васильевич, когда рассказчик сделал короткую паузу, чтобы перевести дух.
— Что?.. А-а... На обратном пути. Вдруг как-то глянул в сторону, а там вроде чьи-то следы на снегу. Нет...
Никаких следов... Вижу—лежит что-то такое круглое!— сказал Тогойкин, будто сам удивился только что увиденному.— Лежит на снегу, вздувшись пузырем. Подбежал, пнул ногой. Оказывается, бочонок! Вот и все.
— Мое маслице! — вставил тут Фокин, на что никто не обратил внимания. Это, видимо, задело его, и он еще настойчивее повторил: — Я говорю, что масло-то мое!
— Ваше, ваше! Ни у кого больше масла не было с собой!
В тоне Иванова Фокин услышал не то насмешку, не то иронию.
— «Ваше»!.. Тогда некоторые были не прочь посмеяться надо мной. Вы, наверно, помните, капитан?
— Помню, как же.
— Я думаю, кое-кто и сейчас бы не прочь.— Фокин протянул назад руку и не глядя бросил через себя на пол пустую кружку.
— Нет, товарищ Фокин, сейчас не до смеха. А вот поговорить о всесилии «мое» и «ваше» — в самый раз.
— Теперь нам ничего не страшно,— медленно произнес Коловоротов, ни к кому определенно не обращаясь.— Теперь с нами ничего не случится. Мы будем варить что угодно и есть с этим маслом.
— Листья брусники, например, черной смородины,— начала Катя, вопросительно глядя на подругу.
— Сосновую заболонь! — быстро добавила Даша.
— Все можно,— тихо проговорил Тогойкин, поглощенный раздумьями о лыжах.— Все можно найти здесь, товарищи! Ведь тайга необыкновенно богата и необъятна. Можно найти множество всякого... Например...— И в его памяти встали виденные им вчера дрожащие на ветру стебли кислицы, листья дикого хрена, стебли разных растений с засохшими коробочками семян и зерен. Он хотел рассказать о них, но почему-то воздержался. А друзья ждали, что он им скажет, и с надеждой смотрели на него, кто сидя, кто лежа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85