Наткнулся на другого, вытянул шейку, сделал несколько прыжков назад и опять перескочил через него. Остановился он совсем близко от парней и, стоя на своих .тоненьких ножках, стал опасливо оглядываться, зыркая
по сторонам своими кругленькими глазками. Он все время щебетал, видимо рассказывая о чем-то очень важном.
Парни тихо наблюдали за ним.
— Улетят,— прошептал Тогойкин.
Вася крадучись отошел в сторону и рассыпал по снегу сухарную пыль. Воробьи шумно взлетели, но тотчас приземлились. Как только Вася отошел, шерстяные комочки сразу запрыгали и принялись оживленно клевать, возиться и хлопотать.
Когда Вася подошел к Николаю, его взору представилось следующее: человек и воробей стояли друг против друга и вели весьма оживленный разговор.
— Ты иди к своим друзьям,— говорит Тогойкин.
— Чей, че-ей? — отвечала птичка и укладывала и охорашивала свои перышки, словно приводила себя в порядок.
— Ты же, друг, проголодаешься!
— Чивы-чивы-чив! — возражал воробей и с умным видом потряхивал головкой.
Николай бросил ему кусочек сухарика величиной с бусинку. Испугавшись резкого движения руки, воробей метнулся кверху, но тотчас вернулся, схватил клювом крошку, полетел, мелькая крылышками, бросил добычу своим друзьям, вернулся и снова сел перед человеком:
— Че-чело-век!
Тогойкин бросил второй шарик. Воробей схватил его и опять унес к своим. Так он сделал несколько рейсов. Вокруг пищи, добытой своим храбрым товарищем, воробьи собирались по двое и по трое и клевали шарики, катая их по снегу.
— Все!
Николай бросил последний кусочек подальше, на этот раз воробей не унес крошку, а стал клевать сам, отскакивая от нее и вновь подскакивая.
Это была, пожалуй, самая невзрачная из всех птичек, но очень ловкая и смелая. Казалось, что не только мяса, но и косточек-то нет у этого воробушка. Перекатывается по снегу клочок живого пуха — и все. А в кургузом хвостике и в трепещущих крылышках явно недоставало перьев, они просвечивали. Но до чего же он был весел, боек и радостен, этот воробей! Наверно, он
считал себя в этом подсолнечном мире самым нужным, самым необходимым существом... Или же он вылупился позже своих братьев и сестер, не успел еще возмужать и окрепнуть к зиме, тяжелее других перенес снега и морозы и потому так жалок его вид... А может быть, он самый старый в стае, обременен заботами, но с годами любовь к жизни не покинула его. А может быть, это был доблестный герой, отчаянный смельчак, уцелевший в смертельной схватке, сумевший вырваться из кривых когтей свирепых хищных птиц или зверей... Кто это может знать! Но как бы там ни было, он, видно, сполна получал от жизни свою долю радости. Потому он так веселится, потому он так ликует. И это хорошо! Очень хорошо!
— Молодец, Трифон Трифоныч!
— Кто?
— Да вот этот герой! Воробей! — кивнул Вася на пичугу и рассмеялся.
С этих пор парни величали этого отчаянного воробья Трифоном Трифонычем.
— Доброе утро, товарищи!
— Добрый день! Доброе утро! Парней встретили радостно.
— Орлы! Соколы!—задорно пробасил Александр Попов и задвигался на месте.— Итак, фашисты кинулись назад! Хвосты горят! Давайте скорее чай, и примемся за лыжи!
Этот человек стал неузнаваемым за одну ночь. От радости, что у него теперь открыты оба глаза, что он вновь приобщился к жизни, услышав пусть ранее знакомые ему газетные новости, он, казалось, вот-вот вскочит на ноги.
Подозвав к себе Тогойкина, Иван Васильевич доверительно спросил:
— Ну как?
— Двигается, Иван Васильевич.
Вася Губин по-военному лихо щелкнул каблуками.
— Дела хороши, товарищ капитан,— добавил Тогой-кин.— Товарищи капитаны! — поправился он.
Иванов слегка кивнул головой и опустил глаза: мол, сейчас не шумите. Так поняли его Николай и Вася.
Эдуарду Леонтьевичу этот разговор был почему-то не по душе, но он смолчал. Ведь Тогойкин своим обращением «товарищи капитаны» вроде бы отрапортовал и ему. Капитан Иванов, видимо, одобрительно принял это сообщение. Так зачем же отставать капитану Фокину? Все радуются. Пусть радуются, он не станет спорить.
Давно устаревшие для читателя газетные сообщения подняли у людей настроение, как бы соединили их с народом и приобщили к общему великому делу. Окрепла уверенность в том, что на своей родной советской земле они не погибнут.
С хрустом разгрызая жалкие порции сухариков, шумно прихлебывая подслащенную воду, все старались казаться беспечными.
— А как же, товарищ, те птички? — спросил вдруг Фокин, обращаясь к Тогойкину несвойственным ему мирным тоном.
— Ах, да, водь верно! Как ваши воробушки? — подхватили остальные, видимо приятно удивленные резкой переменой в настроении Фокина.
Когда Николай, чуть смущенный, несколько замешкался с ответом, Даша Сенькина не удержалась:
— Мы ведь у вас о птичках спрашиваем!
— Птички... они, как всегда, пролетели... — начал, запинаясь, Тогойкин.
— Уже давно! — охотно поддержал друга Вася.— Они прилетают с рассветом. Сейчас они даже задерживаются возле нас. Один воробушек какой-то особенный, забавный. Меньше и слабее всех, по поразительно смелый! Прыг-прыг,— прямо к нам, совсем вплотную. И все о чем-то спрашивает, что-то весело рассказывает. Но кто знает, что он говорит...
— Хоть бы им немножко сухариков намолоть и насыпать,— начисто ошарашил всех Фокин.
— Как бы у нас костер не потух! — вскочил на ноги Тогойкин.
— Воробьи, между прочим, и масло очень любят...— сообщил Семен Ильич и закряхтел, собираясь подняться.
Он с трудом встал на ноги, доковылял до выхода и вышел. Парни уже хлопотали у костра.
Тропинку, по которой они ходили, опять замело снегом. Но они и не держались прежней тропинки, а добирались до костра напрямик, по глубокому снегу. Старик, вспомнив, что забыл посох, остановился было, но снова двинулся к костру — стало жалко десятка метров, пройденных с таким трудом.
Тем временем Коля и Вася уже успели оживить костер и, вздымая снег, помчались к лесу. Старик приостановился и, без надежды быть услышанным, негромко спросил:
— Ребята, вы куда?
К его удивлению, парни сразу обернулись.
— Куда, говорю, побежали?
— Дрова кончились! — выкрикнул Вася и помчался дальше.
— Семен Ильич,— попросил Тогойкин,— вы лучше вернитесь и приходите, когда мы протопчем дорожку. Вам сейчас не пройти.— А сам, нарочно забавно выкидывая ноги, пустился широкими прыжками к своему другу, уже ожидавшему его на опушке леса.
Старик остался стоять.
Милые ребята, какие они еще молодые, веселые и дружные! И до чего же у них чуткий слух! О, как чудесна молодость, когда о ней думаешь в старости!
Семен Ильич оглянулся, как бы решив и в самом деле вернуться, но вдруг, резко склонившись вперед, упрямо потащился к костру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
по сторонам своими кругленькими глазками. Он все время щебетал, видимо рассказывая о чем-то очень важном.
Парни тихо наблюдали за ним.
— Улетят,— прошептал Тогойкин.
Вася крадучись отошел в сторону и рассыпал по снегу сухарную пыль. Воробьи шумно взлетели, но тотчас приземлились. Как только Вася отошел, шерстяные комочки сразу запрыгали и принялись оживленно клевать, возиться и хлопотать.
Когда Вася подошел к Николаю, его взору представилось следующее: человек и воробей стояли друг против друга и вели весьма оживленный разговор.
— Ты иди к своим друзьям,— говорит Тогойкин.
— Чей, че-ей? — отвечала птичка и укладывала и охорашивала свои перышки, словно приводила себя в порядок.
— Ты же, друг, проголодаешься!
— Чивы-чивы-чив! — возражал воробей и с умным видом потряхивал головкой.
Николай бросил ему кусочек сухарика величиной с бусинку. Испугавшись резкого движения руки, воробей метнулся кверху, но тотчас вернулся, схватил клювом крошку, полетел, мелькая крылышками, бросил добычу своим друзьям, вернулся и снова сел перед человеком:
— Че-чело-век!
Тогойкин бросил второй шарик. Воробей схватил его и опять унес к своим. Так он сделал несколько рейсов. Вокруг пищи, добытой своим храбрым товарищем, воробьи собирались по двое и по трое и клевали шарики, катая их по снегу.
— Все!
Николай бросил последний кусочек подальше, на этот раз воробей не унес крошку, а стал клевать сам, отскакивая от нее и вновь подскакивая.
Это была, пожалуй, самая невзрачная из всех птичек, но очень ловкая и смелая. Казалось, что не только мяса, но и косточек-то нет у этого воробушка. Перекатывается по снегу клочок живого пуха — и все. А в кургузом хвостике и в трепещущих крылышках явно недоставало перьев, они просвечивали. Но до чего же он был весел, боек и радостен, этот воробей! Наверно, он
считал себя в этом подсолнечном мире самым нужным, самым необходимым существом... Или же он вылупился позже своих братьев и сестер, не успел еще возмужать и окрепнуть к зиме, тяжелее других перенес снега и морозы и потому так жалок его вид... А может быть, он самый старый в стае, обременен заботами, но с годами любовь к жизни не покинула его. А может быть, это был доблестный герой, отчаянный смельчак, уцелевший в смертельной схватке, сумевший вырваться из кривых когтей свирепых хищных птиц или зверей... Кто это может знать! Но как бы там ни было, он, видно, сполна получал от жизни свою долю радости. Потому он так веселится, потому он так ликует. И это хорошо! Очень хорошо!
— Молодец, Трифон Трифоныч!
— Кто?
— Да вот этот герой! Воробей! — кивнул Вася на пичугу и рассмеялся.
С этих пор парни величали этого отчаянного воробья Трифоном Трифонычем.
— Доброе утро, товарищи!
— Добрый день! Доброе утро! Парней встретили радостно.
— Орлы! Соколы!—задорно пробасил Александр Попов и задвигался на месте.— Итак, фашисты кинулись назад! Хвосты горят! Давайте скорее чай, и примемся за лыжи!
Этот человек стал неузнаваемым за одну ночь. От радости, что у него теперь открыты оба глаза, что он вновь приобщился к жизни, услышав пусть ранее знакомые ему газетные новости, он, казалось, вот-вот вскочит на ноги.
Подозвав к себе Тогойкина, Иван Васильевич доверительно спросил:
— Ну как?
— Двигается, Иван Васильевич.
Вася Губин по-военному лихо щелкнул каблуками.
— Дела хороши, товарищ капитан,— добавил Тогой-кин.— Товарищи капитаны! — поправился он.
Иванов слегка кивнул головой и опустил глаза: мол, сейчас не шумите. Так поняли его Николай и Вася.
Эдуарду Леонтьевичу этот разговор был почему-то не по душе, но он смолчал. Ведь Тогойкин своим обращением «товарищи капитаны» вроде бы отрапортовал и ему. Капитан Иванов, видимо, одобрительно принял это сообщение. Так зачем же отставать капитану Фокину? Все радуются. Пусть радуются, он не станет спорить.
Давно устаревшие для читателя газетные сообщения подняли у людей настроение, как бы соединили их с народом и приобщили к общему великому делу. Окрепла уверенность в том, что на своей родной советской земле они не погибнут.
С хрустом разгрызая жалкие порции сухариков, шумно прихлебывая подслащенную воду, все старались казаться беспечными.
— А как же, товарищ, те птички? — спросил вдруг Фокин, обращаясь к Тогойкину несвойственным ему мирным тоном.
— Ах, да, водь верно! Как ваши воробушки? — подхватили остальные, видимо приятно удивленные резкой переменой в настроении Фокина.
Когда Николай, чуть смущенный, несколько замешкался с ответом, Даша Сенькина не удержалась:
— Мы ведь у вас о птичках спрашиваем!
— Птички... они, как всегда, пролетели... — начал, запинаясь, Тогойкин.
— Уже давно! — охотно поддержал друга Вася.— Они прилетают с рассветом. Сейчас они даже задерживаются возле нас. Один воробушек какой-то особенный, забавный. Меньше и слабее всех, по поразительно смелый! Прыг-прыг,— прямо к нам, совсем вплотную. И все о чем-то спрашивает, что-то весело рассказывает. Но кто знает, что он говорит...
— Хоть бы им немножко сухариков намолоть и насыпать,— начисто ошарашил всех Фокин.
— Как бы у нас костер не потух! — вскочил на ноги Тогойкин.
— Воробьи, между прочим, и масло очень любят...— сообщил Семен Ильич и закряхтел, собираясь подняться.
Он с трудом встал на ноги, доковылял до выхода и вышел. Парни уже хлопотали у костра.
Тропинку, по которой они ходили, опять замело снегом. Но они и не держались прежней тропинки, а добирались до костра напрямик, по глубокому снегу. Старик, вспомнив, что забыл посох, остановился было, но снова двинулся к костру — стало жалко десятка метров, пройденных с таким трудом.
Тем временем Коля и Вася уже успели оживить костер и, вздымая снег, помчались к лесу. Старик приостановился и, без надежды быть услышанным, негромко спросил:
— Ребята, вы куда?
К его удивлению, парни сразу обернулись.
— Куда, говорю, побежали?
— Дрова кончились! — выкрикнул Вася и помчался дальше.
— Семен Ильич,— попросил Тогойкин,— вы лучше вернитесь и приходите, когда мы протопчем дорожку. Вам сейчас не пройти.— А сам, нарочно забавно выкидывая ноги, пустился широкими прыжками к своему другу, уже ожидавшему его на опушке леса.
Старик остался стоять.
Милые ребята, какие они еще молодые, веселые и дружные! И до чего же у них чуткий слух! О, как чудесна молодость, когда о ней думаешь в старости!
Семен Ильич оглянулся, как бы решив и в самом деле вернуться, но вдруг, резко склонившись вперед, упрямо потащился к костру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85