О, прекрасный это народ! Особенно дети... маленькие девочки...
— Да? А почему же особенно девочки?
— У меня ведь есть внучка, маленькая якуточка Марта Андреевна. Ходит в детский садик. В это время я обычно забираю ее домой.— Старик смущенно утер глаза и стал оглядываться.
— Ах, вот оно что!—Иванов схватил руку старика и пожал ее.— Ну, Семен Ильич, ну, дорогой старый партизан...
Чтобы не показать свое волнение, старик завозился, поднялся и, опираясь на палку, заспешил к выходу.
Ребята взяли лыжи, прихватили бак для воды и последовали за ним.
Тогойкин набил бак снегом, поставил его на костер и встал на лыжи. Легкие, быстрые, что надо. Он подошел к самолету, отогнул ковер и крикнул;,
— Даша! Товарищ Сенькина!
— Ну, что тебе?
— Иди сюда на минутку.
— А сам не можешь войти?
— Я ведь на лыжах! Выйди, пожалуйста.
Даша вышла, удивленная нахальством Тогойкина, и вызывающе подняла голову:
— Ну, выкладывай!
— Ты выслушай меня внимательно и не злись заранее!
— Ну что, Николай? Холодно, у меня уши мерзнут. — Погоди... Послушай... В старину, в голодный год, мой дед с бабушкой косили в дальней тайге и остались живы только благодаря тому, что поймали с десяток глухарей.
— Ну и что?
— А дед ловил их петлями, скрученными из... из волос бабушки.
— Ого!
— Ведь у вас с Катей косы...
От боевого вида Даши и следа не осталось. Она стояла растерянная и взволнованная, трогая рукой туго заплетенную косу?
— Что ты!.. Разве получится? А сколько?
— Не много... Ну, волосков, может с сотню...
Девушки пошептались и сразу же обе стали расплетать свои длинные косы. Быстро перебирая гибкими пальцами, они распустили и распушили волосы, разделили их на прядки. Сначала в руках у Даши мелькнули ножницы, потом у Кати. И вот они уже стояли снова гладенькие и причесанные.
Даша высунулась из самолета, молча положила на ладонь Тогойкина свернутые колечками две пряди— черную и золотистую — и так же молча ушла.
Тогойкин, проходя мимо костра, сказал:
— Меня к чаю не ждите. Вася, ты, пожалуй, сходи в то местечко...— И зашагал по самой середине полянки прямо к северу.
Цвет лыж сливался со снегом, и глядящим Николаю вслед Коловоротову и Губину казалось, что он не идет, а плывет.
— Бак вскипел! А как понесем?
— Девушек позову!—Вася не побежал, как обычно, а печально побрел к самолету.
Вернулся он с Катей. И вот они вместе, часто останавливаясь, осторожно понесли клубящийся паром бак.
Подавленные отсутствием Тогойкина, в унылой тишине пили чай.
— Ведь голодный ушел. Когда теперь вернется?— ни к кому не обращаясь, пробормотал Коловоротов.
— А он вернется?—спросил Фокин. Люди молча переглянулись. Рассердившись, Фокин громче повторил вопрос:
— Я говорю о нашем молодом якутском герое. Вернется ли он?
И опять никто не отозвался. А Коловоротов, с негодованием глядя на Фокина, только пошевелил реденькими и жесткими усами.
Это слишком позднее для полдневного, но раннее для вечернего чаепитие люди, видимо, посчитали ужином, потому что Попов сказал Губину:
— Ты спи, костра не надо!
— Ладно.—Вася тихо вышел.
Он хотел зайти в кабину самолета и поискать там острый обломок железа. Потянув рукой дверцу кабины и убедившись, что она закрыта крепко, он даже обрадовался — был повод не заходить. Вася вскочил на крыло. Сделав первую пару лыж, Тогойкин прочертил ножом глубокую борозду для второй пары. Когда Вася стал проводить по ней кончиком ножа, рука у него сильно дрожала. Работа не ладилась. Плохо ему было без Николая. Он часто останавливался, вздыхал, прислушивался.
Пойти, что ли, позвать Коловоротова? Но как только он там появится, его уже не отпустят. Да и сам он не захочет уйти от них.
Уже смеркается, а Коли все нет. А вдруг у него сломалась лыжа? Надо, пожалуй, костер хорошенько разжечь. Это верно, но потом темнота покажется еще гуще и.непроглядней. Трудно будет оторваться от огня.
Искалеченная рука отекла, стала тяжелой. На ходу еще ничего, а как остановишься, начинает гудеть и ныть. Вася сердится на самого себя. Чего он, в сущно-
сти, боится? Трус!.. Для мужчины, для бойца нет более оскорбительного слова. Ну и пусть!.. Нет, не пусть! Разве остановился бы он перед закрытой дверью кабины, если бы не струсил? Чего он испугался? Кого? Ясно, кого! Там лежат Черняков и Тиховаров. Вот они— настоящие герои. Боевые командиры. Вася Губин очень уважал их. А погибли, так он боится даже зайти к ним. Так нельзя... Нельзя! Вася соскочил с крыла, схватился за ручку, но опять раздумал. Завтра, когда будет светло, он непременно сюда придет. Презирая себя, Губин снова взобрался на крыло.
Нет, Василий Губин, ты никого не обманешь! Ты трус!
Он принялся было работать, по вдруг вздрогнул и замер. Ему послышалось, что где-то хрустнула ветка. Может, показалось? Как быстро темнеет. А Тогойкина все нет. Наверно, заблудился. Надо разжечь костер поярче.
Вася вышел на поляну, пошел быстрее, потом побежал со всех ног. Костер его чуть не потух. Он сдвинул в кучу тлевшие головешки и стал дуть на них. Затрепетали языки пламени, точно грива годовалого стригуна. Вася подложил еще сучьев. Посидел немного у костра п поплелся к своим
Подойдя к самолету, он вдруг свернул в сторону И устремился к своему рабочему месту. Пришел, вскочил на крыло и только собрался прорезать борозду, как крыло под ним вздрогнуло. Вася замер. Нет, видимо, рн сам его пошевелил. Экая слабонервная истеричка!.. И вдруг в кабине явственно кашлянул человек, оттуда послышалась возня.
Когда Вася опомнился, он стоял в стороне от кабины, увязнув по пояс в глубоком снегу.
— Вася!
— Семен Ильич!
Вася рванулся по направлению к кабине, но остановился. Старик Коловоротов! До чего же спокойный у него голос! И дверца кабины открыта настежь. Надо успокоиться, нельзя показывать свое волнение.
— Зайди сюда, Вася!
Вася поглубже надвинул шапку, отдышался и пошел.
— Вон сколько здесь всякого металла, а мы мучились...— Семен Ильич сидел в углу и звякал железками.— Пойдем! Завтра придем засветло! А сейчас я за тобой.
— Пойдем, Семен Ильич.
Вася взял старика под руку, проводил его до самолета и вернулся к костру. Подложил сучьев, постоял.
Нет, с Тогойкиным что-то случилось...
Вася сорвался с места, добежал до кабины и вскочил на крыло. И чего он так боялся! Вот ведь когда не трусишь, и нож хорошо режет, и работа идет на лад!
Трудился он довольно долго, вырезал большую заготовку и начал прочерчивать и прорезать борозду для новой. Тут послышались шаги. Вася сполз с крыла и побежал навстречу шагам.
Парни столкнулись друг с другом.
— Ты пришел, Коля?
— Пришел.
Вместе подошли к крылу, и Вася вручил другу вырезанную полоску.
— Молодец! Я могу завтра идти.
— Куда? Ах, да...— Вася чуть было не сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Да? А почему же особенно девочки?
— У меня ведь есть внучка, маленькая якуточка Марта Андреевна. Ходит в детский садик. В это время я обычно забираю ее домой.— Старик смущенно утер глаза и стал оглядываться.
— Ах, вот оно что!—Иванов схватил руку старика и пожал ее.— Ну, Семен Ильич, ну, дорогой старый партизан...
Чтобы не показать свое волнение, старик завозился, поднялся и, опираясь на палку, заспешил к выходу.
Ребята взяли лыжи, прихватили бак для воды и последовали за ним.
Тогойкин набил бак снегом, поставил его на костер и встал на лыжи. Легкие, быстрые, что надо. Он подошел к самолету, отогнул ковер и крикнул;,
— Даша! Товарищ Сенькина!
— Ну, что тебе?
— Иди сюда на минутку.
— А сам не можешь войти?
— Я ведь на лыжах! Выйди, пожалуйста.
Даша вышла, удивленная нахальством Тогойкина, и вызывающе подняла голову:
— Ну, выкладывай!
— Ты выслушай меня внимательно и не злись заранее!
— Ну что, Николай? Холодно, у меня уши мерзнут. — Погоди... Послушай... В старину, в голодный год, мой дед с бабушкой косили в дальней тайге и остались живы только благодаря тому, что поймали с десяток глухарей.
— Ну и что?
— А дед ловил их петлями, скрученными из... из волос бабушки.
— Ого!
— Ведь у вас с Катей косы...
От боевого вида Даши и следа не осталось. Она стояла растерянная и взволнованная, трогая рукой туго заплетенную косу?
— Что ты!.. Разве получится? А сколько?
— Не много... Ну, волосков, может с сотню...
Девушки пошептались и сразу же обе стали расплетать свои длинные косы. Быстро перебирая гибкими пальцами, они распустили и распушили волосы, разделили их на прядки. Сначала в руках у Даши мелькнули ножницы, потом у Кати. И вот они уже стояли снова гладенькие и причесанные.
Даша высунулась из самолета, молча положила на ладонь Тогойкина свернутые колечками две пряди— черную и золотистую — и так же молча ушла.
Тогойкин, проходя мимо костра, сказал:
— Меня к чаю не ждите. Вася, ты, пожалуй, сходи в то местечко...— И зашагал по самой середине полянки прямо к северу.
Цвет лыж сливался со снегом, и глядящим Николаю вслед Коловоротову и Губину казалось, что он не идет, а плывет.
— Бак вскипел! А как понесем?
— Девушек позову!—Вася не побежал, как обычно, а печально побрел к самолету.
Вернулся он с Катей. И вот они вместе, часто останавливаясь, осторожно понесли клубящийся паром бак.
Подавленные отсутствием Тогойкина, в унылой тишине пили чай.
— Ведь голодный ушел. Когда теперь вернется?— ни к кому не обращаясь, пробормотал Коловоротов.
— А он вернется?—спросил Фокин. Люди молча переглянулись. Рассердившись, Фокин громче повторил вопрос:
— Я говорю о нашем молодом якутском герое. Вернется ли он?
И опять никто не отозвался. А Коловоротов, с негодованием глядя на Фокина, только пошевелил реденькими и жесткими усами.
Это слишком позднее для полдневного, но раннее для вечернего чаепитие люди, видимо, посчитали ужином, потому что Попов сказал Губину:
— Ты спи, костра не надо!
— Ладно.—Вася тихо вышел.
Он хотел зайти в кабину самолета и поискать там острый обломок железа. Потянув рукой дверцу кабины и убедившись, что она закрыта крепко, он даже обрадовался — был повод не заходить. Вася вскочил на крыло. Сделав первую пару лыж, Тогойкин прочертил ножом глубокую борозду для второй пары. Когда Вася стал проводить по ней кончиком ножа, рука у него сильно дрожала. Работа не ладилась. Плохо ему было без Николая. Он часто останавливался, вздыхал, прислушивался.
Пойти, что ли, позвать Коловоротова? Но как только он там появится, его уже не отпустят. Да и сам он не захочет уйти от них.
Уже смеркается, а Коли все нет. А вдруг у него сломалась лыжа? Надо, пожалуй, костер хорошенько разжечь. Это верно, но потом темнота покажется еще гуще и.непроглядней. Трудно будет оторваться от огня.
Искалеченная рука отекла, стала тяжелой. На ходу еще ничего, а как остановишься, начинает гудеть и ныть. Вася сердится на самого себя. Чего он, в сущно-
сти, боится? Трус!.. Для мужчины, для бойца нет более оскорбительного слова. Ну и пусть!.. Нет, не пусть! Разве остановился бы он перед закрытой дверью кабины, если бы не струсил? Чего он испугался? Кого? Ясно, кого! Там лежат Черняков и Тиховаров. Вот они— настоящие герои. Боевые командиры. Вася Губин очень уважал их. А погибли, так он боится даже зайти к ним. Так нельзя... Нельзя! Вася соскочил с крыла, схватился за ручку, но опять раздумал. Завтра, когда будет светло, он непременно сюда придет. Презирая себя, Губин снова взобрался на крыло.
Нет, Василий Губин, ты никого не обманешь! Ты трус!
Он принялся было работать, по вдруг вздрогнул и замер. Ему послышалось, что где-то хрустнула ветка. Может, показалось? Как быстро темнеет. А Тогойкина все нет. Наверно, заблудился. Надо разжечь костер поярче.
Вася вышел на поляну, пошел быстрее, потом побежал со всех ног. Костер его чуть не потух. Он сдвинул в кучу тлевшие головешки и стал дуть на них. Затрепетали языки пламени, точно грива годовалого стригуна. Вася подложил еще сучьев. Посидел немного у костра п поплелся к своим
Подойдя к самолету, он вдруг свернул в сторону И устремился к своему рабочему месту. Пришел, вскочил на крыло и только собрался прорезать борозду, как крыло под ним вздрогнуло. Вася замер. Нет, видимо, рн сам его пошевелил. Экая слабонервная истеричка!.. И вдруг в кабине явственно кашлянул человек, оттуда послышалась возня.
Когда Вася опомнился, он стоял в стороне от кабины, увязнув по пояс в глубоком снегу.
— Вася!
— Семен Ильич!
Вася рванулся по направлению к кабине, но остановился. Старик Коловоротов! До чего же спокойный у него голос! И дверца кабины открыта настежь. Надо успокоиться, нельзя показывать свое волнение.
— Зайди сюда, Вася!
Вася поглубже надвинул шапку, отдышался и пошел.
— Вон сколько здесь всякого металла, а мы мучились...— Семен Ильич сидел в углу и звякал железками.— Пойдем! Завтра придем засветло! А сейчас я за тобой.
— Пойдем, Семен Ильич.
Вася взял старика под руку, проводил его до самолета и вернулся к костру. Подложил сучьев, постоял.
Нет, с Тогойкиным что-то случилось...
Вася сорвался с места, добежал до кабины и вскочил на крыло. И чего он так боялся! Вот ведь когда не трусишь, и нож хорошо режет, и работа идет на лад!
Трудился он довольно долго, вырезал большую заготовку и начал прочерчивать и прорезать борозду для новой. Тут послышались шаги. Вася сполз с крыла и побежал навстречу шагам.
Парни столкнулись друг с другом.
— Ты пришел, Коля?
— Пришел.
Вместе подошли к крылу, и Вася вручил другу вырезанную полоску.
— Молодец! Я могу завтра идти.
— Куда? Ах, да...— Вася чуть было не сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85