Можно подумать, что Иванов когда-нибудь жаловался ему на горькую долю своих близких и ждал от него сочувствия. Похоже, он считает, что Иванов ждет только освобождения Белоруссии, потому что именно там его семья...
Так вот, молча, досадовал Иванов. И все-таки с Фокиным надо было обязательно поговорить. У человека дурной характер. Это, естественно, чувствуют все, кроме него самого. А дурной характер как хроническая болезнь, незаметно подтачивающая организм. И в результате больше всего страдает от своего характера он сам. Столько людей окружает Фокина, а он мучается от одиночества, не зная толком, чего хочет.
Иванов откашлялся и, чтобы узнать, расположен ли его сосед к разговору, сказал:
— Что же это ребята не идут?
— Не иначе как лыжи свои мастерят! — тотчас отозвался Фокин.
— Хорошо, если так.
— Кому хорошо?
— Всем нам.
— Можно подумать, что эти самые лыжи наши поломанные руки и ноги заменят! Вы не обижайтесь, товарищ капитан, но я поражаюсь вашей наивности. Вы чрезмерно доверяете этому парню.
— А почему вы ему не доверяете?
— А потому, наверно, что он якут? — с недоброй улыбкой заявил Коловоротов.— Четверть века живу я с ними. И ничего плохого не видел.
— Коловоротов, ты человек штатский, но поскольку возраст у тебя почтенный...— Фокин замялся.
Старик подождал, надеясь, что Фокин добавит еще что-нибудь, и недоуменно спросил: — При чем тут мой возраст?
— Это дает тебе право вмешиваться в чужой разговор.
— Штатский... Чужой разговор... Когда-то и я был военным.
— Когда?
— В гражданскую войну.
— А где?
— И здесь, а до этого...
— Ах, здесь! Просто смешно!
— А ты не смейся! Не смейся ты! Я тебе не советую смеяться.— Старик начал тяжело приподыматься.— И здесь погибали люди за советскую власть.
— Кто, например? Какие исторические личности?
— Например, Нестор Александрович Каландара-швили! Например, товарищ Лебедев-Полянский. Якутский парень Миша Слепцов, например.
— Право же смешно.
— Что? — старик угрожающе поднял кулак. Но Иванов уже примиряюще протянул ладони:
— Семен Ильич!
Тут к Коловоротову подскочили девушки и стали успокаивать его.
Держась за больное колено, старик весь устремился к лежавшему Фокину. Тяжело дыша, он громко выкрикивал:
— Как ты смеешь издеваться над героями, погибшими за наш народ! Ты еще тогда ходил без штанов! Не трогай моего сердца, слышишь! Они все здесь у меня в сердце... Твое счастье, что ты лежишь... А то бы я тебе...
— А я бы не посчитался с тем, что он лежит,— пробасил Попов.
Сердито глянув на него, Иванов тихо заговорил:
— Успокойся, Семен Ильич, товарищ Фокин уже понял, что нехорошо сказал. Понял свою ошибку.
— Понял, понял! Прошу прощения, только не бейте! — всполошился Фокин, но в голосе его слышалась издевка.— Опять разом накинулись на меня.
Старик, покачиваясь, добрался до выхода, но тут же попятился назад. Вошел Тогойкин, держа на вытянутых руках пышущий горячим паром бак.
Пили чай в напряженном молчании, похрустывая сухарями, которые по горсточке каждому выдал Тогойкин. И только девушки то вставали, то садились и все время о чем-то шептались. Люди так привыкли к их шепоту, что и не замечали его, словно тиканье часов.
В эти дни Тогойкин и Губин настолько сблизились, что стоило одному о чем-нибудь подумать, как в тот же миг об этом заговаривал другой, будто угадывая его мысли. Поэтому не удивителвно, что оба они, войдя, сразу же поняли, что в их отсутствие здесь произошло что-то неприятное.
Причиной этого, очевидно, был Фокин. Недаром он лежит отвернувшись и шумно сопит. А Семен Ильич, обычно спокойный и даже вроде бы хладнокровный, сейчас чем-то сильно взволнован. Сидит, сурово насупившись, и глядит в одну точку. Иванов, весьма сдержанно относившийся к внезапным вспышкам гнева Фокина, тоже явно чем-то озабочен. У девушек вид испуганный. Попов шумно и глубоко вздыхает, как бык после ожесточенной схватки, и угрюмо' молчит. Только Калмыков, как всегда, тихо стонет.
Тогойкина начало угнетать это напряженное молчание. Неужели они потеряли надежду на спасение? Неужели они поддались нытью Фокина? Тогда и правда плохо, хуже некуда. Это страшнее любой случайной ссоры! Нет, едва ли Иван Васильевич так легко сдался.
— А, масло! —воскликнул Тогойкин и сам удивился неожиданности своего возгласа. Ведь он тоже сидел угрюмо и молча, а тут вскочил и принялся вертеть бочонок.
Кто-то воскликнул: «Ах, да!» Кто-то произнес: «И правда!» А Вася Губин с восторгом выкрикнул: «Давай, давай!» И даже Фокин удивленно повертел головой, как бы говоря: «О чем это они?»
На одной стороне бочонка было очень четко и красиво выведено химическим карандашом: «Верх», хотя и без того было видно, где верх. Набив бочонок маслом, кто-то аккуратно приладил сверху белый кружок, вырезанный из новой фанеры.
Тогойкин сначала схватил крышку пальцами, пытаясь отодрать ее, затем несколько раз ударил кулаком, чтобы проломить.
— Как открыть? — Тогойкин остановился в нерешительности.
— Подскажите, товарищ капитан,— сказал Иванов, подождав некоторое время.
Фокин, щурясь, молча глядел на бочонок, словно вспоминал, как он открывается.
— Обруч снять с него,— послышался протяжный голос Коловоротова.
Тогойкин крепко зажал бочонок между ногами и сорвал обруч. Потом отогнул клепки, снял фанерку и, орудуя перочинным ножичком, стал раздавать людям по кусочку масла.
— Спасибо, Коля! — охотно взял свою порцию Иванов.
— Дорсобо! — поблагодарил на ломаном якутском языке Коловоротов.
— Ну, давай, давай, чего там!—Это, конечно, была Даша.
— Спасибо, брат! — пробубнил Попов.
— Благодарю вас! — Катя, осветилась широкой улыбкой.
Фокин взял свой кусочек осторожно, оглядел его, будто сомневаясь в том, что это масло.
— Привет! — крикнул Вася, еще не успев получить свою долю.
Фокин с досадой думал о том, что все тут радуются, приветствуют друг друга, а о нем, чье масло едят с таким восторгом, чуть совсем не забыли. И бочонок-то открыли сами, не подождав, когда он им скажет. Все благодарят Тогойкина. Никто даже не подумал, с каким трудом он, Фокин, доставал это масло. И дали-то ему чуть ли не последнему, только перед.этим шалым парнем, который вместо благодарности кричит: «Привет!»
— Коля! Подойди-ка,— тихо попросил Попов, когда кончили пить чай. Но поскольку Тогойкин не вскочил тотчас же, голос Попова приобрел повелительный тон: — Тебе я говорю, товарищ Тогойкин!
Тогойкин поднялся, а Сенькина уже успела недовольно проворчать:
— Не слышишь, что ли, тебя зовут!
Когда Тогойкин подошел к Попову, тот.похлопал ладонью по полу, приглашая его сесть.
— Ты это...—Он подергал повязку на голове. — Ты сдери это... и натяни кожу...
— Что ты? Как же я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Так вот, молча, досадовал Иванов. И все-таки с Фокиным надо было обязательно поговорить. У человека дурной характер. Это, естественно, чувствуют все, кроме него самого. А дурной характер как хроническая болезнь, незаметно подтачивающая организм. И в результате больше всего страдает от своего характера он сам. Столько людей окружает Фокина, а он мучается от одиночества, не зная толком, чего хочет.
Иванов откашлялся и, чтобы узнать, расположен ли его сосед к разговору, сказал:
— Что же это ребята не идут?
— Не иначе как лыжи свои мастерят! — тотчас отозвался Фокин.
— Хорошо, если так.
— Кому хорошо?
— Всем нам.
— Можно подумать, что эти самые лыжи наши поломанные руки и ноги заменят! Вы не обижайтесь, товарищ капитан, но я поражаюсь вашей наивности. Вы чрезмерно доверяете этому парню.
— А почему вы ему не доверяете?
— А потому, наверно, что он якут? — с недоброй улыбкой заявил Коловоротов.— Четверть века живу я с ними. И ничего плохого не видел.
— Коловоротов, ты человек штатский, но поскольку возраст у тебя почтенный...— Фокин замялся.
Старик подождал, надеясь, что Фокин добавит еще что-нибудь, и недоуменно спросил: — При чем тут мой возраст?
— Это дает тебе право вмешиваться в чужой разговор.
— Штатский... Чужой разговор... Когда-то и я был военным.
— Когда?
— В гражданскую войну.
— А где?
— И здесь, а до этого...
— Ах, здесь! Просто смешно!
— А ты не смейся! Не смейся ты! Я тебе не советую смеяться.— Старик начал тяжело приподыматься.— И здесь погибали люди за советскую власть.
— Кто, например? Какие исторические личности?
— Например, Нестор Александрович Каландара-швили! Например, товарищ Лебедев-Полянский. Якутский парень Миша Слепцов, например.
— Право же смешно.
— Что? — старик угрожающе поднял кулак. Но Иванов уже примиряюще протянул ладони:
— Семен Ильич!
Тут к Коловоротову подскочили девушки и стали успокаивать его.
Держась за больное колено, старик весь устремился к лежавшему Фокину. Тяжело дыша, он громко выкрикивал:
— Как ты смеешь издеваться над героями, погибшими за наш народ! Ты еще тогда ходил без штанов! Не трогай моего сердца, слышишь! Они все здесь у меня в сердце... Твое счастье, что ты лежишь... А то бы я тебе...
— А я бы не посчитался с тем, что он лежит,— пробасил Попов.
Сердито глянув на него, Иванов тихо заговорил:
— Успокойся, Семен Ильич, товарищ Фокин уже понял, что нехорошо сказал. Понял свою ошибку.
— Понял, понял! Прошу прощения, только не бейте! — всполошился Фокин, но в голосе его слышалась издевка.— Опять разом накинулись на меня.
Старик, покачиваясь, добрался до выхода, но тут же попятился назад. Вошел Тогойкин, держа на вытянутых руках пышущий горячим паром бак.
Пили чай в напряженном молчании, похрустывая сухарями, которые по горсточке каждому выдал Тогойкин. И только девушки то вставали, то садились и все время о чем-то шептались. Люди так привыкли к их шепоту, что и не замечали его, словно тиканье часов.
В эти дни Тогойкин и Губин настолько сблизились, что стоило одному о чем-нибудь подумать, как в тот же миг об этом заговаривал другой, будто угадывая его мысли. Поэтому не удивителвно, что оба они, войдя, сразу же поняли, что в их отсутствие здесь произошло что-то неприятное.
Причиной этого, очевидно, был Фокин. Недаром он лежит отвернувшись и шумно сопит. А Семен Ильич, обычно спокойный и даже вроде бы хладнокровный, сейчас чем-то сильно взволнован. Сидит, сурово насупившись, и глядит в одну точку. Иванов, весьма сдержанно относившийся к внезапным вспышкам гнева Фокина, тоже явно чем-то озабочен. У девушек вид испуганный. Попов шумно и глубоко вздыхает, как бык после ожесточенной схватки, и угрюмо' молчит. Только Калмыков, как всегда, тихо стонет.
Тогойкина начало угнетать это напряженное молчание. Неужели они потеряли надежду на спасение? Неужели они поддались нытью Фокина? Тогда и правда плохо, хуже некуда. Это страшнее любой случайной ссоры! Нет, едва ли Иван Васильевич так легко сдался.
— А, масло! —воскликнул Тогойкин и сам удивился неожиданности своего возгласа. Ведь он тоже сидел угрюмо и молча, а тут вскочил и принялся вертеть бочонок.
Кто-то воскликнул: «Ах, да!» Кто-то произнес: «И правда!» А Вася Губин с восторгом выкрикнул: «Давай, давай!» И даже Фокин удивленно повертел головой, как бы говоря: «О чем это они?»
На одной стороне бочонка было очень четко и красиво выведено химическим карандашом: «Верх», хотя и без того было видно, где верх. Набив бочонок маслом, кто-то аккуратно приладил сверху белый кружок, вырезанный из новой фанеры.
Тогойкин сначала схватил крышку пальцами, пытаясь отодрать ее, затем несколько раз ударил кулаком, чтобы проломить.
— Как открыть? — Тогойкин остановился в нерешительности.
— Подскажите, товарищ капитан,— сказал Иванов, подождав некоторое время.
Фокин, щурясь, молча глядел на бочонок, словно вспоминал, как он открывается.
— Обруч снять с него,— послышался протяжный голос Коловоротова.
Тогойкин крепко зажал бочонок между ногами и сорвал обруч. Потом отогнул клепки, снял фанерку и, орудуя перочинным ножичком, стал раздавать людям по кусочку масла.
— Спасибо, Коля! — охотно взял свою порцию Иванов.
— Дорсобо! — поблагодарил на ломаном якутском языке Коловоротов.
— Ну, давай, давай, чего там!—Это, конечно, была Даша.
— Спасибо, брат! — пробубнил Попов.
— Благодарю вас! — Катя, осветилась широкой улыбкой.
Фокин взял свой кусочек осторожно, оглядел его, будто сомневаясь в том, что это масло.
— Привет! — крикнул Вася, еще не успев получить свою долю.
Фокин с досадой думал о том, что все тут радуются, приветствуют друг друга, а о нем, чье масло едят с таким восторгом, чуть совсем не забыли. И бочонок-то открыли сами, не подождав, когда он им скажет. Все благодарят Тогойкина. Никто даже не подумал, с каким трудом он, Фокин, доставал это масло. И дали-то ему чуть ли не последнему, только перед.этим шалым парнем, который вместо благодарности кричит: «Привет!»
— Коля! Подойди-ка,— тихо попросил Попов, когда кончили пить чай. Но поскольку Тогойкин не вскочил тотчас же, голос Попова приобрел повелительный тон: — Тебе я говорю, товарищ Тогойкин!
Тогойкин поднялся, а Сенькина уже успела недовольно проворчать:
— Не слышишь, что ли, тебя зовут!
Когда Тогойкин подошел к Попову, тот.похлопал ладонью по полу, приглашая его сесть.
— Ты это...—Он подергал повязку на голове. — Ты сдери это... и натяни кожу...
— Что ты? Как же я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85