— Вася!..
— А?
— Ты где родился?
— В Калининской области...
— Я так и думал.
— А вы разве бывали там, Иван Васильевич?
— И-и, милый, наверно, в Советском Союзе нет такого края, где я не побывал!
— А как вы угадали?
— Каждый человек несет в себе, пусть даже в малой степени, особенности своего родного края. Это выражается в говоре, внешнем облике, в манере держаться. Например, увидев Семена Ильича, я сразу подумал, что он сибиряк. А Попов — настоящий москвич.
— Да, я действительно москвич.
— У тебя, Вася, наверно, много братьев и сестер?
— Было много! Как это вы так здорово; Иван Васильевич!
— А как угадали, что я сибиряк? Все оживились.
— Я ведь родился в большом селе Лебедином, недалеко от городка Максатиха, — с готовностью начал Вася.—У нас там много лесопильных заводов. У меня три брата и три сестры. Да... Было три брата... Я самый младший. Родители мои ведь крестьяне, колхозники.
— Ну, раз крестьяне, значит, у них имеется младший сын. Ха-ха!.. Ну и рассказчик!
— Эдуард Леонтьевич!.. Не надо мешать!
— Да, крестьяне! Сколько я себя помню, Кеша и Ваня всегда жили отдельно. Кеша тоже был колхозником, а Ваня рабочим на лесозаводе... Дома жил только Тимоша, тракторист. Старшие сестры Лиза, Лида и Мотя... нет, Маша...
— Ха-ха-ха-ха! Позабыл, как звали сестру!
— Я не позабыл, ее и так и этак звали. А вообще-то я и правда ее почти не знаю. Она только раз приезжала на свадьбу Лизы и Лиды, когда я учился в четвертом классе.
— А сколько всего было свадеб у Лизы и Лиды?
— Эдуард Леонтьевич, прошу вас, перестаньте!
— Спасибо за совет, товарищ воспитатель1
— Пожалуйста!
— Эдуард Леонтьевич, я на вас не обижаюсь... Лиза и Лида вышли замуж одновременно и вместе сыграли свадьбу и исчезли из дома, словно перелетные птички. Лиза улетела вместе со студентом-якутом Сеней Саввиным в Ленинград. Он зоотехник и приезжал в здешний колхоз на практику. А Лиза была фельдше-
ром. Лида уехала с солдатом-киргизом Аалы Таште-мировым... Ну и богатая же была свадьба! Половина деревни пировала на ней... Три брата, три зятя, две невестки — все радовались и веселились.
— Ну, а ты?
— Я сначала тоже радовался, Иван Васильевич. Аалы Таштемиров пел по-киргизски, а Сеня Саввин по-якутски. Муж Моти, учитель из Кировской области, пел по-русски. Кеша — на гитаре, я — на балалайке, Ваня —на баяне. Очень было весело! Даже отец с матерью плясали. Вот было смеху! И долго потом соседи вспоминали: «Вот была свадьба у Губиных, — всем свадьбам свадьба!»
Ну вот, значит, сначала все шло очень хорошо. Три мои сестры пели песни — они красиво поют,— и вдруг прямо с песни в слезы. Я немножко удивился. Если плачешь, так не выходи замуж, никто тебя насильно не выдает. А если сама выходишь, тогда не плачь. Так я тогда рассудил. Да, пожалуй, и сейчас так думаю. А как увидел, что и мама утирает слезы, я и сам не на шутку расстроился. Они выходят замуж, а плачет моя мама! Что же ото такое? И мне захотелось наброситься с кулаками на моих плачущих сестер, выгнать из дому трех смеющихся братьев, и двух пляшущих снох, и распевшихся трех братьев, а заодно и всех гостей и остаться с одной мамой, и утереть ей слезы, и успокоить ее.
— И-и, бедненький мальчик!—жалостно протянула Катя.
— Молодец, — глухо пробасил Попов и громко вздохнул.
Иванов и Коловоротов улыбались. Видимо, они тоже пожалели тогдашнего маленького Васю, а Фокин лежал тихо, не подавая голоса.
— Тогда я еще не знал, что у женщин смех и слезы легко уживаются.
— А теперь ты уже это знаешь?
— Знаю, Дашенька. Давно ведь это было, очень давно... Я, к счастью, никого тогда не поколотил, а убежал в сарай и зарылся там в прошлогоднее сено.
И вдруг слышу —мама меня зовет, суетится, ищет. Убежал-то я из дома, когда светало. А сейчас уже солнышко начинало закатываться. Вот мама и загоревала. Братья и соседи — все меня искали. Тут я и выскочил из сарая. Отец разгладил буденновские усы и сказал: «Выпори его, сорванца, хорошенько!» — а сам, видно, тоже сильно обрадовался, что я нашелся. Дом наш опустел, все в нем было вверх дном, в избе насорено. Не зная, как загладить свою вину, я решил помочь матери с уборкой. Схватил веник и давай подметать. Со двора вбежала мама, выхватила у меня из рук веник, а самого оттрепала за чуб. «Сестры-то ведь уехали, дурачок!» — сказала она.
По старинному русскому обычаю подметать в доме нельзя в тот день, когда родные уезжают в дальнюю дорогу. Отец, старый буденновец, хотя и посмеивался над всякими суевериями, но матери не перечил, она у нас царствовала в доме.
Так мы и жили. Родители старились, а я подрастал. На Октябрьские праздники, на Майские, под Новый год от сестер приходили поздравительные телеграммы. Из Киргизии, Кировской области, Якутии. Я окончил десять классов и только начал работать в колхозе, как началась война. Все три брата ушли в один день. Через месяц пришло извещение о гибели Кеши. Вскорости одно за другим пришли письма от сестер — их мужья тоже ушли на войну. Через полгода ушел я. И вот сижу здесь...
— А родители?
— Откуда мне знать, Семен Ильич! Давно писем не было. Отец очень болел... Мама, наверно, жива. Конечно, она жива! — У Васи перехватило горло, но он откашлялся и шепотом добавил: — Жива она, жива!
— И с нетерпением ждет, должно быть, возвращения своего младшего сына!—Старик Коловоротов оперся на плечо Васи и начал осторожно ложиться на свое место.
— Живы они! — прогудел Александр Попов, думая о родителях Васи и о своих.
Фокин хотел было что-то сказать, но промолчал. С видом человека, понимающего всю бессмысленность этого разговора, он громко вздохнул и отвернулся.
Девушки занялись жирниками. Раскрытая книга Горького лежала возле них. Иван Васильевич подумал, не попросить.ли Катю почитать вслух, но решил, что лучше это сделать завтра.
— Давайте спать, товарищи. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Иван Васильевич...
Полежав некоторое время, Иванов мерно засопел, сделав вид, что засыпает.
Но он еще долго не мог уснуть, — болело искалеченное тело, ныли переломанные кости, не давали покоя тревожные мысли.
Так прошел девятый день.
Речка и человек шли вместе. Точно летящая бабочка, она устремлялась то вправо, то влево, обегала островки лесов, высокие холмы и взгорки, и снова появлялась, и снова убегала, стираясь опередить человека. А человек частенько переходил речку по льду, срезая излучины и мысы.
При лунном свете снег вспыхивал, играл дрожащими бликами впереди, но стоило приблизиться к этому месту, как свет угасал и
вспыхивал чуть дальше. Резко изогнувшись, речка обежала холм, превратив его в остров, и вернулась в старое русло.
Речка и человек шли рядом в полном согласии друг с другом.
Только один раз, идя вдоль берега, человек вдруг остановился и неожиданно свернул в сторону леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— А?
— Ты где родился?
— В Калининской области...
— Я так и думал.
— А вы разве бывали там, Иван Васильевич?
— И-и, милый, наверно, в Советском Союзе нет такого края, где я не побывал!
— А как вы угадали?
— Каждый человек несет в себе, пусть даже в малой степени, особенности своего родного края. Это выражается в говоре, внешнем облике, в манере держаться. Например, увидев Семена Ильича, я сразу подумал, что он сибиряк. А Попов — настоящий москвич.
— Да, я действительно москвич.
— У тебя, Вася, наверно, много братьев и сестер?
— Было много! Как это вы так здорово; Иван Васильевич!
— А как угадали, что я сибиряк? Все оживились.
— Я ведь родился в большом селе Лебедином, недалеко от городка Максатиха, — с готовностью начал Вася.—У нас там много лесопильных заводов. У меня три брата и три сестры. Да... Было три брата... Я самый младший. Родители мои ведь крестьяне, колхозники.
— Ну, раз крестьяне, значит, у них имеется младший сын. Ха-ха!.. Ну и рассказчик!
— Эдуард Леонтьевич!.. Не надо мешать!
— Да, крестьяне! Сколько я себя помню, Кеша и Ваня всегда жили отдельно. Кеша тоже был колхозником, а Ваня рабочим на лесозаводе... Дома жил только Тимоша, тракторист. Старшие сестры Лиза, Лида и Мотя... нет, Маша...
— Ха-ха-ха-ха! Позабыл, как звали сестру!
— Я не позабыл, ее и так и этак звали. А вообще-то я и правда ее почти не знаю. Она только раз приезжала на свадьбу Лизы и Лиды, когда я учился в четвертом классе.
— А сколько всего было свадеб у Лизы и Лиды?
— Эдуард Леонтьевич, прошу вас, перестаньте!
— Спасибо за совет, товарищ воспитатель1
— Пожалуйста!
— Эдуард Леонтьевич, я на вас не обижаюсь... Лиза и Лида вышли замуж одновременно и вместе сыграли свадьбу и исчезли из дома, словно перелетные птички. Лиза улетела вместе со студентом-якутом Сеней Саввиным в Ленинград. Он зоотехник и приезжал в здешний колхоз на практику. А Лиза была фельдше-
ром. Лида уехала с солдатом-киргизом Аалы Таште-мировым... Ну и богатая же была свадьба! Половина деревни пировала на ней... Три брата, три зятя, две невестки — все радовались и веселились.
— Ну, а ты?
— Я сначала тоже радовался, Иван Васильевич. Аалы Таштемиров пел по-киргизски, а Сеня Саввин по-якутски. Муж Моти, учитель из Кировской области, пел по-русски. Кеша — на гитаре, я — на балалайке, Ваня —на баяне. Очень было весело! Даже отец с матерью плясали. Вот было смеху! И долго потом соседи вспоминали: «Вот была свадьба у Губиных, — всем свадьбам свадьба!»
Ну вот, значит, сначала все шло очень хорошо. Три мои сестры пели песни — они красиво поют,— и вдруг прямо с песни в слезы. Я немножко удивился. Если плачешь, так не выходи замуж, никто тебя насильно не выдает. А если сама выходишь, тогда не плачь. Так я тогда рассудил. Да, пожалуй, и сейчас так думаю. А как увидел, что и мама утирает слезы, я и сам не на шутку расстроился. Они выходят замуж, а плачет моя мама! Что же ото такое? И мне захотелось наброситься с кулаками на моих плачущих сестер, выгнать из дому трех смеющихся братьев, и двух пляшущих снох, и распевшихся трех братьев, а заодно и всех гостей и остаться с одной мамой, и утереть ей слезы, и успокоить ее.
— И-и, бедненький мальчик!—жалостно протянула Катя.
— Молодец, — глухо пробасил Попов и громко вздохнул.
Иванов и Коловоротов улыбались. Видимо, они тоже пожалели тогдашнего маленького Васю, а Фокин лежал тихо, не подавая голоса.
— Тогда я еще не знал, что у женщин смех и слезы легко уживаются.
— А теперь ты уже это знаешь?
— Знаю, Дашенька. Давно ведь это было, очень давно... Я, к счастью, никого тогда не поколотил, а убежал в сарай и зарылся там в прошлогоднее сено.
И вдруг слышу —мама меня зовет, суетится, ищет. Убежал-то я из дома, когда светало. А сейчас уже солнышко начинало закатываться. Вот мама и загоревала. Братья и соседи — все меня искали. Тут я и выскочил из сарая. Отец разгладил буденновские усы и сказал: «Выпори его, сорванца, хорошенько!» — а сам, видно, тоже сильно обрадовался, что я нашелся. Дом наш опустел, все в нем было вверх дном, в избе насорено. Не зная, как загладить свою вину, я решил помочь матери с уборкой. Схватил веник и давай подметать. Со двора вбежала мама, выхватила у меня из рук веник, а самого оттрепала за чуб. «Сестры-то ведь уехали, дурачок!» — сказала она.
По старинному русскому обычаю подметать в доме нельзя в тот день, когда родные уезжают в дальнюю дорогу. Отец, старый буденновец, хотя и посмеивался над всякими суевериями, но матери не перечил, она у нас царствовала в доме.
Так мы и жили. Родители старились, а я подрастал. На Октябрьские праздники, на Майские, под Новый год от сестер приходили поздравительные телеграммы. Из Киргизии, Кировской области, Якутии. Я окончил десять классов и только начал работать в колхозе, как началась война. Все три брата ушли в один день. Через месяц пришло извещение о гибели Кеши. Вскорости одно за другим пришли письма от сестер — их мужья тоже ушли на войну. Через полгода ушел я. И вот сижу здесь...
— А родители?
— Откуда мне знать, Семен Ильич! Давно писем не было. Отец очень болел... Мама, наверно, жива. Конечно, она жива! — У Васи перехватило горло, но он откашлялся и шепотом добавил: — Жива она, жива!
— И с нетерпением ждет, должно быть, возвращения своего младшего сына!—Старик Коловоротов оперся на плечо Васи и начал осторожно ложиться на свое место.
— Живы они! — прогудел Александр Попов, думая о родителях Васи и о своих.
Фокин хотел было что-то сказать, но промолчал. С видом человека, понимающего всю бессмысленность этого разговора, он громко вздохнул и отвернулся.
Девушки занялись жирниками. Раскрытая книга Горького лежала возле них. Иван Васильевич подумал, не попросить.ли Катю почитать вслух, но решил, что лучше это сделать завтра.
— Давайте спать, товарищи. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Иван Васильевич...
Полежав некоторое время, Иванов мерно засопел, сделав вид, что засыпает.
Но он еще долго не мог уснуть, — болело искалеченное тело, ныли переломанные кости, не давали покоя тревожные мысли.
Так прошел девятый день.
Речка и человек шли вместе. Точно летящая бабочка, она устремлялась то вправо, то влево, обегала островки лесов, высокие холмы и взгорки, и снова появлялась, и снова убегала, стираясь опередить человека. А человек частенько переходил речку по льду, срезая излучины и мысы.
При лунном свете снег вспыхивал, играл дрожащими бликами впереди, но стоило приблизиться к этому месту, как свет угасал и
вспыхивал чуть дальше. Резко изогнувшись, речка обежала холм, превратив его в остров, и вернулась в старое русло.
Речка и человек шли рядом в полном согласии друг с другом.
Только один раз, идя вдоль берега, человек вдруг остановился и неожиданно свернул в сторону леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85